Александр Немировский - Нить Ариадны
Скульптура западного фронтона, таким образом, иллюстрирует историю каменистой и бесплодной Аттики, превращенной волей богов в благословенный край. Люди не проиграли от спора богов. Без воды, открытой Посейдоном, не было бы жизни, а без маслины — благосостояния. За чудом с удивлением наблюдают Кекроп, Эрехтей и его семья, посланцы Зевса, спешащие к центру фронтона. Все фигуры западного фронтона Парфенона изуродованы. От центральной сцены сохранился лишь торс Посейдона. В лучшем состоянии фигуры Кефиса, Кекропа с дочерью, Ириды.
Сюжет главного, восточного фронтона — рождение Афины из головы Зевса в присутствии других главных богов [17]. В левом углу из волн появляется в качестве зрителя Гелиос (Солнце), показывая тем самым время рождения Афины. Кони Гелиоса, запрокинув головы, жадно вдыхают утренний воздух. Одна из женщин, заметившая коней, указывает на них своей соседке. Еще одна женщина убегает, но не может оторвать взгляда от коней. Кто эти женщины, в точности неизвестно. Возможно, это дочери Зевса — оры, открывающие и закрывающие ворота неба. Центральная сцена — предположительно, Зевс на троне и вылетающая из его головы Афина, погибла целиком. В другом углу Селена (Луна) опускается на своей колеснице в волны. Ее кони устали от пройденного за ночь пути. Лучше всего сохранилась фигура легендарного охотника Кефала, обращенного к Олимпу спиной и наблюдающего за выходящей из океана колесницей Гелиоса. Голова одного из коней — чудо искусства.
Статуя Афины, в Парфеноне. Реконструкция
Над внешней колоннадой храма на всех его четырех сторонах помещались рельефные метопы. Метопы восточной стороны изображали битву богов и гигантов, западной стороны — схватку греков с воинственными девами-амазонками, южной стороны — битву греков с кентаврами, северной стороны — сцены из Троянской войны. Лучше всего сохранились метопы южной стороны Парфенона, попавшие в Британский музей. С исключительным мастерством переданы ярость сражающихся, драматизм борьбы.
На фризе, опоясывающем Парфенон, показано шествие афинян в день празднования Великих Панафиней. Центральным моментом этого праздника, длившегося несколько дней, было поднесение богине даров: пеплоса — одеяния для древнейшей деревянной статуи — и золотого венка. Всадники, колесницы, жрецы с жертвенными животными, а также и девушки, несущие вытканное ими священное покрывало. На юных лицах не гордость, а скорее, робость. Как примет их работу богиня? Сочтет ли она ее достойной своего величия? На 160 м фриза содержится 365 человеческих фигур и 227 животных, но ни одна фигура не повторяет другую. И все они связаны единым замыслом. Они представляют народ Афин, охваченный единым порывом, верой в божество, воплощающее справедливость и гармонию. И эта вера, по замыслу художника, не сковывает людей, не превращает их в безликие манекены, она стимулирует их свободу и индивидуальность. Фриз Парфенона — это исполненный в камне гимн могуществу свободного человека и гражданина.
Автором этого гимна, как и всего художественного оформления Парфенона, был афинянин Фидий, принадлежавший к поколению победителей в войне с могущественной Персией. Он был слишком молод, чтобы участвовать вместе с афинскими эфебами в боях под Марафоном и Саламином. Но в его памяти всегда колебалось пламя захваченных персами Афин. Вернувшись в город, он должен был подняться на Акрополь и увидеть там повергнутые фигуры куросов и кор уничтоженного врагом Парфенона.
Восстановить Акрополь и Парфенон! Не раз это требование выдвигалось на бурных афинских народных собраниях. Но для аристократов, стоявших у власти после победы над персами, для Кимона и его сторонников, военный успех значил больше, чем какое-то строительство. Только противники Кимона и, прежде всего, Перикл не переставали будоражить речами народное собрание. Они убеждали граждан, что надо не вмешиваться в военные конфликты, не подвергать государство опасности, а усиливать флот, принесший победу над персами, и улучшить положение афинского демоса.
Эрехтейон. Западная сторона. Реконструкция
Трудно сказать, когда Фидий стал приверженцем афинской демократической партии и ее вождей Эфиальта и Перикла, — еще в 50-х гг. V в. до н.э. или позднее, когда, добившись изгнания Кимона, Перикл и его сторонники выдвинули грандиозную программу строительных работ. Но дружба Перикла и Фидия стала краеугольным камнем в деятельности демократов по осуществлению этой программы.
Создавая образы людей и богов, Фидий не столько следовал священным канонам, сколько воплощал свои представления о месте человека в мире и государстве, о природе богов. И яркая индивидуальность художника, творящего для народа, не могла не вступить в конфликт с косностью, свойственной каждой религии, с узостью и ограниченностью афинской демократии. Фидий, демиург богов, был обвинен в том, что изобразил самого себя и своего друга Перикла среди воинов, сражающихся с амазонками. Это было обвинение в кощунстве, каравшемся тюрьмой. Согласно традиции, Фидий либо умер в тюрьме, либо (что более вероятно) бежал в Элиду.
Обвинения и нападки современников не помешали славе величайшего ваятеля и певца афинской демократии. Люди античной эпохи, видевшие творения века Перикла не в жалких обломках, как мы, а так, как они вышли из-под резца Фидия, говорили: «Они столь великолепны и грандиозны, что никто из потомков не сможет превзойти их». Эти слова принадлежат великому оратору и борцу за демократию Демосфену. Плутарх, живший в эпоху римского господства, сказал о творениях эпохи Перикла, что в них «изначальная свежая жизнь, которую не трогает время, точно эти произведения преисполнены вечного дыхания весны и наделены никогда не стареющей душой».
По разрозненным рельефам, обезображенным статуям, воспоминаниям и рисункам тех, кто мог видеть больше нас, археологи и историкиискусства пытаются воссоздать целостный облик Парфенона. Уже в XX в. его пришлось полностью разобрать и снова собрать, чтобы он приобрел облик, приближающийся к тому, в котором открывался древним. Это поистине героическая работа, о которой написана не одна книга.
Но для тех, кто не вникает в существо споров о расположении фигур на фронтонах или об облике бесследно исчезнувшей гигантской статуи Афины работы Фидия, остается только восхищение. Парфенон прекрасен и в своем полуразрушенном состоянии. Его живую душу не стерли, не исказили века.
Кроме Парфенона, на Акрополе стоит Эрехтейон, занимающий северную часть скалы — то место, на котором, согласно преданию, происходил спор между Афиной и Посейдоном [18]. Здесь показывали след на скале, оставленный трезубцем бога морей, и здесь же находилась священная олива, пустившая корни после изгнания персов. Место это имело уклон, и архитектору удалось использовать неровность, привязав планировку храма к рельефу. Эрехтейон состоит из двух частей, находящихся на разном уровне — разница между ними составляет три метра. К стене на более высоком уровне гармонично примыкает оживляющий ее портик с мраморными женскими фигурами — кариатидами. Ниспадающие свободными складками одеяния напоминают каннелюры, на головах — богато орнаментированные подушки, на которые опирается антаблемент. Стоящие на мраморном цоколе кариатиды замечательно смотрятся на фоне отполированной стены, а сам храм создает контраст со строгой и величественной гармонией Парфенона.
Существует народное предание, что когда лорд Элгин вырвал из портика одну из кариатид, ее сестры подняли плач. Кариатиды были спасены. Ныне их заменили копиями. Однако ощущение боли при взгляде на Эрехтейон не проходит. Акрополь — это не высшая точка только древних Афин. Это — вершина античности. И как на вершине горы здесь захватывает дыхание. Что еще можно добавить к сказанному?
Эгинские мраморы
22 апреля 1811 г. на пути последнего судна с «добычей» Элгина из Парфенона оказался небольшой корабль других искателей греческих сокровищ. На нем было четверо юных друзей, художников и архитекторов: двое англичан — Роберт Кокерелл и Джон Фостер и двое немцев — Карл Галлерштейн и Якоб Линк. Им стало известно, что на острове Эгина (в Сароническом заливе между Аттикой и Арголидой) имеется хорошо сохранившийся храм. О нем в 1764 г. писали члены лондонского Общества Дилетантов — архитектор Никола Реветт и художник Джеймс Стюард, высказавшие предположение, что это храм Зевса Панэлления (Всеэллинского). Это же общество готово было и теперь поддержать раскопки, но политическая обстановка в 1811 г. (Наполеоновские войны) казалась лондонцам не подходящей для экспедиции, и юноши решили действовать на свой страх и риск. Они наняли 30 рабочих и приступили к раскопкам. «На второй день работ, — записал Кокерелл, — один из копавших во внутреннем дворике обнаружил паросский мрамор. Находка оказалась головой воина в шлеме. Она лежала навзничь, и по мере постепенного проявления черт лица нас все больше охватывал неописуемый восторг».
