Павел Милюков - История второй русской революции
В этой связи следует упомянуть о предложении штабс-капитана Соколова, приехавшего в Москву от Каледина и доложившего на каком-то совещании общественных деятелей под председательством Н. Н. Щепкина о готовности донского атамана послать помощь Москве. Об этом предложении рассказал сам Соколов корреспонденту белградского «Нового времени»[146], прибавив, что «товарищи министров от этой помощи отказались». Но даже независимо от того, что предложение Соколова дальше совещания не пошло, оно не могло иметь никакого практического значения при быстром ходе событий. С. Н. Прокопович решительно отрицает свое участие в упомянутом заседании.
Ночь с 30-го на 31 октября была моментом перелома в настроении борющихся сторон. Измученная непрерывными усилиями, потерявшая надежду на успех первого быстрого удара и недостаточно снабженная для длительной борьбы кучка защитников Москвы и России, чем дальше, тем больше чувствовала себя изолированной и от остальной России, и от других общественных элементов. Слова «юнкер», «офицер», «студент» сделались бранными словами, и геройский порыв людей, носивших эти звания, бледнел перед пассивным отношением или даже явной враждебностью к ним населения, на защиту которого они выступили и жертвовали жизнью. Поведение командующего войсками чем дальше, тем больше вызывало все более сильные подозрения. Бесполезная уступка, сделанная идее «однородного» социалистического министерства, поставила перед многими из юнкеров и офицеров вопрос, за кого же, за какую политическую ориентацию они, собственно, борются и какая в сущности разница между «передачей всей власти» Советам и «ответственностью» исключительно социалистического партийного правительства перед «органами революционной демократии». В довершение всего надежда на подход войск к Москве, ради которого была куплена этой уступкой помощь «Викжеля», тоже оказалась призрачной. Никакие войска не подходили, а малочисленные отряды юнкеров терпели серьезные потери или, отрезанные, попадали в плен к большевикам.
В момент наибольшего развития силы этих отрядов, с трудом удерживавших за собой центр Москвы от Кремля до Никитских ворот и от Театральной площади до Зубовского бульвара, доходили тысяч до пяти[147]. С удивлением и с беспокойством эта армия замечала, что она изолирована не только топографически, но и социально; что, защищая порядок и законную власть, она в то же время путем исключения и против своей воли оказывается представительницей определенных классов. Имя «юнкер» начало с ненавистью произноситься демократическим населением Москвы и противопоставляться «народу». В газетах тех дней можно найти следы смущения, испытанного людьми, пошедшими на идейный подвиг и очутившимися в роли, столь непривычной для русской интеллигенции. Представители шести школ прапорщиков, зовя в свои ряды солдат, печатно заявляли, что в их среде почти нет дворян, что в огромном большинстве они — выслужившиеся солдаты-фронтовики, «истинные представители солдатской массы», и среди них «много истинных и давнишних социалистов», борющихся лишь с «небольшой кучкой безумцев-мечтателей». А с другой стороны, группа студентов-большевиков в официальных «Известиях» признавала «позорным» и «выражала презрение и протест против бесстыдного, антинародного выступления буржуазной кучки студентов», примкнувших в числе 600 к защитникам Москвы и проявлявших чудеса геройского самоотвержения.
Пяти тысячам защитников противостояли десятки тысяч Московского гарнизона, правда, относившегося далеко не сознательно к борьбе «пролетариата с капиталистами». Солдаты гарнизона начали даже после нескольких дней борьбы разбегаться из Москвы. Но на смену этим равнодушным и испуганным подходили из окрестностей другие тысячи — более сознательных; подвозились орудия, в том числе и тяжелые, и распределялись для бомбардировки центра и Кремля; мобилизовались броневики, которых у юнкеров было всего два, и те сломанные; рылись окопы, заготовлялись запасы снарядов.
Настроение рабочей массы, как и настроение солдат, не было, однако же, всецело на стороне большевиков. Об этом настроении свидетельствует любопытная запись доклада по телефону, сделанного на третий день борьбы социалистом-революционером своему центральному начальству. Вот этот интересный памятник дней Московского восстания:
«Сущевский район. Многочисленные митинги, скорее толпа; ночью. Солдаты не стали слушать. Выступал рабочий Ферейна. Спросили, какой партии. Ответ: социалист-меньшевик. Крики “Долой”. Одинаковое отношение к представителям других социалистических партий. Резолюция: бесполезность вооруженной борьбы, начавшейся без опроса пролетариата. Требование — предать суду обе организации, стоящие во главе (то есть и военно-революционный комитет, и Комитет безопасности). Отношение к эсерам — самое отвратительное.
Район Пятницкий (Серпуховской, Александровский). Большая толпа. Митинг. Обвиняют революционный комитет и Руднева. Выступал меньшевик с Сытинской фабрики. Не дали говорить. Крики: “Долой социалистов, к черту" Выступал — с таким же успехом. Выступавший кадет пользовался огромным сочувствием. Соглашение в будущем, видимо, состояться не может. Надо выпускать листовки для осведомления масс. Социалистов-революционеров, распространявших их, ощупывали дозоры большевиков и отнимали. Ночью большевиками были выпущены прокламации, в которых вводят в обман обывателя. Крайне нужно воззвание к населению от всех партий».
Таково подлинное настроение массы, недисциплинированной, темной, сбиваемой с толку и переставшей верить вчерашним вождям, инстинктивно чувствовавшей, неорганизованной и не привыкшей к активному участию в борьбе. Активно лишь большевистское меньшинство. Оно выставляет нафанатизированных красногвардейцев, преимущественно из рабочей зеленой молодежи, и этот элемент обнаруживает особую непримиримость и жестокость в борьбе.
Перелом в победе большевиков. После полуночи на 31 октября, с окончанием перемирия, борьба возобновилась с особым ожесточением со стороны большевиков, ободренных приливом новых сил и известиями о поражении защитников Керенского[148].
В течение 31 октября и 1 ноября большевики разрушили дома у концов Никитского и Тверского бульваров, в которых оставались юнкера, после продолжительного обстрела захватили сильно пострадавшую телефонную станцию в Милютинском переулке, где юнкера вынуждены были сдаться, заняли «Национальную» гостиницу и сильно поврежденную гостиницу «Метрополь», а затем принялись обстреливать Государственную думу, защитники которой вместе с гласными и членами Комитета безопасности, принуждены были к трем часам дня 1 ноября уйти в Исторический музей и в Кремль, оставив в Думе раненых и медицинский персонал. Другая часть комитета находилась в Александровском военном училище. Эти два центра сопротивления подверглись ожесточенной орудийной бомбардировке, которая продолжала усиливаться в течение 2 ноября, превратившись, по отзывам офицеров, «из солдатской в офицерскую или немецкую, очень точную». Заняв Исторический музей, большевики принялись с его вышек обстреливать Красную площадь, сделав выход из Кремля опасным для жизни и превратив, таким образом, Кремль в осажденную крепость. В эти дни сам Кремль с его историческими святынями подвергся усиленному артиллерийскому обстрелу. Повреждения, причиненные при этом древним соборам Кремля были первым ударом по религиозной совести московского населения: они вызвали даже из среды большевистских вождей болезненный крик возмущения Луначарского, печатно заявившего, что он не может долее терпеть большевистских ужасов и уходит из числа «народных комиссаров» увы, ненадолго...
Уже вечером 1 ноября представители Комитета общественной безопасности Руднев и Коварский были приглашены в Александровское училище. Исполнительный комитет Совета офицерских депутатов вместе с советом представителей частей, входивших в состав правительственного отряда, поставили им девять вопросов. Их спрашивали о фактическом положении дел на фронте, об отношении московского населения к борьбе, о причинах неприхода обещанных подкреплений, о шансах успеха борьбы, какие имеются у комитета, и т. д. Если по всем этим вопросам Комитет безопасности не даст удовлетворительных ответов, то ему прямо ставили вопрос: какие меры надо принять для прекращения бесполезной борьбы? Комитет, выдерживая раз принятую линию «политического прикрытия», подчиняющегося условиям стратегической целесообразности, отвечал, что готов принять на себя исполнение тех мер, которые будут решены военными защитниками Москвы.
Тогда комитету было дано поручение начать мирные переговоры. Днем 2 ноября делегация Комитета безопасности отправилась в военно-революционный комитет с предложением начать мирные переговоры. Делегация поставила себе задачей провести только два пункта, которые считала вопросом чести. Во-первых, был устранен вопрос о признании в прямой форме совершившегося переворота. Во-вторых, была получена гарантия свободного вывода войск, правда, очень скоро нарушенная большевиками.
