Заговор профессоров. От Ленина до Брежнева - Макаревич Эдуард Федорович

Вот эти решения Совнаркома, да еще директивы Академии наук и ленинский план, сказались на том, что Таганцева утвердили ученым секретарем Сапропелевого комитета Комиссии по изучению естественных производительных сил Российской академии наук. Можно было менять жизнь, строить планы, ибо власть давала понять, что ей не безразлично развитие науки, сырьевой базы, промышленности. Власть давала нить, ухватившись за которую можно было выжить. Ученая мысль оказывалась востребованной. Даже Горький, с которым Таганцев встречался у него на квартире на Кронверкском проспекте, советовал, уговаривал бросить подпольные дела и заняться наукой. Но ненависть к этой власти пересилила. Как можно было верить ей, если она, на его взгляд, узурпировала человеческое достоинство, свободу слова, мысли, веры, собственность как условие защиты личности?! А что сделали с отцом? Заслуженного академика лишили квартиры на Литейном проспекте, где он жил с семьей, лишили вещей, книг, поместили в общежитие при Доме ученых и дают поесть в «общежитской» столовой. Бедный, одинокий старик! Такая же участь коснулась многих известных ученых. Власть считала, что она так спасает ученых, когда голод, когда Гражданская война. Но что для ученого-интеллигента эти объяснения? Издевательство, глумление!

На допросе в Петроградской ЧК он говорил, что «неприятие режима усиливала картина развала и нравственного упадка среди разных слоев населения, которую я ставил в некоторую с коммунистической диктатурой зависимость»[59].

И Владимир Николаевич Таганцев принимает решение – с этой властью бороться. Он ищет для этого подпольную организацию. Сначала был «Национальный центр», потом организация «Освобождение России» – по версии чекистов, «Петроградская боевая организация». Связав себя с нею, он создает совершенно иной тип тайной организации сопротивления большевистскому режиму.

Расследование по делу «Петроградской боевой организации» всерьез озаботило и Всероссийское ЧК и Совнарком с ЦК партии большевиков, озаботило и масштабами организации, и участием интеллигенции в ней, и связями с Кронштадтским мятежом. И тогда в Петроград для руководства следствием был направлен особоуполномоченный секретно-политического отдела ВЧК Яков Саулович Агранов.

Он к этому времени в общем-то неплохо разбирался в психологии партийной, научной и художественной интеллигенции. И понимал ее значение в политической борьбе. Не столько из книг черпал понимание, сколько из собственного житейско-революционного опыта.

В полицейских документах, относящихся к 1915 году, об Агранове сказано: «Агранов Янкель Шевелев-Шмаев, вероисповедания иудейского, родился 12 октября 1893 года в местечке Чечерск Рогачевского уезда Могилевской губернии». Семья была многодетная и жила в основном доходами от бакалейной лавки, что держала мать. Смышленый Янкель помогал ей, но не карьера бакалейщика прельщала его. Настал день, когда он получил аттестат об окончании четырехклассного училища, а на семейном совете благословение на будущую жизнь.

Она началась у него со службы конторщиком на лесном складе в Гомеле. В этом городе зрела революционная жизнь, где наиболее активными казались социалисты-революционеры (эсеры). Сослуживцы по складу, что состояли в эсерах, и убедили Янкеля вступить в эту партию. Было ему тогда уже девятнадцать. И следы его партийной деятельности находятся в полицейских протоколах: «18 апреля 1915 года, в г. Гомеле во рву состоялась сходка представителей революционных партий, всего до 50 человек; ораторами на таковой выступали чечерский, Рогачевского уезда мещанин Янкель Шевелев-Шмаев Агранов, носящий в партии социалистов-революционеров кличку Михаил»… При обыске у него изъяли литературу: сборник статей «Интеллигенция в России», книги Иванова-Козумникова «Об интеллигенции. Что такое махаевщина. Кающиеся разночинцы», Токвилля «Старый порядок и революция», Леонида Андреева «Царь голод», Спенсера «Справедливость».

Закончилось следствие, и Агранова выслали в Енисейскую губернию. Здесь, на поселении, в отличие от толстовского революционера, повесившегося после встречи с большевиками, которые популярно ему объяснили, что сила революции в рабочем классе, а не в подвигах отдельных мучеников за народ, – Агранов вступил в большевистскую партию. Там, в ссылке, он сошелся с некоторыми видными потом большевистскими лидерами. Много читал, спорил. Оппоненты были известные интеллектуалы, и ссыльные «университеты» порой стоили государственного.

Предположительно в марте 1917 года он вместе со Сталиным приезжает в Петроград. Больше месяца длилось их путешествие от енисейских берегов. Скорее всего, Сталин и другие большевики, уже знавшие Агранова по ссылке, рекомендовали его после Октября в секретариат Ленина. А с 1919 года подпись Агранова как секретаря Совета Народных Комиссаров появляется вместе с ленинской на документах советского правительства. Должность техническая – ведение протоколов попеременно с другими секретарями, но тем не менее ответственная и близкая к высшему руководству страны. Он многое видит и многое знает.

А 20 октября 1919 года малый Совнарком на своем заседании рассмотрел «заявление члена Малого СНК Я. Агранова о разрешении ему совмещать работу в Малом Совнаркоме и в Особом отделе ВЧК». Протокол № 346 с разрешающей формулировкой подписал Ленин. Так Агранов стал особоуполномоченным ВЧК по важным делам. Людей, преданных советской власти и в то же время дельных, тогда очень не хватало. Агранов же был из преданных и дельных. И в ВЧК он занимался делами, принципиальными для власти: делами «Национального центра», «Тактического центра». И вот теперь дело «Петроградской боевой организации». Его положение и секретаря Совнаркома, и уполномоченного ЧК заставляло подходить к расследуемым делам не столько полицейски, сколько политически.

А ведь именно по-полицейски начали расследовать деятельность организации Таганцева следователи Петроградской ЧК Губин и Попов. В документе, составленном ими, говорилось, что определенное название организации «следствием не установлено, и каждый член организации называет ее по-своему». Далее: «Не имея определенного названия, организация не имела определенной, строго продуманной программы, как не были детально выработаны и методы борьбы, не изысканы средства, не составлена схема… Наличный состав организации имел в себе лишь самого Таганцева, несколько курьеров и сочувствующих… Террор, как таковой, не входил в их задачи. …Частные случаи связи нельзя обобщать и говорить о существовании филиальных отделений организации… Таганцев – кабинетный ученый, мыслил свою организацию теоретически»[60]…

Наверное, на это следственное заключение из 1921 года повелись и следователи российской прокуратуры образца 90-х годов, когда заявили, что дело «ПБО» сфабриковано. А ведь в этом заключении в чистом виде проявилось полицейское узколобие: если нет привычной схемы, нет структуры, нет утвержденного названия организации и утвержденной программы, не утверждены методы борьбы, – значит, это кабинетная организация, значит, ее и нет. Сыскное узколобие питерских сыщиков оказалось побеждено профессорским умом.

Но с появлением Агранова все изменилось. Он сумел превзойти ограниченность следователей, которым не по уму оказалась организация, выстроенная профессорами. Для начала он таки убедил молчавшего до сих пор на допросах Таганцева подписать с ним некое соглашение.

«Я, Таганцев, сознательно начинаю делать показания о нашей организации, не утаивая ничего… Не утаю ни одного лица, причастного к нашей группе. Все это я делаю для облегчения участи участников нашего процесса.

Я, уполномоченный ВЧК Яков Саулович Агранов, при помощи гражданина Таганцева обязуюсь быстро закончить следственное дело и после окончания передать в гласный суд… Обязуюсь, что ни к кому из обвиняемых не будет применима высшая мера наказания»[61].