М. Смыр - «Коронные перемены» – дворцовые перевороты. 1725–1762 гг.
Иноземные послы уже за год и больше до смерти Петра догадывались об этом платежном изнурении и писали, что страна не в состоянии ничего больше давать и что единственным еще способным к растяжению финансовым ресурсом остается деспотическая власть царя, не признающая за подданными права собственности. Ближайшие сотрудники Петра только после его смерти стали вскрывать печальные следствия безмерной работы, какую он задал народному труду. Зато едва преобразователь закрыл глаза, как эти сотрудники заговорили уже не о налоговом изнурении народа, а прямо о предстоящей гибели государства. Генерал-прокурор Ягужинский спешил подать императрице горячую записку: мрачно изобразив положение дел с многолетними неурожаями, множеством умирающих от голода, с разорительным сбором подушной подати, с полным обнищанием народа и массовым бегством в Польшу, на Дон и даже к башкирам, податель записки заканчивал свою картину общего расстройства таким зловещим предостережением: «И ежели далее сего так продолжить, то всякому российского отечества сыну соболезнуя рассуждать надлежит, дабы тем так славного государства нерадивым смотрением не допустить в конечную гибель и бедство».
Вопросы, возбужденные Ягужинским, подверглись дальнейшей разработке в новоучрежденном Верховном тайном совете. Мнения, высказанные его членами, сведены были в целый программный указ императрицы 9 января 1727 г. Он начинается решительным и печальным заявлением, что сколько ни трудился Петр Великий над устроением духовных и светских дел, однако ничего из этого не вышло, «того не учинено», и едва ли не все дела в худом порядке находятся и скорейшего поправления требуют.
Казалось, предпринимали общий пересмотр реформы с целью довершить начатое и исправить недостатки исполненного. Совет обсудил поставленные ему указом на вид вопросы и предложения, и последовал ряд узаконений: решили облегчить взимание подушной, вывести полки с вечных квартир и расселить подгородными слободами, для удешевления администрации упразднить Мануфактур-коллегию, должность рекетмейстера при Сенате, некоторые канцелярии и конторы, признанные излишними, а также надворные суды, положив все сборы и расправу на воевод и губернаторов, да им же подчинить и магистраты «для лучшего посадских охранения». Тем и ограничился пересмотр.
В указе 9 января поставлен был один коренной вопрос: ввиду недоимки как собирать прямой налог: со всех ли ревизских душ или с одних работников, с дворов, с тягол или, наконец, с земли? По этому вопросу предписано было немедленно составить особую комиссию из членов Верховного тайного совета и Сената и с участием лиц из знатного и среднего шляхетства, которая должна была к сентябрю того же 1727 г. обсудить и решить это дело.
Верховный тайный совет в своих замечаниях не вошел в рассмотрение вопроса, предоставив это комиссии, а комиссия ничего не сделала и даже едва ли была собрана. Правительствам после Петра было не до коренных вопросов, не до начал и задач реформы: они едва справлялись и с первыми встречными затруднениями. Дорогие нововведения Петра обременяли старый бюджет хроническим дефицитом; возвышение налогов для его покрытия плодило недоимку, взыскание которой усиливало бегство плательщиков, а это в свою очередь увеличивало недоборы и поддерживало дефицит. Преобразованные учреждения не умели выйти из этого заколдованного финансового круга, напротив, затрудняли выход, вели дела не лучше, если не хуже старых приказов.
В областных управлениях по казенным сборам сенатский ревизор в 1726 г. находил вместо приходо-расходных книг валявшиеся записки на гнилых лоскутках и открывал «непостижные воровства и похищения» казенных денег, за что решился даже повесить копииста и пищика. Подчиненные местные учреждения брали пример с правящих центральных. Долго помнили, как Петр I дорожил казенными деньгами, «из-за копейки давливался», по чересчур образному выражению одного солдата в 1744 г. После Петра финансовая отчетность все более падала, даже при Елизавете, так настойчиво заявлявшей о своей верности правилам отца. В 1748 г. Сенат с трудом добился от Камер-коллегии приходо-расходной ведомости за 1742 г.; но она оказалась несходной с прежде присланной по некоторым статьям на сумму до миллиона рублей. В 1749 г., чтобы добиться от той же коллегии ведомостей за 1743–1747 гг. Сенат пригрозил ее президенту и членам приставить к ним унтер-офицера с солдатами и не выпускать их из коллегии, пока не исправятся. При таком ведении хозяйства правительство иногда не знало, сколько у него денег и где они находятся. В 1726 г. понадобилось 30 тысяч рублей на кронштадтские постройки. Пошли справки, обшарили разные места, где какие есть деньги, и наконец нашли 20 тысяч в Камер-коллегии. Штатс-контора, ведомство расходов, к 1748 г. накопила недоплат свыше 3 миллионов, а к 1761 г. – 8 миллионов и на все требования отвечала, что за совершенным недостатком государственных доходов уплатить ей неоткуда и не из чего, «губернии высылкою денег всеконечно безнадежны, у них и на тамошние расходы недостает». Пособицей дефицита была сама верховная власть.
Елизавета лично для себя копила деньги, как бы собираясь бежать из России, и забирала текущие казенные доходы, предоставляя министрам изворачиваться, как умеют. Истощение прямого налога заставляло искать других, более выносливых финансовых источников; они нашлись в казенных монополиях, соляной и винной. В елизаветинском сенаторе графе П. И. Шувалове воскрес деятельный петровский прибыльщик-вымышленник. Финансист, кодификатор, землеустроитель, военный организатор, откупщик, инженер и артиллерист, изобретатель особой «секретной» гаубицы, наделавшей чудес в Семилетнюю войну, как рассказывали, Шувалов на всякий вопрос находил готовый ответ, на всякое затруднение, особенно финансовое, имел в кармане обдуманный проект.
С целью обеспечить содержание войска Шувалов предложил неистощимый способ умножения казенных доходов, представляющий «единое обращение циркулярное бесконечное». Эта циркулярная бесконечность достигалась тем, что казна могла получать всякую потребную ей сумму, возвышая по надобности цену вина и соли, так как соль необходима всем, даже и неподатным людям, а надбавку на вино всякую будут платить моты, не сберегающие своих денег, которые они все равно пропьют на дорогом, как и на дешевом, вине.
Цены соли в разных местах были очень различны, от 3 до 50 копеек пуд; средняя – 21 копейка, и прибыли получалось около 750 тысяч рублей. Накинув на среднюю цену 14 копеек и продавая повсюду по 35 копеек пуд, казна при прежнем потреблении соли (около 7 1/2 миллионов пудов) увеличивала прибыль еще на миллион слишком. Проект Шувалова был утвержден в 1750 г., а в 1756 г., в начале Семилетней войны, цену соли подняли до 50 копеек. В переводе на наши деньги фунт соли стоил не меньше 6 копеек (ныне 1 копейка). Соляная прибыль возросла, но далеко не против расчета, потому что казенная продажа соли падала в иные годы больше, чем на миллион пудов. Население или недосаливало, или восполняло недосол корчемной солью, и соляной налог поощрял либо цингу, либо контрабанду.
Избыток соляной прибыли обращался на убавку подушной подати, уменьшая ее на 2–5 копеек с души. В награду за свой проект Шувалов получил 30 тысяч рублей (более 200 тысяч на наши деньги). Повторяя отчасти попытку московских финансистов 1646 г. мера Шувалова была попыткой возвратить допетровское преобладание косвенного обложения над прямым. Зато вполне в духе политики преобразователя было усиление кредитного элемента в монетном обращении. В 1757 г., когда, вмешавшись в Семилетнюю войну, правительство увидело полное истощение своих наличных средств, всегда ко всему и на все готовый Шувалов предложил начеканить столько мелкой медной монеты весом вдвое легче ходячей, что казна выгадывала на этой операции 1 1/2 миллиона рублей, а подданных проект утешал тем, что новую монету возить будет вдвое легче.
Но в сферах государственного строения, на которые Петр I положил наиболее забот, правительство после него не удержалось на высоте поставленных им задач. Действовавшая под председательством Остермана комиссия о коммерции боролась с откупами и казенными монополиями, старалась расширить вольную торговлю, упорядочить ввоз и вывоз, поддержать вексельный курс, составила вексельный устав, но не могла сделать много. Русские купцы сами мало вывозили за границу, и вывозная торговля оставалась в руках иноземцев, которые и теперь, как при Петре, по выражению одного иноземца же, точно комары, сосали кровь из русского народа и потом улетали в чужие края.
Как старался Петр одеть свое войско в русское сукно! Назначал для того суконным фабрикам крайние сроки, и, однако, много лет после него не могли обойтись без английского или прусского мундирного сукна, платя за него сотни тысяч рублей. Тяжким бременем ложились на торговлю унаследованные от старой Руси и поддержанные при Петре таможенные пошлины и разные мелочные сборы, числом до 17, с бесчисленными придирками и злоупотреблениями от сборщиков. Тот же Шувалов в 1753 г. предложил упразднить внутренние таможни со всеми пошлинами и сборами, увеличив взамен того пошлину с цены ввоза и вывоза (около 9 миллионов рублей), именно вместо прежней пятикопеечной пошлины положив по 13 копеек на рубль стоимости ввозных и вывозных товаров. Казна, таким образом, перекладывала свой доход с одного источника на другой без убытка и даже, по вычислениям Шувалова, с прибылью для себя более чем в 250 тысяч рублей. Эта мера отвечала правилу Петра, которое, впрочем, ему плохо удавалось, – чинить прибыль казне без отягощения народного.
