Яков Голосовкер - Логика античного мифа
* «Алогическая» логика мира чудесного есть энигматическая логика воображения или имагинативная логика.
* В мире чудесного все абсолютно, кроме логики этого мира. Это не просто сходство. Это – общность, и общность эта заключается в их имагинативной сущности. Эта поэтика проявляется в физике при посредстве множеств, групп, «спин'ов» и прочих (спин Дирака – вращение, то есть момент количества движения, которым обладает электрон). Заговорили о метафоре в науке, о мифах глубинного бытия, например, о материях, которые суть мощности (puissance нечто от Фр. Ницше).
** Не случайно кто-то сказал, что силами новой науки о микромире и новой логики происходит «героическая модификация разума». Не случайно заговорили о поэтике физики (L'art poetique de la physique), тем самым обнаруживая, что между конструктивными теориями современных физиков и поэзией есть некая общность.
*** Сверхреалисты (функциональный рационализм) утверждают просто приоритет над опытом – ошибка.
* Эти биспецифические понятия – оксюморон, внутренне противоположные и взаимоотрицающие друг друга, возникли в европейской философии до философии микромира. Таковы: эмпирический рационализм, мистический эмпиризм, эмпирическая трансцендентность.
* Кто знает, что такое и даже каковы на вид золотые яблоки Гесперид? из золота ли они или только сияли, как золото, а также в силу чего являются они молодильными яблоками, возвращающими отведавшему их молодость и красоту или, быть может, дарящими бессмертие. Ведь их, по имеющимся в нашем распоряжении мифам, никто никогда не вкушал – ни боги, ни люди. Мифу неважно – из золота ли они или их золото только метафора. Мифу важна их функция – омолаживать, и миф уверенно оперирует ими, позабыв, быть может, смысл, ради которого они были созданы Геей.
* Воспоминание, превращенное в тень, в нечто видимое, говорящее и существующее само по себе, идентично созданию говорящего образа на экране кино: их создало воображение. Миф предугадал открытие ХХ века
[1] См. т. 1, ч. 3, гл. XII.
[2] В редакции 1956 г. заглавие иное: «Второе Предварение к логике чудесного (Воображение, познание и миф)».
[3] Имеется в виду, вероятно, то, что здравый смысл часто приравнивают к рациональности в философском смысле. Сам Аристотель едва ли повинен в таком приравнивании и отождествлении; скорее в строго научном, логически безупречном рассуждении он склонен был видеть «нормальное». Голосовкер, однако, не раз высказывает положение, согласно которому эмпирика здравого смысла (рассудка) стоит ближе к отвлеченной деятельности «рацио», чем имагинативный мир разума воображения, и абстракция в том же смысле ближе эмпирий, в каком дерево ближе тени, нежели дриаде.
[4] См. оригинальный анализ кошмара Ивана Карамазова в книге Я. Э. Голосовкера «Достоевский и Кант» (М., 1963).
[5] В научной и популярной литературе об античности, особенно в XIX в., можно встретить представление о том, что платоновская и аристотелевская картина замкнутого космоса – это выражение гармоничного и в то же время ограниченного мироощущения «грека» вообще, независимо от эпохи и характера наших источников. Так и Гегель противопоставляет пристрастие своих современников к бесконечному якобы присущей эллинам склонности сторониться таких вещей и отворачиваться от них и приписывает грекам «страх бесконечности». Ср. исследование раннегреческих представлений о бесконечном и беспредельном: Sinnige Th. G. Matter and Infinity in the Presocratic Schools and Plato. Utrecht, 1968.
[6] Подробнее см. ниже, с. 26.
[7] Перед классической филологией всегда стоял и стоит вопрос: следует ли рассматривать мифотворчество и мифотолкование поздней философии (в основном неоплатонической, но также и стоической) как развертывание импликаций архаичной мифологии и ее рационалистический коррелят или же философское и первобытное мифотворчество – явления заведомо несоизмеримые. Никому не удалось выработать процедуру, с помощью которой можно было бы определить «процентное содержание» мифологической семантики в философской спекуляции. В научной литературе последних десятилетий заметен, однако, большой интерес к прослеживанию мифологической «идеи» в таких продуктах и формах человеческой деятельности, которые формировались и осознавались как альтернатива мифологии. Это не только светская и религиозная философия, художественная литература, архитектура и пластические искусства, но также и естественные науки, социальная организация, правовые институты, нравственные правила и бытовой обиход. Теоретические предпосылки для такого прослеживания мифологической идеи могут быть весьма различны. Это может быть и особая историософия, согласно которой древнейшему человечеству была дана вся полнота «знания», которое потом век за веком утрачивается и искажается; изучение позднейших явлений культуры имеет поэтому смысл лишь тогда, когда в них обнаруживаются следы этого утраченного целостного значения. При этом нередко возникает ощущение, что исследователь в общем-то обладает этой целокупностью знания, что и позволяет ему указывать на его слабые следы, рефлексы и реликты: собирать рассыпанную мозаику по имеющемуся эскизу. В других случаях пояски мифологем связаны с каким-либо вариантом теории архетипов, которые, выжигая и действуя на любой стадии развития человека и общества, сами по себ^ восходят к «элементарному» и «древнейшему›. Наконец К. Леви-Строс и сторонники близких направлений видят в мифах примитивных народов удобный материал для изучения структуры человеческого мышления, либо «человеческого» в отличие от «формально-логического, научного, либо вообще «анатомии ума», единой для всех форм мышления. Я. Э. Голосовкер, видя в нагроможденных веками вариантах и истолкованиях мифа не препятствие, а подспорье для понимания, реконструкции и упорядочения древних мифов, по-видимому, близок здесь к мысли Леви-Строса, согласно которой варианты и истолкования мифа не искажают, а только развивают и дополняют заложенную в нем структуру. Это прямо противоположно первой изложенной нами установке и, так сказать, более оптимистично, поскольку изначальная «идея» в ходе истории не затемняется, но проявляется; при переходе от версии к версии, от интерпретации к интерпретации, которые оказываются метафорами предыдущего этапа, сохраняется и, тем самым, обнажается общая «арматура».
[8] Иногда, если не по большей части, под «одним мыслителем» Голосовкер
имеет в виду себя. Об этом говорит стиль цитат из этого «мыслителя:». В редакции 1956 г. образ шлепающей ногами логики в другом контексте он использует от своего имени. Однако в архивной работе «Гиперион и Гельдер-лин» Голосовкер приводит как цитату из «Гипериона* следующее: «О Греция, с твоим геииалитетом и благоговением, где ты? И я всем сердцем, всеми мыслями и делами своими шлепаю за этим единственным человеком в мире» (ср.: Голосовкер Я. Э. Поэтика и эстетика Гельдерлина.- Вестник истории мировой культуры. 1961, № 6, с. 169).
[9] В конце раздела об амфиболиях рефлективных понятий (Кант. Критика чистого разума.- Сочинения в шести томах. Т. 3. М., 1964, с. 314-335) Кант проводит разделение понятия Ничто: 1) пустое понятие без предмета (ens та-tionis), собственно, понятие «ни одного»; 2) пустой предмет понятия (nihil privativum), т. е. понятие об отсутствии предмета, как понятие тени, холода; 3) пустое созерцание без предмета (ens imaginarium), т. е. форма созерцания без субстанции – чистое пространство или время; 4) пустой предмет без понятия (nihil negativum), т. е. предмет самопротиворсчивого понятия, а именно ничто, ибо это понятие есть ничто, невозможное, бессмысленное. Амфиболией Кант называет здесь смешение объекта чистого рассудка с феноменами чувственности, иначе говоря, амфиболией здесь называется построение интеллектуальной системы мира, принимаемой и/или выдаваемой за описание внутренних свойств вещей.
[10]См: Одиссея, XI, 1-329.
[11]См: Илиада, XVI, 671-673.
[12]См.: Wilamowitz-Mollendorf U. von. Der Glaube der Hellenen. I. B, 1959-
[13]См.: Шопенгауэр А. Мир как воля и представление.- Полное собрание
сочинений. Т. 2. М., 1900, с. 136 и ел.; Шопенгауэр рассуждает о том, что хотя каждое отдельное проявление силы (например, силы тяжести) имеет причину, но сама она все-таки не есть ни действительная причина, ни причина
действия.
[14]См. выше, примеч. 9.
[15]Легенда об Эмпедокле, менее популярная, чем две другие, сообщается Диогеном Лаэртским (VIII, 60 и ел. и 67 и ел.); Эмпедокл 30 дней сохранял бездыханное тело акрагантянки Панфии «без биения крови», а затем оживил ее.
[16]Этимология слова «дифирамб» остается для лингвистов загадочной.
Его сопоставляют iamboz и uriamboz, которые, как и другие термины для песен и плясок, возможно, заимствованы из неиндоевропейских языков; см.: Chant rain P. Dictionnaire etymologique de la langue grecque. T. 1. P., 1968, c. 282. О древних толкованиях имени Диониса Дифирамба, одно из которых использует Голосовкер, см.: Pickard-Cambridge A. W. Dithyrambos, Tragedy and Comedy. Oxf., 1927, с. 14 и ел.; поскольку «дифирамб» не только название жанра песни, но и имя Диониса, в древности существовала этимология, объединявшая эти два значения: на нее намекают стихи из «Вакханок» Еврипида (523 и ел.), она содержится у многих грамматиков: дифирамб – это песня бога, который как рожденный дважды, Семелой и Зевсом (по более эзотерической версии – Персефоной и Семелой), дважды прошел двери в мир.
