Иса Гусейнов - Судный день
Приближенные Мираншаха знали, что при жизни брата-наследника он гораздо чаще страдал приступами головной боли. Став по смерти брата наследным принцем и владельцем тебрнзского трона, освященного именем Хулакида, Мираншах надолго избавился от головных болей, как он надеялся - навсегда.
Но. события с хуруфитской шапкой, подобранной па месте схватки под Алинджой и отосланной отцу, а вслед за тем - с ключом в форме буквы "алиф", обнаруженным в кармане заговорщика, покушавшегося на Ибрагима в шахской мечети, внушили ему опасение, что теперь он не сумеет доказать отцу измену ширваншаха, и наследник, уже спустя годы, снова почувствовал признаки застарелого недуга.
Получив же с Багдадской дороги приказ повелителя арестовать с помощью ширваншаха Ибрагима еретика Фазлуллаха и казнить его перед Алинджой, раскрыть девять тайных хуруфитских очагов в девяти городах и уничтожить их, схватить и казнить всех халифов и мюридов Фазлуллаха, вырвать с корнем и истребить хуруфизм, Мираншах в отчаянии схватился за голову - мозг его, казалось, жалили изнутри скорпионы. Он знал, что отец сердит на него за долгую безрезультатную осаду Алинджи, за то, главным образом, что осажденную крепость поддерживает, в сущности, все население Азербайджана.
В "Уложении" - книге, которую, повелитель диктовал своему писцу в походах меж двух сражений или в воинском стане, - не говорилось о возможности смертной казни для наследников, по наследник, совершивший предательство по отношению к государству и правителю или не выполнивший его приказа, мог быть лишен сана и наследства, и это установление сверлило сейчас мозг Мираншаха. Младшие братья, Шахрух и Омар Мирза, держались мнения, что отец продиктовал эти слова для предостережения от дурных дел и побуждений, на деле же никогда не станет наказывать так сурово своих детей, и рез того пожизненно наказанных головными болями.
Но, выслушав невыполнимый приказ об аресте и казни Фазлуллаха, о раскрытии и уничтожении девяти хуруфитских очагов в девяти городах, Мираншах уже не сомневался, что он, согласно "Уложению", за невыполнение приказа будет лишен сапа и наследства, доставшегося ему после смерти старшего брата. К тому же боли в ногах, мучившие его с детства, так усилились, что наследник не мог заснуть, пока ему не сделают массажа; увидев же, что ноги его истончаются, подобно правой парализованной ноге отца, он испытал такой страшный приступ головной боли, что переполошил весь двор. Лекари в один голос твердили, что спасение в покое, советовали ему понюхать снотворного дурмана, чтобы заснуть и отдохнуть во сне от боли. Вельможи предлагали пригласить после отдыха литераторов и ученых и поучительными беседами, равно как и чтением развлекательных книг, отвлечься от гнетущих мыслей. Они подтверждали свою мысль примером его младших братьев Шахруха и Омара Мирзы, которые-де тоже страдали головными болями, но, увлекшись чтением книг и учеными беседами, излечились, от них. Мираншах и прежде слышал об этом. Поговаривали, правда, что Шахрух приютил в своем дворце еретиков и почитывает запрещенные шариатом книги, в коих бренный человек приравнивается к богу и отрицается страх божий; поговаривали также, что он послал еретиков и к брату Омару Мирзе с тем, чтобы и его приобщить к ереси, за что вельможные сеиды сделали Шахруху строгое внушение, ставшее причиной разногласия между братьями.. Но какие бы там ни ходили слухи, а несомненно то, что книги и поучительные беседы помогли братьям излечиться от недуга, и Мираншаху было бы весьма полезно последовать их примеру.
Но Мираншах изживал свою болезнь охотой, вином и женщинами.
Сжимаясь от болей под шелковым одеялом, он вдруг вскакивал и, не надев даже халата, в одной исподней рубахе садился на коня и мчался, не разбирая дороги, а вслед ему в напряженном молчании, не отрывая от него встревоженных взглядов, скакали друзья юности, его приближенные. Обессилев и замучив всех бесцельной скачкой, он спешивался где придется, приказывал подать вина и, напившись пьян, возвращался, предвкушая при виде своей Султании, белокаменные колонны которой из-за отсутствия крепостных стен виднелись издалека, следующее средство своего исцеления. Но боль иной раз достигала такой силы, что у него мутилось сознание. Оставалось одно только ощущение боли и сжавшееся в ком стремление избавиться от нее. Тело, натренированное с юности, бешено сопротивлялось боли, и ком сопротивления, превращаясь в камень, давил на мозг, не впуская в него никаких иных мыслей и чувств.
Проснувшись после глубокого сна, в который он впадал, как в пропасть, после бешеной скачки, вина и женщин, Мираншах вспоминал об отце и его грозном приказе. Зная, что шах-предатель никогда не схватит Фазлуллаха и что дервиши-хабаргиры, облазив вдоль и поперек весь Иран, южные земли Азербайджана, Нахичевань, Карабах, Шемаху и Гянджу, не обнаружили очагов хуруфизма, что "анал-хакк", пожаром охвативший весь его удел, никогда не будет искоренен, он снова начинал метаться в корчах. Не видя иного выхода, Ми-ракшах поднимал в поход семьдесят тысяч всадников, скакал, высунув искусанный и почерневший от запекшейся крови язык, рубил мечом всех, кто попадался ему на пути, будь то мужчина, женщина, старик иль ребенок, поджигал города, села, мечети, медресе, молельни, оставляя за собой пожарища и, руины.
В один из таких безумных набегов он сравнял с землей Астарбад (Известный также под названием Азадабад. Не путать с городом Астарабад на Каспийском море) - город искусных ремесленников, который был пощажен даже эмиром Гыймазом, прославившимся своей жестокой расправой с нахичеванцами в Зияульмульке.
В другой раз, проделав в два дня семидневный путь от Султании до Тебриза, разрушил знаменитые мечети, поражавшие своей величественной архитектурой и золотыми фресками; служителей же, выбегающих с мольбой и криками, предавал мечу. По возвращении из Тебриза он в пароксизме истерики, приведшей в ужас его военачальников, напал на свой прекрасный стольный городок, изрубил торговцев, съехавшихся сюда со всех концов улуса, и окрасив в цвет крови просторный базар длиною и шириною в тысячу шагов, истребил ни в чем не повинных горожан и, приказав расставить катапульты, разрушил крепость с беломраморной башенкой, предоставив населяющим ее жителям погибнуть под градом каменных ядер. Когда же ему донесли, что отец его, повелитель, увидев по возвращении из Багдадского похода развалины тебризских мечетей и могилы погребенных там же зарубленных священнослужителей, сказал в ужасе: "Мой сын лишился рассудка!" - Мираншах закричал в отчаянии: "Я выполняю его приказ! Разрушаю, потому что на этой земле нет места, где бы не было очага хуруфизма! Убиваю, потому что все хуруфиты!".
Так наследник повелителя, с которым тот после смерти старшего сына Джахангира связывал сноп честолюбивые надежды, превратился за несколько месяцев в ненасытного кровопийцу и погромщика, которого теперь в Иране и Азербайджане называли не иначе как Марамшах - Змеиный шах.
И лишь тогда, когда мать Мираишаха прислала из Зенджана гонца передать сыну, что повелитель гневается и новая ошибка повлечет его отстранение от власти, а на место его будет посажен сын его Абу-Бекр, Мираншах вложил наконец меч в ножны и созвал совет военачальников, и они повторили ему в который уж раз, какие следует принять действенные меры к аресту Фазлуллаха. Вот тогда-то Мираншах послал шаху Ибрагиму письмо с грозным наказом схватить нечестивца и доставить в Султанию, а вскоре после этого тайно отправил в резиденцию шейха Азама переодетых воинов. Все свои надежды отныне Мираншах связывал с грозным наказом, которого, как он полагал, не посмеют ослушаться шир-ваншах, а более того - с шейхом Азамом, целовавшим некогда ему на верность меч.
Прождав напрасно всю зиму вестей из Шемахи, он получил наконец в конце зимы письмо с печатью ширваншаха, в котором было написано черным по белому: "Теперь зима. Когда наступит весна, мы схватим его и пришлем". Заорав диким голосом, Мираншах в бешенстве выскочил из шатра и потребовал коня.
Он стоял в это время со своим войском в Армении между Уч Килисом и Румом, охраняя, по приказу повелителя от возможных вылазок его утомленную Багдадским походом армию, зимовавшую в Уч Килисе.
В лагерь Мираншаха ежедневно приходили армянские монахи с окрестных гор.
Всего полгода назад тамгачи - сборщики налогов, приезжая сюда для сбора налогов, доносили по возвращении в Султанию, что в Армении, кроме как в Ерзингане, не осталось ни живой души и взимать налоги не с кого.
В тот же день, когда Мираншах с войском расположился здесь лагерем, безлюдные горы окрест вдруг ожили, скалы зашевелились и обернулись людьми и, ведомые священником в длиннополой черной рясе и с большим серебряным крестом на груди, на удивление всего стана, от конюхов и до тысячников, доверчиво и бесстрашно спустились к ним. После разговора наследника со священником военачальники, никогда не расстававшиеся с Мираншахом ни в походах, ни на биваках и потому хорошо знавшие его нрав, стали свидетелями необычайного его волнения: никогда еще они не видели, чтоб наследник так безудержно хохотал и так неутешно, почти по-детски рыдал. В тревоге и беспокойстве они стали допытываться у вельмож, в присутствии которых шел разговор наследника с иноверцами: что они такое сказали Мираншаху и отчего он впал в такую страшную истерику? Но вельможи отмечались, не емся пересказать разговор иноверцев с наследником. Прослышав о том, что Мираншах карает мусульман, они приняли его за единоверца и пришли поклониться ему и просить покровительства и хлеба.
