Символы власти и борьба за власть: к изучению политической культуры российской революции 1917 года - Борис Иванович Колоницкий
Временное правительство протестовало против смещения духовенства светскими властями, комитетами и Советами. Глава Временного правительства, князь Г.Е. Львов, издал на этот счет специальное постановление, однако это мало помогало. Конфликты между мирянами и священниками, между высшим и низшим, «черным» и «белым» духовенством переплетались с политической борьбой, в ходе которой использовались современные методы политической мобилизации, борьбы за общественное мнение. Так, монахи московского Даниловского монастыря, требовавшие смещения настоятеля, нередко созывали митинги, на которых собирались рабочие местных фабрик и солдаты из близлежащих казарм. Подобная ситуация не была уникальной. Монахи Санаксарского Богородицкого монастыря Тамбовской епархии, желавшие сместить и даже арестовать своего настоятеля, стремились заручиться поддержкой местного Совета солдатских депутатов. Комиссия о большевизме в церкви, созданная Поместным собором Российской Православной церкви, сообщала, что порой монашествующие свергали настоятелей, помогали красногвардейцам и комиссарам отбирать запасы продовольствия, доносили об имеющемся в обители провианте, о сокрытых начальниками церковных вещах и даже о запасах муки для просфор[198].
Борьба внутри церкви нередко оформлялась с помощью политического языка Российской революции — если сторонники радикального обновления церкви именовали своих оппонентов «реакционерами», «распутинцами», «черносотенцами», «контрреволюционерами», «приверженцами старого режима», «охранниками» и «буржуями», то их противники также использовали обличительные политические штампы, именуя своих конкурентов «большевиками», «церковными большевиками» и даже «ленинцами». Словосочетание «церковный большевизм» ныне воспринимается как оксюморон, но оно часто использовалось в 1917 г. Комиссия о большевизме в церкви упоминала «большевиствующих клириков» и даже «повинных в большевизме» лицах епископского сана. Соответственно, Комиссия ставила задачу борьбы с «церковным большевизмом» и «церковными большевиками». Члены Комиссии утверждали при этом, что «большевизм захватил немалое число священнослужителей». Следует, впрочем, отметить, что в консервативных и даже либеральных кругах «большевизмом», или «ленинством», тогда называли любое радикальное или даже криминальное движение, часто это не имело никакого отношения к партии большевиков[199].
Язык революции употреблялся участниками конфликтов и для самоидентификации. Так порой низшие чины клира во время внутрицерковных конфликтов именовали себя «духовным пролетариатом». Радикально настроенные священнослужители призывали не только к реформам в церкви, но к настоящей церковной революции в союзе с революционными политическими партиями: «За революцией государственной, несомненно, должна последовать революция церковная», — писал известный сторонник радикального обновления церкви А. Введенский в центральном печатном органе партии социалистов-революционеров [200].
Можно говорить и о взаимодействии религиозного и антибуржуазного потоков революции. Это, в частности, проявилось в создании и развитии различных моделей христианского социализма, в появлении соответствующих партий и организаций. Так, Союз новых христиан-социалистов, характеризуя свергнутый строй как «совершенно противохристианский», своей задачей считал утверждение Царства Божия на земле. Предпринимались различные попытки создания христианско-социалистической, или «церковно-социалистической» партии. В Москве Ф.И. Жилкин пытался создать Христианскую социальную рабочую партию. Да и В.Н. Львова некоторые его оппоненты упрекали за то, что он «одевает» Православную церковь «в одежды христианского социализма»[201].
Показательно, что часть духовенства сочла необходимым принять участие в праздновании 1 мая (18 апреля старого стиля). И в Петрограде среди красных флагов виднелись и церковные хоругви, а некоторые священники выступали на митингах. Представители православного духовенства участвовали также в первомайских торжествах в Каменце-Подольском, Верном, Томске, Новочеркасске, Перми, Ачинске, Ярославле, Орле, Тамбове, некоторых уездных городах. В четырех случаях зафиксировано участие в праздновании 1 мая епископов. В Москве в некоторых церквях состоялись специальные торжественные службы, а управляющий Московской епархией епископ Дмитровский Иоасаф распорядился о проведении специальной службы в кафедральном храме Христа Спасителя. Архиерей также осудил приходское духовенство за недостаточно активное участие в праздновании. Его поддержал и находившийся в Москве управляющий Холмской епархией Серафим: «Мы должны быть сегодня с народом, как Христос был с ним всегда, ибо ни одно учение так не демократично, как евангельское». Сходные аргументы выдвигали и некоторые другие представители духовенства. Некий черниговский священник заявлял: «1 мая — праздник свободы, праздник христианский по преимуществу, торжество евангельских заветов, и мы, священники, будем праздновать его как праздников праздник». Первомай сравнивался с Пасхой. Правда, большинство епископов не участвовали в этом празднике, а в отдельных случаях архиреи даже открыто обозначили свое отрицательное отношение к нему[202]. Однако нельзя отрицать, что некоторая часть православных священников своими заявлениями и действиями способствовала распространению языка социалистической пропаганды и сакрализации ритуалов революционного движения.
С другой стороны и движение религиозного обновленчества, выступавшего за реформирование Российской Православной церкви, развивалось под воздействием популярной в условиях революции «моды на социализм». Реформаторы нередко использовали антикапиталистическую риторику. Так влиятельный Союз демократического духовенства и мирян высказался за борьбу с капитализмом[203]. После Февраля попытки соединения религии и революции, религии и социализма усилились. Это проявлялось, например, в деятельности части членов Петербургского религиозно-философского общества по организации митингов, создании особого издательства, попытки основания общества революционно-религиозной пропаганды[204].
О политической радикализации части верующих и соединении политического и религиозного сознания свидетельствует резолюция совместного заседания комитетов одной из дивизий, входившей в состав 3-й армии. Делегаты 7 сентября постановили обратиться к Синоду и Церковному собору с требованием о предании генералов Корнилова и Лукомского, выступивших против Временного правительства, «всенародному проклятию»[205].
Существенным элементом кризиса церковного управления были движения за автокефалию православных церквей Грузии и Украины. Они переплетались с национальным движением и были сильно политизированными. Сторонники автокефалии не дожидались канонических решений Российской Православной церкви.
В Грузии собор Иверской Апостольской церкви уже 12 марта провозгласил восстановление ее автокефалии с полной независимостью от Св. Синода. Временное правительство было готово пойти навстречу этому решению, хотя органы Российской Православной церкви решительно этому противились. Правительство, однако, издало постановление «Об установлении временных правил
