Виталий Поликарпов - История нравов России
Действительно, в конце екатерининского «златого века» возник такой социокультурный феномен, как дворянская усадьба, связанный с новой тенденцией в общественной жизни. Наряду с гражданскими мотивами в произведениях творцов блестящей формирующейся русской национальной культуры все более настойчиво повторяется идея ухода от государственной, общественной деятельности, неверие в ее плодотворность. В стихах Державина, Капниста, Львова, в живописи Боровиковского кристаллизуется образ человека, отвергнувшего суету и нравы столичной жизни, обитающего в своей усадьбе в кругу семьи, друзей, любимого крестьянина, к которым он относится отечески. Такая жизнь дает физическое и нравственное здоровье, душевный покой; дни наполнены простыми «естественными» радостями бытия. В стихах Державина поэтизируется природа, самые обычные дела (еда, сон); переосмысливается понятие богатства, которое состоит отнюдь не в «сокровищах»:
«Богат, коль здрав, обилен, —Могу поесть, попить;Подчас и не бессиленС Миленой пошалить».
Созданный им поэтический образ человека, живущего естественной и счастливой жизнью, противопоставляется суетным нравам вельмож, придворных и откупщиков. В послании В. В.Капнисту с истинно державинской поэтической смелостью светское общество названо чернью: «Умей презреть и ты златую, злословну, площадную чернь». В другом послании (Львову) Державин вкладывает в уста друга программный афоризм: «Ужель тебе то не известно, (Что ослепленным жизнью дворской) Природа самая мертва?» Уход в усадебную жизнь в кругу семьи и друзей, противопоставление ее «жизни дворской», где «природа самая мертва», привели к появлению таких культурных гнезд дворянства, как Никольское — Черенчицы Львова, Премухино А. Бакунина, близ Торжка, Обуховка Капниста на реке Псел, возле Миргорода, Званка Державна на реке Волхов.
Дворянская усадьба представляла собою сравнительно замкнутый цельный мирок, подвластный воле помещика, базирующийся на крепостном труде. Архитектурное, парковое, театральное, музыкальное, живописное творчество во многих усадьбах выражало прогрессивные тенденции культуры. Созданные здесь произведения искусства вошли в сокровищницу национальной и мировой культуры и продолжают давать эстетическое наслаждение, не отменяемое и не заменяемое творениями последующих мастеров. Именно в дворянской усадьбе с необычайной остротой обнаруживается основное противоречие культурно–исторического процесса эпохи (последняя треть XVIII — первая половина XIX века): складывание отечественной культуры в условиях начинающего разлагаться крепостничества и нарождающихся буржуазных отношений. Дворянская усадьба — социокультурный феномен, который выходит за рамки дворянской культуры и является одним из свидетельств и выражений процесса складывания национальной русской культуры.
В 30‑х годах прошлого столетия А. Пушкин охватил это основное противоречие в описании подмосковных дворянских усадеб: «Подмосковные деревни также пусты и печальны. Роговая музыка не гремит в рощах Свирлова и Останкина; плошки и цветные фонари не освещают английских дорожек, ныне заросших травою, а бывало уставленных миртовым и померанцевыми деревьями. Пыльные кулисы домашнего театра тлеют в зале, оставленной после последнего представления французской комедии. Барский дом дряхлеет… Обеды даются уже не хлебосолами старинного покроя, в день хозяйских именин или в угоду веселых обжор, в честь вельможи, удалившегося от двора, но обществом игроков, задумавших обобрать, наверное, юношу, вышедшего из–под опеки, или саратовского откупщика» (218, 530).
В таком доме могли быть и помещения для «кабинетных упражнений», где хозяин работал и писал подобно тому, как были написаны знаменитые мемуары «Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков. 1738–1793». В подобных домах бывали сочинения Ломоносова и Сумарокова, Хераскова и Карамзина, Вольтера и Дидро. Полки с книгами, гравюры на стенках, конторка, часы — все это свидетельствует о том, что хозяин является любителем «книжного просвещения» и знаком с западноевропейской культурой. «Могучее влияние печатного слова, — пишет А. Корнилова, — проникало в помещичьи усадьбы, и хорошие библиотеки становились не таким уж редким явлением в деревенском захолустье» (128, 32). Именно книги русских и западноевропейских писателей, труды французских мыслителей оказывали влияние на формирование подрастающего поколения дворян, что способствовало усилению их умственной деятельности, отодвигая на задний план помещичьи занятия и связанные с ними нравы. Появились просвещенные дворяне, чьи дети под влиянием тех же книг 14 декабря 1825 года выйдут на Сенатскую площадь.
И тем не менее образованных людей среди провинциального дворянства было немного, большинство из них отличалось полудикими нравами. В одном из писем Марты Виль–мот, датированном 14 июня 1806 года, говорится: «Баронессе Прайзер волею несчастных обстоятельств пришлось служить гувернанткой в двух или трех семьях. Только что она отказалась в одной из них от места из–за плохого обращения и из–за отвратительного поведения хозяев, чему ей приходилось быть свидетельницей (между прочим, эта семья пользуется чрезвычайным уважением в округе). Я не хочу портить этими сценами свой дневник; но вот один пример. В первый день, как приехала баронесса, хозяин дома, к ее ужасу, позвал горничную и развлекался тем, что приказал этой женщине ловить на нем блох, которых по воскресеньям ищут друг у друга в голове нищие ирландские дети, и эта картина часто потом повторялась. Баронессу считали капризной, потому что в подобных случаях она спешила уйти в свою комнату» (98, 394).
А разве это не относится к полудиким нравам, когда у многих помещиков была страсть к свиньям. С. Т.Аксаков в своей автобиографической повести «Детские годы Багрова–внука» вспоминает помещика Дурасова, который хвастался своими заведениями: «Да у меня и свиньи такие есть, каких здесь не видывали; я их привез в горнице на колесах из Англии. У них теперь особый дом… Я всякий день раза по два у них бываю».
В самом деле, в глухой стороне сада стоял красивый домик. В передней комнате жил скотник и скотница, а в двух больших комнатах жили две чудовищные свиньи, каждая величиной с небольшую корову. Хозяин ласкал их, называл какими–то именами. Он особенно обращал наше внимание на их уши, говоря: «Посмотрите на уши, точно печные заслоны!» (15, 251). И когда одна из свиней «сдохла», то барин сильно печалился, не обращая внимания на своих людей — свинья оказалась дороже человека! Нелишне заметить, что в фонвизиновском «Недоросле» люди по черным избам в тесноте да в грязи ютились, а у каждой свинки «хлевок особливый» имелся.
В XVIII столетии крепостной человек был ревизской душой, неполноправным государственным лицом, однако в глазах дворян и других сословий он был, по выражению князя М. Щербатова," рабом. Отсюда и хамские нравы в отношении помещиков к крепостным крестьянам, сохранившееся и в XIX веке. И дворяне же этого века (разумеется, некоторые из них) приходили к мысли о ненужности крепостного права, ведущего к величайшей испорченности нравов и помещиков, и крепостных. Так, в представлении братьев Николая и Сергея Тургеневых хамами являются те, кто ест выращенный крестьянами хлеб и попирает их же достоинство. В начале 1818 г. Николай писал Сергею: «Наш образ мыслей, основанный на любви к Отечеству, — на любви к справедливости и чистой совести, не может, конечно, нравиться хамам и хаменкам. Презрение, возможное их уничтожение может быть только нашим ответом. Все эти хамы, пресмыкаясь в подлости и потворстве, переменив тысячу раз свой образ мыслей, погрязнут, наконец, в пыли, прейдут заклейменные печатью отвержения от собратства людей честных, но истина останется истиною, патриотизм останется священным идеалом людей благородных» (229, 249). Тургеневское понимание хамства, весьма оригинальное для того времени, быстро было подхвачено в декабристских кругах, мечтавших установить в России республиканскую форму правления.
Однако мечты оставались мечтами, а в николаевской России господствовали отвратительные нравы провинциального дворянства в виде телесных наказаний (крестьян и дворовых секли на конюшнях), всякого рода насилий и бесконечных надругательств. А. де Кюстин писал: «Русские помещики — владыки, и владыки, увы, чересчур самодержавные в своих имениях. Но, в сущности, эти деревенские самодержцы представляют собой пустое место в государстве. Они не имеют политической силы. У себя дома помещики позволяют себе всевозможные злоупотребления и смеются над правительством, потому что всеобщее взяточничество сводит на нет местные власти, но государством они не правят» (144, 268). Барыня читала чувствительный роман или молилась в церкви, а на конюшне по ее приказу нещадно драли «мужиков, баб и девок». Что же касается барина, то его отношения к насилию великолепно выражено А. Некрасовым в словах помещика Оболдо — Оболдуева:
