Осмунд Эгге - Загадка Кирова.Убийство, развязавшее сталинский террор

Потребность публики в информации оставалась неудовлетворенной. Люди, которые знали Николаева и его родственников, говорили о его прошлом. Кто-то предпочитал рассказывать о нем более или менее правдоподобные истории: что он якобы является сотрудником НКВД, что он умственно недоразвит и т. п. Поговаривали даже, что он был незаконнорожденным сыном Кирова!

Исследователь Сара Дэвис разделила спекуляции на тему мотивов, которыми руководствовался Николаев, на четыре группы: секс, политические конфликты, экономическая ситуация и «враги», которые фигурировали во множестве вариантов.

Например, говорили: «Кирова убили потому, что у него было много женщин»; «Киров был известен в Ленинграде как большой любитель побегать за каждой юбкой; у него были шашни со всеми обкомовскими дамами». И, наконец, очень конкретно: «Кирова связывали любовные отношения с женой Николаева Мильдой Драуле». Как мы видели, подобная версия мотива убийства играла большую роль как в то время, так позже.

Ходили разговоры о том, что причиной убийства были политические конфликты между местными лидерами или с центральным политическим руководством. Видимо, у Кирова были определенные политические разногласия с другими ленинградскими партийными лидерами, например с Чудовым и Угаровым. Но в данной группе слухов о версиях, однако, наиболее вероятным было предположение, что за убийством стоял Сталин, который организовал все это дело.

Версия об ответственности Сталина за убийство Кирова возникла сразу же после убийства. В популярной частушке пелось:

Эх, огурчики мои, да помидорчики,

Сталин Кирова убил да в коридорчике.

Другие связывали убийство ленинградского лидера с напряженным экономическим положением, с введением карточек на основные продукты питания, на хлеб. Ходили разговоры, что Кирова убили рабочие за то, что он якобы урезал нормы выдачи продуктов по карточкам. (Непосредственно перед его убийством было объявлено, однако, о решении отменить карточную систему.) Однако многие жители Ленинграда восприняли это пессимистически и опасались резкого роста цен на основные продукты питания[219]. Например, ходили слухи о забастовках в некоторых цехах завода «Красный путиловец», после того как рабочим стало известно о решении отменить карточную систему, а один рабочий якобы пошел в Смольный и убил там Кирова[220].

Как мы уже знаем, согласно первой версии террористический акт совершили «враги рабочего класса». Первая официальная реакция состояла в обычных нападках на «белогвардейцев»; она также поощряла спекуляции на тему вовлеченности в убийство Кирова иностранных держав. Так, один рабочий утверждал, что Кирова убил немец, работающий в Ленинграде, и что Германия объявит войну Советскому Союзу в случае, если его не освободят. Другие предполагали, что ответственность за это убийство несут иностранные государства: Финляндия, Турция и Польша[221]. Как сказал один рабочий завода имени Сталина, «нет сомнений, что в убийстве Кирова замешаны иностранные державы». Еще один ленинградский рабочий, на этот раз текстильной фабрики «Красная заря», полагал, что убийца Кирова был связан с оппозиционными кругами[222]. Как мы видим, слухи, распространяемые многими людьми о подоплеке убийства/мотивах убийцы, основывались на необоснованных домыслах. Они, с одной стороны, по большей части рождались фантазией народа, но, с другой, сообщения властей, предполагавших участие в данном преступлении иностранных государств, очень способствовали их распространению. Однако ключевой версией этого преступления являлось убийство в состоянии аффекта или же политический конфликт в руководстве партии. При этом многие полагали, что в деле может быть замешан Сталин.

Власти энергично боролись с распространением подобных слухов. Как уже упоминалось ранее, Медведь издал специальное распоряжение для работников Смольного: ни при каких обстоятельствах не раскрывать посторонним какую-либо информацию о Николаеве. Если же кто-либо обращался к работнику Смольного с просьбой сообщить ему такие сведения, то об этом следовало немедленно извещать органы НКВД. Через день после убийства Кирова один рабочий завода «Светлана» был исключен из партии за распространение слухов о том, что Киров убит из-за ревности, или, как было сказано в решении об исключении этого рабочего из партии, «за распространение контрреволюционных слухов, порочащих имя товарища Кирова»[223].

Власти знали, что многие считали убийство Кирова преступлением, совершенным по страсти. Большинство распространителей подобных слухов были исключены из партии, а некоторые даже арестованы и расстреляны[224]. В рамках «кремлевского дела», по которому летом 1935 г. ПО человек, занимавших административные должности в Кремле, были приговорены к различным наказаниям якобы за участие в заговоре против Сталина и других высших руководителей СССР. Первоначально им предъявлялись обвинения за распространение «злостных провокационных слухов», в т. ч. и по поводу убийства Кирова[225].

Власти немедленно карали и тех, кто одобрял убийство Кирова. Так, в середине января 1935 г. 9 человек были осуждены за слова: «Кирова убили — хорошо, нужно убить Сталина»; «одним мерзавцем меньше стало»; «одного черта убили, хотя бы всех их убили бы». Многих из них приговаривали к году принудительных работ; при этом они могли жить дома, что не было особо суровым наказанием по стандартам того времени. Относительно мягкое наказание и тот факт, что за подобные высказывания было наказано немного людей, свидетельствуют о незначительном количестве подобных случаев. О популярности Кирова в народе можно судить по высказыванию одного из осужденных за такие разговоры. Хотя он, по-видимому, и был противником советского режима, тем не менее он сказал: «Кирова люди жалеют, а если бы убили Сталина, никто не жалел бы»[226].

Следует отметить, что подобные слухи ходили не только среди простых людей. В партийных кругах также выдвигались различные предположения о мотивах этого убийства; члены партии задавались в основном вопросом, были ли у Николаева сообщники или он действовал в одиночку? Николай Бухарин, например, так размышлял о роли иностранных государств в этом деле: «Не могла этого сделать иностранная разведка. Они не допускают, чтобы их людей могли арестовать. Быть может фашисты из группировки Геринга или Розенберга»[227]. Как мы уже видели, Карл Радек полагал, что в преступлении замешаны находящиеся за границей «белогвардейцы»[228].

Из мемуаров мы знаем, что слухи о любовной связи Кирова с Мильдой Драуле были широко распространены и среди членов партии[229]. Но точно установить, какие слухи были характерны для партийной среды, а какие — для населения в целом, представляется довольно затруднительным. Также неизвестно, составлялись ли соответствующими органами какие-либо отдельные отчеты о слухах, ходивших среди партийных товарищей.

В определенной степени слухи, которые ходили в советских партийных кругах, находили свое отражение и в отчетах иностранных дипломатов и журналистов, вращавшихся в этих кругах. Такие отчеты дипломатов и журналистов, работавших в то время в Советском Союзе, представляют интерес и для нас, потому что они показывают, как именно иностранные наблюдатели видели советскую политику и общество в свете этого убийства.

Дипломатические круги видели в решительных мерах, предпринятых властями сразу после этого убийства («террористическое постановление» и казни «белогвардейцев»), проявление шока, вызванного этим преступлением, а также страха, что оно может породить новые убийства. Вот, что отмечал в своем отчете поверенный в делах США в Москве Джон К. Уайли: «Несмотря на твердость и крепкие нервы большевистских лидеров, неизбежно создается впечатление, что они испытывают сильнейший шок»[230].

Французский посол в Москве Шарль Альфан полагал, что хотя деятельность органов НКВД в последние месяцы и имела тенденцию к «успокоению и нормализации», однако решительные меры, предпринятые после убийства Кирова, демонстрируют намерение советского правительства вернуться к «сильнодействующим средствам». При этом посол упоминал недавние громкие убийства в Вене и Марселе, которые спровоцировали серию похожих террористических актов, «которые советские власти хотели бы подавить в зародыше»[231]. Французский поверенный в делах Жан Пэяр указывал на «страх и желание использовать террор для предотвращения эпидемии террористических актов, которую могут спровоцировать такие примеры. Без сомнения, советское руководство одержимо сейчас страхом покушений». Пэяр говорил также об исторических корнях террористических актов в российской истории: «Терроризм был и остается застарелой славянской болезнью, проявлений которой всегда так боялись и боятся русские правители»[232].