Лео Яковлев - Товарищ Сталин: роман с охранительными ведомствами Его Императорского Величества
Вернемся, однако, в 1908 год и будем плавно двигаться дальше.
25 марта этого года ночью, обходя подозрительные притоны города Баку, временно исполнявший обязанности начальника сыскной полиции некий Алексей Павлович Азбукин задержал несколько особ, показавшихся ему проходимцами и шаромыжниками. Среди них оказался житель селения Маквини Кутаисского уезда Коган Бесович Нижерадзе. Появление такого странного грузинского имени, как Коган, объясняется, по-видимому, тем, что у следака Азбукина от обилия евреев в революционном движении рябило в глазах, и все враги отечества казались ему скопищем коганов, айсбергов, вайсбергов и т. п.
Как следует из вышеизложенного, во-первых, для Баку Коган Бесович был чужим человеком, и, во-вторых, среди вещичек, бывших при Когане Бесовиче, оказалось два с половиной листа бумаги с изложением «Резолюции представителей Центрального комитета по делу о расколе Бакинской организации РСДРП» с датой 15 марта 1908 г. и еще шесть клочков бумаги с подозрительными заметками. Всего этого, в совокупности, по мнению Бакинского градоначальника генерал-майора Фольбаума, которому доложился о происшествии Азбукин, было достаточно для передачи дела и задержанного в распоряжение Бакинского жандармского управления.
1 апреля жандармы устроили допрос Когану Бесовичу, уже фигурировавшему как Гайос Бесович.
На этом допросе Гайос Бесович, сознавшись перед этим, что он не Нижерадзе, а Иосиф Виссарионович Джугашвили, показал следующее:
«В настоящее время я не принадлежу ни к какой политической противозаконной партии или сообществу. В 1902 году я привлекался к делам Кутаисского Губернского жандармского управления по делу о забастовке. Одновременно с этим привлекался к делам Тифлисского Губернского жандармского управления по делу о Тифлисском комитете социал-демократов. А 1904 году зимой я скрылся из места ссылки, откуда я поехал в г. Лейпциг, где пробыл около 11 месяцев. Около восьми месяцев тому назад я приобрел паспорт на имя дворянина Кайоса Нижерадзе, по которому и проживал. Обнаруженный при обыске у меня № журнала «Гудок» принадлежит мне. В журнале я состоял сотрудником. Рукопись, обнаруженная у меня при обыске … мне не принадлежит. Рукопись эта была прислана в Союз нефтепромышленных рабочих на имя редакции журнала «Гудок». Больше я ничего не могу показать».
Потом товарищ Коба еще дописал к своему показанию верноподданнейшую строку: «Из Лейпцига вернулся после Высочайшего манифеста 17 октября 1905 года», намекая тем самым на последовавшую за манифестом амнистию.
Жандармский поручик Боровков, начавший следствие, эту информацию проверять не стал, за что и был отстранен от дела Джугашвили, которое перешло к помощнику начальника Бакинского Губернского жандармского управления ротмистру отдельного корпуса жандармов Зайцеву 22 мая 1908 года, а тот уже немедленно послал запросы о Джугашвили в Кутаис и Тифлис — в жандармские управления и охранные отделения.
Незадолго до этого, а точнее 9 января 1908 г., в Тифлисском Губернском жандармском управлении произошла ротация: прежний начальник был переведен в Харьков командовать тамошними жандармами, а его место в Тифлисе занял подполковник А.М. Еремин, уже в начале февраля того же года получивший чин полковника. К Еремину и поступил Бакинский запрос о личности и деяниях Джугашвили. Еремин сразу почувствовал в «сотруднике журнала ”Гудок“» некую более значительную личность и решил хотя бы для удовлетворения своего собственного интереса получить о Бакинском деятеле более подробные сведения. Пользуясь тем, что он, Еремин, одновременно был начальником Кавказского районного охранного отделения, он потребовал дать ему перечень всех дел, где упоминается Джугашвили. В охранке таких дел набралось около пятидесяти. Высокое положение Еремина позволило ему сделать подобный запрос и в департамент полиции, и там также был подготовлен список дел, касающихся Джугашвили, насчитывающий более тридцати единиц и охватывавший 1898–1904 годы.
Уже сам объем документов убедил Еремина, что охранные службы имели дело в лице Джугашвили с птицей более высокого полета в социал-демократическом движении, чем какие-нибудь революционеришки, с которыми мог управиться начальник Тифлисского охранного отделения Засыпкин, сумевший, пользуясь тем, что для товарища Кобы выход на свободу для поездки в Стокгольм был вопросом жизни и смерти, выудить у арестованного вождя кое-какую информацию. С точки зрения Еремина, это был счастливый случай, который он, Еремин, мог истолковать как своего рода предзнаменование возможности более серьезной работы с товарищем Кобой. И Еремин решил начать игру.
Слово «игра» в данном случае есть понятие многостороннее. Дело в том, что охранительные службы Его Императорского Величества ни на Кавказе, ни в Москве, ни в Питере, ни в остальных городах и весях империи в те годы уже не представляли собой монолитной массы, готовой шагать строем в заданном направлении и с песней: «Эх, солдатушки, бравы-ребятушки». Это был конгломерат, в котором имелись образованные, инициативные люди, честолюбивые личности, не считавшие себя обязанными делиться идеями, источниками информации и вообще материалами, пригодными для построения собственной карьеры и собственного благополучия. Именно к таким личностям, даже по той, доступной нам, далеко не полной характеристике, может быть отнесен полковник А.М. Еремин. Игра, которую он вел с 1908 года с Джугашвили, вряд ли кому-нибудь была известна, и так продолжалось до тех пор, покуда он не потерял к ней интерес, переключась на новые проблемы, далекие от его прежних забот. Только тогда он посчитал возможным приоткрыть завесу тайны своим коллегам.
А в 1908 году в Тифлисе, определив масштабы и форму деятельности товарища Кобы, он со своей стороны сделал всё возможное, чтобы запутать бакинских политических сыскарей и не дать им узнать правду о человеке, которого он хотел использовать в своих целях. Его ответы на бакинский запрос о Джугашвили были нечеткими и, можно сказать, пустыми, но сразу повлиять на судьбу своего подопечного он не смог, и обладавшее определенной самостоятельностью Бакинское Губернское жандармское управление предложило выслать Джугашвили в Сибирь сроком на три года. Департамент полиции, куда поступило это предложение, сгруппировав его еще с тридцатью ему подобными, вынес все это на рассмотрение Особого совещания, определив в качестве предполагаемого места ссылки Тобольскую губернию. Однако могущественное Особое совещание для шести человек, включая Джугашвили, сократило срок ссылки до двух лет, а Сибирь заменило Вологодской губернией (возможно, в этом «смягчении участи» есть след руки полковника Еремина, другие объяснения нам придумать трудно). 29 сентября 1908 г. это решение без каких-либо корректив утвердил П.А. Столыпин.
Заглядывая в далекое будущее, можно высказать предположение, что идея «Особого совещания» (из трех-четырех человек) взамен судебной канители тогда глубоко запала в молодую душу товарища Кобы. И он воспроизвел уже в своих охранительных органах подобные «юридические формирования», самое славное из который возглавил фольксдойч Васька Ульрих, бывший пламенный революционер, большевик-палач, работавший в те годы, когда Коба впервые ощутил благотворность «Особых совещаний», в рижском подполье, пользуясь погонялом Мефодий, вместе с теми, кого он через тридцать лет убил по поручению всё того же товарища Кобы.
Итак, он отправляется в принудительный вояж не на восток, а на север империи, в Вологодскую губернию. Этап, в который попал товарищ Коба, опять имел в своем составе вездесущих революционных яков давидовичей, годя янкелевичей, меир самуиловичей, да еще и Хасю Абрамовну — на закуску. Все они дружно покинули осенний Баку в начале октября 1908 года.
В пути с товарищем Кобой стали происходить невыясненные метаморфозы, в результате которых от своей родной Бакинской группы он приотстал и появился в Вологде лишь во второй половине января, где один из высших губернских чиновников определил ему местом ссылки город Сольвычегодск. Где болтался товарищ Коба почти пять месяцев — доподлинно неизвестно. По слухам, два месяца из затраченных им на эту не очень длинную дорогу он провел в Москве, где ни с кем из большевиков не общался. Но и на пути в Сольвычегодск он опять застрял в дороге, на сей раз в Вятке, где стал косить под больного. Никаких революций по пути движения нашего абрека из Баку в Сольвычегодск не произошло, и остается предполагать, что в эти таинственные месяцы его загадочного временного исчезновения он был занят другими проблемами, а свою героическую борьбу за счастье человечества на время отложил.
В то же время чувствовалось, что столь продолжительное отвлечение от главного дела своей тогдашней жизни его сильно измучило, и он сразу же по прибытии в Сольвычегодск 27 февраля 1909 г. стал готовить побег. Впрочем, его страдания и лишения чередовались с радостями бытия: в Сольвычегодске он среди всяк исаак менделевичей и давид пиньковичей нашел свою очередную подругу жизни. Ею стала родившаяся в Одессе херсонская дворянка-католичка, 23-летняя Стефания Леандровна Петровская, загремевшая в ссылку по случаю. Срок пребывания в ссылке этой любимой женщины товарища Джугашвили скоро закончился, и она отбыла не в одесский собственный отчий дом, а в Баку, чтобы там ожидать, когда ее суженый каким-нибудь образом освободится от оков самодержавия и прибудет на Каспий продолжать свое святое дело.
