История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 1 - Луи Адольф Тьер
Выразив эти сомнения, Наполеон занялся деталями путешествия. Было решено, что на остров его будут сопровождать комиссары держав, и он, казалось, более всего дорожил присутствием английского комиссара. «Англичане – свободный народ, они уважают себя», – сказал он. Уладив все детали, Наполеон расстался с Коленкуром, который отправился выполнять свою миссию при Марии Луизе и государях.
В то время как в Фонтенбло происходила эта мрачная сцена, сцена совершенно иного свойства имела место в Париже, ибо там на лицах, давно помрачневших, засияла вдруг радость. Граф д’Артуа готовился торжественно вступить в столицу, и вокруг него царило необычайное волнение.
Витроль прибыл к принцу 7 апреля и нашел его в Нанси, присутствовавшим на Te Deum. При известии, что он вступит, наконец, в Париж, который покинул в 1790 году, чтобы прожить почти четверть века в изгнании, граф д’Артуа был охвачен вполне естественным волнением. Запасшись мундиром национального гвардейца, он пустился в путь, чтобы прибыть в окрестности Парижа в назначенный день.
Двенадцатого апреля внушительные толпы собрались с утра на дороге и на улицах, выходивших к заставе Бонди. Люди, родившиеся роялистами, и те, кого сделала таковыми революция, а количество последних было велико, пришли заранее, дабы присутствовать при зрелище, весьма для них неожиданном, ибо кто бы мог поверить после эшафота Людовика XVI и побед Наполеона, что Париж вновь отворит врата торжествующим Бурбонам? Однако по недолгом размышлении это можно было предвидеть, ибо в случае выхода за пределы разумной и честной цели революции следует ожидать внезапного и бурного возврата к прошлому. Но кто же будет размышлять, особенно среди народа? В те времена столь многие потеряли отцов, братьев и детей на эшафоте и на полях сражений; столь многие лишились семей и имущества, что людей приводила в глубокое волнение одна только мысль о возвращении принца, олицетворявшего счастливые времена их молодости, о пороках которых они забыли. Поэтому в ожидании появления принца множество людей испытывало сильнейшее волнение, и некоторые лица были увлажнены слезами. Всегда точно выражавшая общественные чувства парижская буржуазия, длительное время поддерживавшая Наполеона и отвернувшаяся от него из-за его ошибок, скоро поняла, что его преемниками могут стать только Бурбоны; что мир и свобода, способная примириться с их властью, будут для Франции залогом продолжительного благополучия. Поэтому буржуазия питала к Бурбонам наилучшие чувства и была готова броситься в их объятия, если они выкажут немного доброй воли и здравомыслия. Приветливое лицо графа д’Артуа как нельзя лучше отвечало подобным настроениям и превращало их во всеобщий порыв.
В одиннадцать часов утра граф, окруженный множеством всадников, принадлежавших ко всем классам, но в основном к старой знати, направился к заставе Бонди. При приближении к заставе появилась группа в парадных мундирах с трехцветным плюмажем: то были маршалы Ней, Мармон, Монсей, Келлерман и Серюрье, не отказавшиеся от триколора, еще оставшегося знаменем армии. Группу возглавлял Ней. На его энергичном лице, сильно искаженном, читалась величайшая тревога, без всякого, однако, страха, ибо никто не осмелился бы отказать ему в почтении. При крике «Маршалы!» окружавшие принца всадники поспешно расступились. Граф д’Артуа, двинувшись к маршалам навстречу, пожал всем руки. «Добро пожаловать, господа, – сказал он им, – вы прославили Францию во всем мире. Поверьте, мы с братом не в последнюю очередь рукоплескали вашим подвигам». Оказавшись рядом с принцем и тронутый подобным приемом, Ней вскоре почувствовал себя более непринужденно.
Временное правительство во главе со своим президентом вышло встречать графа д’Артуа к вратам столицы. Талейран произнес почтительное и краткое приветственное слово, и процессия направилась через богатые кварталы Парижа к собору Нотр-Дам. В предместьях картина была не слишком оживленной; она переменилась на бульварах. Буржуазия, питавшая надежды на мир и покой, весьма взволнованная воспоминаниями, очарованная приятной внешностью принца, оказала ему самый сердечный прием. С приближением к собору волнение нарастало. У дверей церкви графа д’Артуа встречал капитул. Принца отвели к королевскому креслу под балдахином.
В базилике собрались все крупные государственные чиновники и все главные штабы, недоставало только Сената. Вернувшись к достойному поведению, от которого они никогда и не должны были удаляться, сенаторы не захотели участвовать в церемониях, которые могли означать признание ими власти Бурбонов, пока те не обязуются соблюдать Конституцию. Когда были произнесены сакраментальные слова: Domine, salvum fac regem Ludovicum[17], раздались новые крики, а граф д’Артуа, не слышавший этих слов с тех пор, как его августейший брат сложил голову на эшафоте, не смог сдержать слез.
По окончании церемонии граф переместился в Тюильри, среди таких же толп и приветственных возгласов. У дверей дворца его отцов пришлось его поддержать, так сильно было его волнение, и присутствовавшие со слезами на глазах сотрясли воздух криками «Да здравствует Король!». Поднявшись на второй этаж дворца, граф поблагодарил всех, кто его сопровождал, в том числе маршалов, которым теперь пришлось удалиться. Покидая Тюильри и оставляя принца среди главных лиц эмиграции, маршалы уже ощутили, что будут чужаками при дворе, в восстановлении которого участвовали, и на их лицах читалось недоверие и мучительное сожаление.
После возвращения Бурбонов в Тюильри оставалось только вывезти из Франции в предназначенное ему место побежденного льва, запертого в Фонтенбло. Коленкуру было поручено обговорить с государями все детали путешествия Наполеона через Францию, путешествия трудного – из-за необходимости проезда через южные провинции. Договорились, что все великие воюющие державы – Россия, Пруссия, Австрия и Англия – пришлют по одному комиссару, который будет представлять их при Наполеоне и обеспечивать почтение к его особе в выполнение договора от 11 апреля. Назначая своим комиссаром Шувалова, Александр сказал ему в присутствии Коленкура: «Вы головой отвечаете мне за голову Наполеона, ибо речь идет о нашей чести, и наш долг – внушить к нему почтение и доставить целым и невредимым на остров Эльба». В то же время Александр отправил одного из своих офицеров к Марии Луизе, дабы ей не чинили беспокойств ни казаки, ни непримиримые из роялистской партии, более многочисленные на берегах Луары, нежели в других местах.
Мария Луиза, которую мы оставили после сражения при Париже на пути в Блуа, путешествовала малыми дневными переходами, с отчаянием в душе, страшась за жизнь мужа, за корону сына, за собственную участь и, за отсутствием советов, не умея соразмерить страхи с реальной опасностью. Известия о взятии Парижа, о возвращении Наполеона к столице, о его отречении и, наконец, о
