Владимир Хрусталев - Тайны на крови. Триумф и трагедии Дома Романовых
Находясь на смертном одре, император Александр III был обеспокоен тем, что его старший сын Николай не был еще в полной мере подготовлен к той тяжкой ноше, которую он безвременно перекладывал на его плечи. За два дня до кончины между ними состоялся обстоятельный разговор. В частности, умирающий отец завещал наследнику престола: «Тебе предстоит взять с плеч моих тяжелый груз государственной власти и нести его до могилы так же, как нес его я, и как несли наши предки. Я передаю тебе царство, Богом мне врученное. Я принял его тринадцать лет назад от истекшего кровью отца… Твой дед с высоты престола провел много важных реформ, направленных на благо русского народа. В награду за все это он получил от русских революционеров бомбу и смерть… В тот трагический день встал предо мною вопрос: какой дорогой идти? По той ли, на которую меня толкало так называемое “передовое общество”, зараженное либеральными идеями Запада, или по той, которую подсказывало мне мое собственное убеждение, мой высший священный долг Государя и моя совесть? Я избрал мой путь. Либералы окрестили его реакционным. Меня интересовало только благо моего народа и величие России. Я стремился дать внутренний и внешний мир, чтобы государство могло свободно и спокойно развиваться, нормально крепнуть, богатеть и благоденствовать. Самодержавие создало историческую индивидуальность России. Рухнет самодержавие, не дай Бог, тогда с ним рухнет и Россия. Падение исконной русской власти откроет бесконечную эру смут и кровавых междоусобиц. Я завещаю тебе любить все, что служит к благу, чести и достоинству России. Охраняй самодержавие, памятуя при том, что ты несешь ответственность за судьбу твоих подданных пред Престолом Всевышнего. Вера в Бога и в святость твоего царского долга да будет для тебя основой твоей жизни. Будь тверд и мужествен, не проявляй никогда слабости. Выслушивай всех, в этом нет ничего позорного, но слушайся только самого себя и своей совести. В политике внешней — держись независимой позиции. Помни — у России нет друзей. Нашей огромности боятся. Избегай войн. В политике внутренней — прежде всего, покровительствуй церкви. Она не раз спасала Россию в годины бед. Укрепляй семью, потому что она основа всякого государства» [98].
Наконец великий князь Константин Константинович тронулся в путь из Германии в Россию и записал в дневнике многие любопытные сведения о здоровье императора: «20 октября (1 ноября по новому стилю) рано утром выехали мы из Штутгарта. Перед самым отъездом получил подробное письмо от Палиголика из Ливадии, помеченное 10 и 11 окт. Он писал: “У Государя, как вы знаете, интерстициальный нефрит, т. е. соединительно-тканное воспаление почек; это одна из самых опасных и вместе с тем самая, так сказать, лукавая форма страдания почек. Опасная потому, что вместе с разрушением почек идет поражение сердца, именно левого его желудочка, что часто приводит болезнь к роковому концу гораздо раньше, чем почки потеряют совершенно способность работать. Лукавою я называю эту болезнь потому, что она часто развиваясь долго и упорно, не дает знать о себе существенными признаками, а сказывается тогда, когда уже зло развилось до опасности. Говорю это для вас и в ответ на раздающиеся обвинения: прозевали, не лечили и пр. Мне пришлось много беседовать о болезнях почек с нашими петербургскими врачами, и, кроме того, я прочел две классические монографии об этих болезнях… Вы сами знаете, характер Его Величества и отношения Его к болезни и врачам и также поймете, что могли делать врачи, когда Государь в Спале напр. не желал даже принимать каждый день. Как бы то ни было, теперь Больной гораздо покладнее, хотя тоже нельзя и думать заставить Его все время лежать в постели. Это в данной болезни особенно желательно… Осложняющие явления в свою очередь объясняется продолжительным нарушением питания (бывали дни, что Е.В. довольствовался 2-мя устрицами в день) и таким же отсутствием правильного сна”. Далее он пишет, что еще до приезда Мама и Оли “императрице и о. Янышеву удалось убедить Государя приобщиться. Его смущало только приобщение без надлежащего приготовления. Тем не менее, Он приобщился, после чего чувствовал себя особенно покойно и хорошо, и императрица также успокоилась и как бы ко всему приготовилась”. Затем царь “коленопреклонно (так же как и в причастии, а Больному при распухших ногах это очень тяжело и утомительно) и слезно молился с о. Иоанном”. Палиголик кончает припиской от 11-го числа: “Сегодня уже не столь большой секрет, что миропомазание предполагается теперь же, и, может быть, и бракосочетание”. /…/
После этого мы были приготовлены к получению роковой вести. Во весь день я уже не мог ни читать, ни разговаривать, а сидел, молча, и думал. /…/ Сколько мыслей бродило в голове! Одна сменяла другую. Я старался представить себе Ливадию и что там делается. Особенно много думал о бедной императрице и о Ники, которому суждено новое, великое служение. Прямо из командира батальона нашего [Преображенского] полка восходит он на престол. Какие будут теперь его отношения к полку и ко мне?» [99].
В 2 часа 15 минут пополудни 20 октября Государь император Александр III «тихо в Бозе почил».
Спустя всего десять дней по прибытии Аликс в Россию, 20 октября 1894 года, император Александр III скончался в возрасте 49 лет. Даже утром, в последние минуты своей жизни, он думал только о благополучии России, но почувствовал себя плохо, позвал супругу Марию Федоровну и сказал ей: “Чувствую конец. Будь спокойна. Я совершенно спокоен”. Затем позвал всю семью, благословил молодых, пригласил своего духовника протопресвитера Янышева и причастился. Имеется также свидетельство, что незадолго до смерти император потребовал к себе наследника и приказал ему немедленно подписать манифест к населению о восшествии на престол.
В дневнике великого князя Сергея Александровича описан последний день жизни Царя-Миротворца:
«20 октября. Четверг. — Ливадия.
Рождение Ее Императорского Высочества, Великой Княгини Елизаветы Федоровны.
“Да будет воля Твоя!”
В 7 ч. прибыла Мари (великая княгиня Мария Александровна, герцогиня Эдинбургская. — В.Х. ). Ночь была без сна, в 9 ч. мы все пошли и вскоре поднялись к Саше — он сидел в кресле в спальне.
Мы все к нему подходили, обрадовался Мари (великая княгиня Мария Александровна. — В.Х. ), обнял меня за шею, сказал мне “поздравляю тебя с сегодняшним днем” (имеется в виду день рождение великой княгини Елизаветы Федоровны. — В.Х. ).
Янышев читал молитвы. — Саша сам пожелал приобщиться, кротко повторял молитвы; потребовал о. Иоанна, молился; о. Иоанн помазал его елеем — держал его голову, в ¼ 3 ч. без агонии предал свою святую душу. Моя скорбь бесконечна — на земле моя вера был он! Минни была глубоко умилительна. Бедный Ники! Около 4 ч. Сашу обмыли и положили на кровать. Выражение лица: мир и святость. Около 10 ч. панихида. Завтра миропомазание — Alix, жена исповедовались с Ники. Господи, не остави нас, уповающих на Тя. В 5 ч. перед церковью мы все присягали» [100].
О последних часах жизни императора Александра III оставил воспоминания лейб-медик Н.А. Вельяминов (1855–1920), который писал: «19 октября Государь провел день в своей уборной комнате, сидя в креслах, и очень страдал от одышки, усилившейся вследствие присоединившегося воспаления легкого при нарастающей слабости сердца. В 9 часов вечера его перевезли на кресле в спальню. Будучи позван к больному, я предложил свою помощь при переходе в постель, но Государь отпустил меня, сказав, что он меня позовет. Однако когда меня позвали в 10 часов, я нашел его уже в кровати очень уставшим. По обыкновению я сделал легкий “массаж” ног, т. е. в сущности, самое легкое поглаживание, что он очень любил, напудрил болевшую и зудевшую от напряжения кожу, наложил бинты и ушел в кабинет императрицы, предвидя, что ночь будет тяжелая, а Государь будет стесняться посылать за мной. Около двенадцати часов меня снова позвали — Государь очень тяжело дышал и жаловался, что он лежать больше не может, что это невыносимая мука. На мои увещания лучше остаться в кровати, Государь попросил его переложить и устроить ему полусидящее положение, что мы с камердинером и исполнили. При этом присутствовала императрица, уже переодевшаяся к ночи. Однако перемена положения мало облегчила больного, он, видимо, очень страдал от одышки. Не зная, как ему помочь, я предложил послать за Лейденом. Последний скоро явился, и мы просидели с ним до 2-х часов, массируя руки и успокаивая словами. Государь пытался уснуть, но тотчас просыпался, стонал, но не жаловался. При этом он все время уговаривал императрицу лечь спать. Около 2-х часов мы ушли, Лейден пошел спать в мою комнату, где находился и Гирш, а я прилег в кабинете императрицы, но в три часа меня опять позвал Государь. Императрица спала или, по крайней мере, делала вид, что спит. Я просидел с больным до 4½ утра, что-то ему рассказывая. Он нервно курил, бросал недокуренные папиросы и, закуривая новые, постоянно спрашивал который час, — видимо он не мог дождаться утра и света. Между прочим, несмотря на свои страдания, он все беспокоился, что он курит, а я нет, предлагал мне курить, а на мой отказ курить в спальне Государыни посылал меня в другую комнату покурить: “Мне так неловко, что я все курю, а вы не курите так долго, пойдите покурить”, — говорил он. “Мне так совестно, — сказал он в другой раз, — что вы не спите которую ночь, я вас совсем замучил”. В 4½ встала императрица, и мы до 5 часов просидели с нею у кровати, занимая больного разговорами. Государь стал энергично требовать, чтобы его пересадили в кресло. Чтобы его отвлечь от этой мысли, я в 5 часов приказал подать утренний кофе. Государь этому обрадовался и пил кофе с Государыней. В 6 часов пришел Лейден и мы с большим трудом пересадили больного в его кресло и выкатили на середину комнаты.
