Борис Тумасов - Жизнь неуёмная. Дмитрий Переяславский
Неисчислимые табуны Ногая пасутся от уделов русских княжеств до вод моря Черного и от гор Угорских до кочевий Золотой Орды…
Горят костры ногайских становищ, и их дымы стелются по степи. Хан любит этот горьковатый кизячный запах, он напоминает ему голодное детство и его многочисленный нищий род.
Прикроет Ногай глаза, и видится ему крытая войлочная кибитка, где войлок прохудился и через дыры смотрится небо, а в дождь льет вода. Мальчишкой высунется он из кибитки, поглядит на отца, трусившего на мохнатой лошаденке с вислым брюхом. Отец гонит трех жеребых кобылиц. Это и весь табун Ногая. Когда кобылы ожеребятся, мать напоит Ногая кобыльим молоком и будет сбивать в бурдюке кумыс.
Но то было далекое прошлое. Теперь он самый богатый и самый могущественный хан, потому как много лет был непобедимым военачальником и во всех походах водил тумены Орды…
Великий хан принимал смиренно склонившегося перед ним владимирского князя Дмитрия. Хан сидел на высоких кожаных подушках в окружении мурз и темников.
Посреди белого шатра стояла чаша с горячей вареной молодой кониной и бурдюк с кумысом. Сподвижники хана молча пили кумыс, жадно рвали зубами мясо и тыльной стороной ладони или рукавами вытирали сальные губы. Чавкали дружно, когда, откинув полог шатра, в него вступил русский князь.
Дмитрий поклонился Ногаю, все перестали есть, уставились на князя.
- Здрав будь, великий хан, и вы, его сподвижники, - сказал Дмитрий. - Справедливости пришел я искать у тебя, могучий хан.
Ни один мускул не дрогнул на лице Ногая, он повел рукой, проговорил:
- Садись, конязь Димитрий, ты мой гость. Я гостя люблю. Ты проделал длинный путь и привез мне дорогие подарки. Я видел их. Эти меха будут греть меня снежной зимой. Теперь я хочу, чтобы ты поел с моими верными темниками и мурзами.
Поджимая калачиком ноги, князь сел. Ему налили в чашу кумыс, протянули кусок мяса. Дмитрий пил кислый, отдающий резким запахом кумыс и чувствовал на себе взгляды татар. Потом он ел мясо, и Ногай одобрительно покачивал головой. А вокруг все жадно ели, причмокивали, сыто отрыгивали.
Так тянулось долго. Дмитрию это время показалось вечностью. Но вот Ногай спросил, и все дружно перестали жевать:
- Что привело тебя, конязь, ко мне?
И глаза-щелочки хана вперились в Дмитрия. От неожиданности он вздрогнул. Однако тут же ответил:
- Справедливости твоей ищу, мудрый хан. Орда твоя несметна, а сам ты подобен библейскому Соломону. Брат мой, городецкий князь, несправедливостью живет, великого стола ищет и на хана Тохту расчет держит. Он на Русь орду навел.
При имени Тохты Ногай поморщился:
- Хе, конязь Андрей нарушил закон Ясы. Не ему, а тебе, конязь Димитрий, конязь Искандер дал Владимир. Городецкий конязь, сын Искандера, против воли отца поступил и за это достоин наказания. - Неожиданно он хитро посмотрел на Дмитрия, и его губы скривились в усмешке: - Отчего вы, дети Искандера, грызетесь, подобно лютым псам?
Темники и мурзы согласно закивали, но Ногай снова подал голос:
- Я помню Искандера, его любил могучий Бату-хан, внук покорителя вселенной.
- Великий хан, - осмелился вставить Дмитрий, - князь Андрей возомнил себя великим князем.
- Хе, ты, конязь Димитрий, говорил мне о том. Но Тохта не станет благоволить к Андрею. А я дам тебе, конязь Димитрий, ярлык в подтверждение, чтобы чтили тебя великим князем Владимирским.
* * *Лето на осень повернуло, когда Дмитрий возвращался от ногайского хана. Дни стояли пасмурные, дождливые. Случалось, с утра мелко сеет дождь, а к полудню перейдет в крупный, холодный. И так дотемна. Земля не успевала принимать влагу и под конскими копытами чавкала, подобно тому как чавкали, объедаясь, в шатре Ногая его сподвижники.
Едва останавливались на стоянку, как гридни разводили костер, обсушивались, но уже на следующем переходе одежда делалась мокрой, тяжелой, особенно под броней. Не спасало Дмитрия и корзно, подбитое мехом.
Днями и ночами в пасмурном небе кричали перелетные птицы. На озерах и плесах сбивались в многочисленные стаи, нагуливали жир, готовились к дальнему полету.
Удивлялись гридни: как добираются птицы до теплых земель и где эти края без снегов и морозов?
Еще ехали степью, когда неожиданно прекратились дожди, резко потеплело, а днем в воздухе повисали серебристые нити паутины. В темной южной ночи запахло чабрецом и полынью, застрекотали кузнечики. С хрустом пощипывали траву стреноженные кони.
Князь не велел ставить шатер, а, разбросав потник по шелковистому ковылю и положив под голову седло, сладко дремал, довольный своей поездкой. Он надеялся, что теперь-то между ним и Андреем установится мир…
В Переяславле-Залесском Дмитрий не задержался, передохнув и приняв баню, отправился во Владимир. Издалека увидел, как отстраивается город. Уже встали заново стены и башни, подняли детинец, местами его подлатали камнем. Возвели сгоревшие деревянные церкви и хоромы. Из бревен срубили княжеский дворец и палаты митрополита с резными, затейливыми переходами.
Избы на посаде тесом крыли, реже соломой. Мастеровой люд наладил кузницы, гончарни, печи для обжига, плотницкие. По берегу Клязьмы баньки курятся, у дощатых причалов ладьи на воде покачиваются.
А за городскими стенами, где торговая площадь, ряды и лавки крыты свежим тесом, и все торжище владимирцы плахами вымостили.
Дмитрий усмехнулся: любят владимирцы свой торг. По воскресным дням здесь всегда людно. Свои ряды у каждого ремесленного человека: у кузнецов и плотников, гончаров и кожевенников.
А на полки выкладывают битую птицу, свисают на крючьях окровавленные туши - говяжьи, свиные, бараньи.
Радостно князю, - поднялась Русь от ордынского разорения.
Миновав церковь Воздвижения, по бревенчатой мостовой Дмитрий въехал в детинец. Все здесь было восстановлено, как и до ордынского набега, разве что запах свежеструганого дерева говорил, что совсем недавно детинец покинули плотники.
Княжеский дворец, митрополичьи палаты и боярские хоромы отличали италийскими стекольцами, а высокие ступени дворца, срубленные заново, и точеные балясины - все было сделано искусно, как на это способны лишь владимирские умельцы.
Издалека еще разглядели дозорные великого князя, зазвонили колокола, и Дмитрий, сойдя с коня в детинце, встал под благословение митрополита.
Поклонился Дмитрий собравшемуся люду, взошел по ступеням, отвесил поклон дворецкому Анкудину:
- Спасибо, Анкудин, постарался.
- Уж как мы, княже, остерегались, чтоб городецкий князь не сел во Владимире! Ждали тебя, по лесам хоронились. А кого лес не укрыл, те смерть на стенах от ордынцев приняли, иных в Орду угнали… Неправдами князь Андрей живет, неправдами.
Дмитрий нахмурился, но разговор дворецкого не поддержал. Миновав гридницу, направился в опочивальню. На ходу бросил:
- Вели, Анкудин, обед варить.
* * *После Покрова сошлись бояре старшей дружины великого князя, чтобы вместе подумать, как покарать городецкого князя. «Виновен, - говорили они, - почто Русь зорил?!»
Сходились в дворцовой палате степенно, знали себе цену. В кафтанах длиннополых, золотой либо серебряной нитью шитых, высокие стоячие воротники бороды подпирают. В шапках горлатных. Рассаживались по лавкам вдоль стен, ждали митрополита и великого князя. Посреди палаты стол дубовый. В торце помост и стул высокий, на котором Дмитрий восседает, когда созывает бояр. А рядом сиденье для митрополита.
Вошел Дмитрий, сел в кресло и медленно повел очами по палате. Вот они, его старшие дружинники, верные боевые товарищи. Неожиданно шальная мысль нагрянула: «А может, кто из них сторону городецкого князя держит? И того хуже, в Орду доносит? Но нет, все они честно великому князю служат, из меньшей дружины в старшую пришли по делам, по заслугам. Вон высокий жилистый боярин Телепнев, рядом с ним Василий Митрохин, а чуть подальше черноволосый Алешка Козлов о чем-то переговаривается с Михайлой Еропкиным…»
Опираясь на посох, тихонько вошел митрополит Максим в монашеской рясе и камилавке черного бархата. Тщедушный, под очами круги, синие от бессонницы.
Сел в кресло по правую руку от Дмитрия и, положив руку на посох, осмотрелся.
Дмитрий дождался, пока первосвятитель уселся, заговорил:
- Другие мои, товарищи, бояре, с кем радость и горе делим. В трудный час позвал я вас, чтоб приговор услышать. Сами зрите, какие беды брат мой Андрей Руси причинил: землю нашу разорил, города пожег. А все почему? Власти великокняжеской алчет…
Внимательно слушали бояре и хоть ведомо им, о чем речь, однако ждали, что еще скажет Дмитрий. Боярин Телепнев не выдержал:
- Карать городецкого князя! Затряс бородой.
