И. Кузнецов - Предания русского народа
(С. Максимов)
Банник
Несмотря на то, что «баня парит, баня правит, баня все исправит», — она издревле признается нечистым местом, а после полуночи считается даже опасным и страшным: не всякий решается туда заглянуть, и каждый готов ожидать какой-нибудь неприятности, какой-нибудь случайной и неожиданной встречи. Такая встреча может произойти с тем нечистым духом, который под именем банника (баенника), поселяется во всякой бане за каменкой, всего же чаще под полкой, на которой обычно парятся. Всему русскому люду известен он за злого недоброхота. «Нет злее банника, да нет его добрее», — говорят под Белозерском; но здесь же твердо верят в его всегдашнюю готовность вредить.
Верят, что банник всегда моется после всех, обыкновенно разделяющихся на три очереди, а потому четвертой перемены или четвертого пара все боятся: «он» накинется, — станет бросаться горячими камнями из каменки, плескаться кипятком; если не убежишь умеючи, то есть задом наперед, он может совсем зашпарить. Этот час дух считает своим и позволяет мыться только чертям: для людей же банная пора полагается около пяти-семи часов пополудни.
После трех перемен посетителей в бане моются черти, лешие, овинники и сами банники. Если кто-нибудь в это время пойдет париться в баню, то живым оттуда не выйдет: черти его задушат, а людям покажется, что тот человек угорел или запарился. Это поверье о четвертой, роковой банной «смене» распространено на Руси повсеместно.
Заискивают расположение банника тем, что приносят ему угощение из куска ржаного хлеба, круто посыпанного крупной солью. А чтобы навсегда отнять у него силу и охоту вредить, ему приносят в дар черную курицу. Когда выстроят, после пожара, новую баню, то такую курицу, не ощипывая перьев, душат (а не режут) и в таком виде закапывают в землю под порогом бани, стараясь подгадать время под чистый четверг. Закопавши курицу, уходят из бани задом, и все время отвешивают поклоны на баню бессменному и сердитому жильцу ее. Банник стремится владеть баней нераздельно и недоволен всяким, покусившимся на его права, хотя бы и временно. Зная про это, редкий путник, застигнутый ночью, решится искать здесь приюта, кроме разве сибирских бродяг и беглых, которым, как известно, все на свете нипочем…
Нарушающих установленные им правила и требования банник немедленно наказывает своим судом, хотя бы вроде следующего, который испытал на себе рассказчик из пензенских мужичков. Как-то, запоздавши в дороге, забрался он, перед праздником, в свою баню после полуночного часа. Но, раздеваясь, второпях вместе с рубахой прихватил с шеи крест, а когда полез на полку париться, то никак не мог оттуда слезть подобру-поздорову. Веники так сами собой и бьют по бокам. Кое-как, однако, слез, сунулся в дверь, а она так притворена, что и не отдерешь. А веники все свое делают, — хлещут. Спохватилась баба, что долго нет мужа, стала в оконце звать, — не откликается, начала ломиться в дверь, — не поддается. Вызвонила она ревом соседей. Эти пришли помогать: рубили дверь топором, — только искры летят, а щепок нет. Пришла на выручку бабка-знахарка, окропила дверь святой водой, прочла свою молитву и отворила. Мужик лежал без памяти; насилу оттерли его снегом.
Опытные люди отвращают злые наветы своих банников тем вниманием, какое оказывают им всякий раз при выходе из бани. Всегда в кадушках оставляют немного воды и хоть маленький кусочек мыла; веники же никогда не уносят в избу. Вот почему зачастую рассказывают, как, проходя ночью мимо бани, слышали, с каким озорством и усердием хлещутся там черти и при этом жужжат, словно разговаривают, но без слов. Один прохожий осмелился и закричал: «Поприбавьте пару!» — и вдруг все затихло, а у него самого мороз пробежал по телу, и волосы встали дыбом…
Банник старается быть невидимым, хотя некоторые и уверяют, что видели его, и что он старик, как и все духи, ему сродные: недаром же они прожили на белом свете и в русском мире такое неисчислимое количество лет.
Впрочем, хотя этот дух и невидим, но движения его всегда можно слышать в ночной тишине, — и под полкой, и за каменкой, и в куче свежих неопаренных веников. Особенно чутки к подобным звукам роженицы, которых по этой причине никогда не оставляют в банях в одиночестве: всегда при них неотлучно находится какая-нибудь женщина, если не сама бабка-повитуха. Все твердо убеждены, что баенник очень любит, когда приходят к нему жить родильницы до третьего дня после родов, а тем паче на неделю, как это водится у богатых и добрых мужиков. Точно так же все, бесспорно, верят, что бани — места поганые и очень опасные, и если пожару придется их очистить, то ни один добрый хозяин не решится поставить тут избу и поселиться: либо одолеют клопы, либо обездолит мышь. В северных же лесных местах твердо убеждены, что баенник не даст покоя и передушит весь домашний скот: не поможет тогда ни закладка денег в углах избяного сруба, ни разводка муравейника среди двора и тому подобное.
(С. Максимов)
Овинник
Без огня овин не высушишь, а сухие снопы, — что порох, то и суждено овинам гореть. И горят овины сплошь и рядом везде и каждую осень. Кому же приписать эти несчастья, сопровождающиеся зачастую тем, что огонь испепелит все гумно со всем хлебным старым запасом и новым сбором? Кого же обвинить в горе, как не злого духа, и притом — совершенно особенного?..
Увидеть овинника (гуменника) можно лишь во время Светлой заутрени Христова дня: глаза у него горят калеными угольями, как у кошки, а сам он похож на огромного кота, величиной с дворовую собаку, — весь черный и лохматый. Овинник умеет лаять по-собачьи и, когда удается напакостить мужикам, хлопает в ладоши и хохочет не хуже лешего. Он смотрит за порядками кладки снопов, наблюдает за временем и сроками, когда и как затоплять овин, не позволяет делать это под большие праздники, особенно на Воздвиженьев день и Покров, когда, как известно, все овины бывают «именинниками» и, по старинным деревенским законам, должны отдыхать (с первого Спаса их готовят). Топить овины в заветные дни гуменник не позволяет: и на добрый случай — пихнет у костра в бок так, что едва соберешь дыхание; на худой конец разгневается так, что закинет уголь между колосниками и даст всему овину сгореть. Не позволяет он также сушить хлеба во время сильных ветров и безжалостно больно за это наказывает.
Гуменник, хотя и считается домовым духом, но самым злым из всех: его трудно ублажить-усмирить, если он рассердится и в сердцах залютует. Тогда на овин рукой махни: ни кресты по всем углам, ни молитвы, ни икона Богоматери Неопалимой Купины не помогут, и хоть шубу выворачивай мехом наружу и стереги гумна с кочергой в руках на Агафона-гуменника (22 августа). Ходят слухи, что в иных местах (например, в Костромской губернии) овинника удается задабривать в его именинные дни. С этой целью приносят пироги и петуха: петуху на пороге отрубают голову и кровью кропят по всем углам, а пирог оставляют в подлазе.
В Брянских лесных местах (в Орловской губернии) рассказывают такой случай, который произошел с бабой, захотевшей в чистый понедельник в риге лен трепать для пряжи. Только что успела она войти, как кто-то затопал, что лошадь, и захохотал так, что волосы на голове встали дыбом. Товарка этой бабы, со страху, кинулась бежать, а смелая баба продолжала трепать лен столь долго, что домашние начали беспокоиться. Пошли искать и не нашли: как в воду канула. Настала пора мять пеньку, пришла вся семья и видят на гребне какую-то висячую кожу. Начали вглядываться и перепугались: вся кожа цела, и можно было различить на ней и лицо, и волосы, и следы пальцев на руках и ногах. На Смоленщине (около Юхнова) вздумал мужик сушить овин на Михайлов день. Гуменник, за такое кощунство, вынес его из «подлаза», на его глазах подложил под каждый угол головешки с огнем и столь застращал виновного, что он за один год поседел как лунь. В вологодских краях гуменника настолько боятся, что не осмеливаются топить и чистить овин в одиночку: всегда ходят вдвоем или втроем.
В Калужской губернии одного силача, по имени Валуй, овинник согнул в дугу на всю жизнь за то, что он топил овин не в указанный день и сам сидел около ямы. Пришел этот невидимка-сторож в виде человека и начал совать Валуя в овинную печку, да не мог зажарить силача, а только помял его и согнул. Самого овинника схватил мужик в охапку и закинул в огонь. Однако, это не прошло ему даром: выместила зло нечисть на сыне Валуя, — тоже ражем детине и силаче, и тоже затопившим овин под великий праздник: гуменник поджег овин и спалил малого. Нашли его забитым под стену и все руки в ссадинах, — знать, отбивался кулаками…
Угождения и почет гуменник так же любит, как все его нечистые родичи. Догадливые и опытные люди не иначе начинают топить овин, как попросив у «хозяина» позволения. А вологжане (Кадниковского уезда) сохраняют еще такой обычай: после того, как мужик сбросит с овина последний сноп, он, перед тем как ему уходить домой, обращается к овину лицом, снимает шапку и с низким поклоном говорит: «Спасибо, батюшка-овинник: послужил ты нынешней осенью верой и правдой».
