Коллектив авторов - Новая история стран Европы и Америки XVI–XIX века. Часть 1
Недостаточно сбалансированная отраслевая структура, незначительная емкость внутреннего потребительского рынка и острая конкуренция на мировом, незавершенность складывания финансовой инфраструктуры делали экономику стран «второго эшелона» чрезвычайно зависимой от государственного патернализма. Причем наращивание темпов экономического роста не снижало, а наоборот лишь увеличивало роль этого фактора. Государство несло бремя огромных финансовых расходов на развитие транспортной инфраструктуры, инвестиционную поддержку стратегически важных отраслей, в том числе военно-промышленного комплекса, проведение аграрных преобразований. Происходило все более очевидное сращивание системы частного предпринимательства, финансово-банковского сектора со структурами государственного управления. Противоречивый по своему характеру и последствиям процесс ускоренной модернизации был еще больше осложнен результатами Первой мировой войны.
Итак, в результате растянувшегося на несколько десятилетий процесса ускоренной модернизации в странах «второго эшелона» произошла глубокая структурная перестройка всей экономической системы. Однако в ходе этого форсированного, во многом искусственного рывка сложилась деформированная экономическая модель, которая не только воспроизводила механизм общего структурного кризиса монополистического капитализма, но и дополняла его новыми противоречиями. Чрезвычайно негативное влияние ускоренная модернизация оказала и на социальную структуру общества в этих странах. Насильственная, искусственная ломка экономического механизма подрывала положение многочисленных традиционных средних слоев. Образовывался целый ряд социальных групп, не востребованных обществом, лишенных перспектив на будущее, но все еще сохраняющих свои позиции в существующей социальной структуре. Быстрый рост буржуазных и пролетарских слоев населения не мог сформировать достаточный противовес этой негативно настроенной среде. Городская и сельская буржуазия еще не имела достаточной экономической мощи и социальной солидарности, чтобы претендовать на роль бесспорно доминирующего класса. В составе общественной элиты по-прежнему сохранялись сословные (дворянство, духовенство), корпоративные (чиновничество, офицерство), профессиональные группы, обладающие собственными интересами, статусными отличиями и политическими притязаниями. Рабочий класс, напротив, был минимально дифференцирован и представлял собой классический пролетариат индустриальной эпохи.
Широкая практика экономии на социальных издержках производства, отсутствие или ограниченность фабричного законодательства чрезвычайно ужесточали эксплуатацию наемной рабочей силы и приводили к политизации профсоюзного движения. Пролетариат потенциально оставался революционным классом, воспроизводящим негативное отношение к собственному социальному статусу. В чрезвычайно сложном положении оказалась интеллигенция. Как основной носитель общественной ценностной ориентации она вынуждена была приспосабливаться к стремительному изменению социально-экономической модели, появлению новых стандартов социального поведения. Росла зависимость интеллигенции от позиции основных индустриальных классов, усиливалась угроза превращения ее в «прослойку» классового общества, утверждения «обслуживающих» функций.
Обострение классовой борьбы, принимавшей антагонистические формы, происходило на фоне зарождения еще одного глобального общественного конфликта, угрожавшего охватить практически всю социальную иерархию. В основе его лежали причины не только экономического, но и психологического характера. Ускоренная модернизация предполагала радикальную смену базовых социальных ориентиров общества – переход от преобладания традиций к инновационной активности, от религиозной легитимации общественного порядка к ее светским формам, от «очеловеченного» производства, ориентированного на удовлетворение реальных потребительских нужд, к системе расширенного воспроизводства, обладающей собственной логикой развития и отчуждающей человека.
Тем самым, ускоренная модернизация подрывала основы доминировавшей ранее модели социального поведения, создавала принципиально новые ценностные стандарты и поведенческие стереотипы. Структурные изменения экономической системы обеспечивали рост социальной мобильности. Традиционная система социального неравенства, жестко ранжированная сословными, корпоративными привилегиями, сменялась более гибкой классовой системой. Индивид получал возможность более свободного продвижения по социальной лестнице, выбора путей достижения успеха, менее зависел от первоначально приобретенного социального статуса. Все это требовало глубокой и достаточно длительной трансформации массовой психологии. Пока же новая экономическая реальность скорее разрушала сами основы общественной ценностной системы. Кроме того, процесс ускоренной модернизации психологически противопоставлял основную часть населения тем группам, которые позитивно воспринимали происходившие изменения. Общество оказалось охвачено массовым процессом маргинализации.
Маргинальность (лат. marginalis – находящийся на краю) – это «промежуточное» социально-психологическое состояние групп и отдельных людей, связанное с изменением их положения в общественной структуре. Основу ее составляет ценностный и ролевой дуализм, возникающий при переходе в новую социальную среду, когда прежние ориентиры уже теряют актуальность, но еще в значительной степени определяют психологический настрой личности, а новые порождаются внешними требованиями и не воспринимаются личностью как естественные, правомерные. Если изменение социального положения является результатом самостоятельного выбора индивида (например, решение об изменении места жительства или рода занятий), то маргинальная реакция носит позитивный характер, представляет собой временный невроз, преодолеваемый по мере естественной адаптации к новым условиям. Если же человек оказывается в положении маргинала невольно, в силу внешнего хода событий, то формируется потенциал негативной маргинальности, устойчивое ощущение тревоги, неприкаянности, разочарования. Негативная маргинальность преодолевается гораздо сложнее, так как новая социальная среда психологически отторгается человеком.
Растянувшаяся на десятилетия ускоренная модернизация предполагала радикальный слом традиционной модели поведения человека. На смену созерцательности, инерционности, неторопливости должны были прийти мобильность, предприимчивость, психологическая гибкость. Происходил насильственный разрыв привычных социальных отношений. Рушился понятный и знакомый мир, а новый нес вместе со свободой необходимость личной ответственности за свою судьбу, постоянного выбора, борьбы за существование. Под угрозой оказался привычный уклад жизни сотен тысяч людей, не готовых к происходящим преобразованиям. Даже представители тех социальных групп, которые были востребованы новой системой, долгое время испытывали дискомфорт и психологическую нервозность, возникавшие при быстрых изменениях внешних условий жизни. В результате, негативная маргинальность оказалась массовым психологическим явлением, перешагнувшим классовые и сословные границы. Воспроизводимая в течение десятилетий, она стала основой для формирования устойчивого психологического типа с деформированными ценностными установками и поведенческими реакциями. В сочетании с последствиями мировой войны это дало толчок для возникновения тоталитарных политических движений в странах «второго эшелона» и предопределило цивилизационный раскол Запада в XX в.
Особый характер носило социально-экономическое развитие «периферийных» регионов европоцентристской цивилизации (Португалия, Испания, южные районы Италии, Сербия, Болгария, Греция, Румыния, значительная часть Австро-Венгрии, России и скандинавского региона, страны Латинской Америки). Неразрывно связанные с общей исторической эволюцией Запада, включенные в систему мирохозяйственных связей, они обладали собственной динамикой развития, значительно отличавшейся от «классического» образца.
К началу XX в. модернизационные процессы уже в определенной степени повлияли на социально-экономическую систему стран «периферии». Этот регион стал важным объектом для мирового экспорта капитала. Только в Латинской Америке к 1914 г. иностранные инвестиции достигли 9 млрд долларов. Ускоренными темпами развивалась транспортная инфраструктура, экспортные отрасли промышленности и сельского хозяйства. Однако модернизация экономической системы носила здесь чрезвычайно локальный и ограниченный характер. Промышленный сектор значительно уступал по масштабам занятости и объемам производства сельскому хозяйству. Его рост происходил замедленными темпами, неравномерно в отраслевом отношении. Модернизация промышленности ограничивалась и чрезвычайно узким потребительским рынком, и неразвитой финансовой системой. Сфера потребления по-прежнему отражала запросы «реального человека», определяемые сословными нормами потребления, стереотипами престижности, статусными запретами и ограничениями. Тем самым, обращение товара оказывалось в зависимости не только от чисто экономических факторов (трудовой и потребительской стоимости товара), но и от сложной иерархии групповых статусных различий. К началу XX в. в «периферийных» странах не завершилось складывание единого национального рынка, сохранялись очаги регионального ярмарочного товарообмена. Национальная финансово-банковская система сохраняла патриархальный характер. Преобладали ростовщические операции, а не производственное инвестирование. Особенности системы потребления предопределяли сохранение большой роли ремесленного производства. Несмотря на общий рост численности лиц наемного труда, значительная их часть оставалась занята не в «реальном секторе» экономики, а в сфере услуг.
