Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1 - Игал Халфин
Тов. Резников с места: политическую пульку.
– Но раз у вас была политическая пулька, раз имелся целый ряд документов, которые вам нельзя было раскрывать для партии, вы их пытались порвать[1163].
Рабочие понимали, что оппозиция использует дореволюционные методы самозащиты, – мы помним, что такие обвинения звучали в адрес Беленького и Шапиро во время московских опросов весны 1926 года. «Товарищи, не думайте, что только вы умные, а здесь все сидят глупцы, – негодовал Смородинов. – Я раньше много раз бывал арестовываем жандармами на подпольных собраниях, разве я говорил, или кто-нибудь из нас, что мы действительно собрались с этой целью? Мы благоразумно приготавливали заранее и карты, и вино, и селедочку, и все прочее. Как только жандармы, так мы за карты, да еще возмущаемся, протестуем, уверяем, что мы собрались в карты поиграть и прочее. Вы хотели проделать то же самое, да не сумели, вы как следует не организовали всего, вы считали нас младенцами (смех) (голоса с места: урок подпольной работы)»[1164]. «У них правильный, старый большевистский метод в смысле проведения фракционной работы, – отмечал и Фофанов. – Между тем прошло 20 с лишним лет с тех пор, как мы собирались в подполье, и когда нас захватывали жандармы, мы тоже им всегда говорили, что мы просто собрались чай пить, бутылочку распить, – это делалось с целью сохранить и не ослабить работу и не выдавать товарищей. Тогда было дело другое, но когда вы перед контрольной комиссией говорите такие наивные вещи, то, в, конце концов, не хочется вам верить. Вы нам просто решили голову морочить»[1165].
Как мы уже видели не раз, спор был в известной мере о языке описания. Было ли правомерным использование многозначного понятия «собрание» в отношении рассматриваемого инцидента?
«Клейтман: Был ли я на этом собрании? Да, был. (Голос с места: Значит, собрание все-таки было.) Да, был на собрании, потому что если там имеется 10 человек, то можно сказать, что было собрание. <…> Но, товарищи, никакого фракционного собрания не было, как вы об этом думаете (смех), (голос с места: только сейчас сказал, что оно было). Я прошу меня на словах не ловить». Клейтман предложил свое толкование слова: «Вы все утверждаете, что там было нелегальное собрание. Если бы я впервые оказался у т. Орлова, если бы к нему никто из нас раньше не приходил, то вы могли бы сказать: вот, накрыли голубчиков. Но еще летом в контрольной комиссии я говорил, что я знаю т. Орлова, что мы встречаемся, что я бываю у него. У него бывает 10–12 человек. Мы собираемся, говорим на партийные темы. Если бы мы такого заявления не делали, можно было бы сказать, что нас накрыли. Но мы этого никогда не скрывали». О существовании «центра» речь вообще не могла идти. «Тут в одном обвинении говорится, что я принимал участие в работе оппозиционного центра. Это неверно: я о существовании оппозиционного центра в Новосибирске не знаю и никакого участия в этом не существующем центре не принимал. <…> Тов. Воронин не может предъявить ни одного документа, который подтвердил бы, что я разрабатывал или давал какие-либо директивы. То, что я разделяю взгляды оппозиции, я перед партией не скрывал <…> излагал эти взгляды перед рабочими на дискуссионных собраниях и на партийных ячейках (голос с места: значит дискуссия была?) Да, так называемая „дискуссия“»[1166].
Куклин тоже держался той линии, что происходившее на улице Горького никак не тянуло на «черную мессу»:
Никаких фракционных собраний я не собирал. <…> Никакого собрания там не было. Мы собрались втроем пойти в кино, Карташева и моя жена пошли уже купить билеты, а мы пошли справиться, как разрешилось дело Пекарь-Орлова в Сибирской контрольной комиссии и пришли очень незадолго до прихода товарищей. <…> Дальше товарищи заявляют, что они стучали в дверь, их туда не пускали – это неверно. Я сидел, когда двое туда вошли, и думал, что просто знакомые Пекарь-Орлова, но когда пятеро вошли, то я уже понял, что тут дело не так. Товарищи прекрасно видели, что [Пекарь-Орлов] все время сидел с женой, и жена читала книжку. Я им сказал: «что за безобразие», «что вы тут делаете», а они говорят, «читайте, читайте». Все мы были в разброде, кто сидит, кто стоит, и никакого собрания у нас не было.
Здесь говорилось относительно чтения документов. Какие документы? Это старая история, давно известная всем и каждому, а что касается изучения завещания Владимира Ильича, то может быть, кому-нибудь оно неизвестно, но мне, как участнику XIII съезда, читать его было нечего. <…> Что Карташева сидела на столе, это враки. <…> Она сидела на стуле. <…> Дальше написано, что Пекарский захватил документы, – опять неверно.
Куклин возражал против слова «агитационные документы» и уж совсем не принимал вытекающие последствия. «Полиция раньше и то так не делала. Если она у меня обнаружила 200 штук листовок однородного характера, то она меня привлекает за распространение, а если обнаружили десяток, да каких-нибудь разных, то за распространение не привлекает. Совершенно правильно, что мы пришли, чтобы пойти в кино, поставили самовар (голос с места: холодный), заварили чай, достали стаканы при Климове и при них же говорили, что давайте мы вас чаем будем поить».
Чаепитие – это эвфемизм, с которым мы далее еще не раз столкнемся. Оппозиция как бы подмигивала: вот наше определение нашей активности, не подкопаетесь. Мы участвуем в политическом словообразовании, в определении ситуации. У нас есть голос. Даже если мы не просто пили чай, а обсуждали документы, это еще не считается организованным собранием. Возвращаясь к интеракционной петле, можно сказать, что оппозиция реагировала на собственную маргинализацию тем, что еще больше подрывала классификацию партии. Она создавала неопределенность: это чаепитие или собрание? Встречи
