Русская историография. Развитие исторической науки в России в XVIII—XX вв - Георгий Владимирович Вернадский
По воспоминаниям современников, в течение месяца в Москве почти не было дома, в котором бы не говорили про чаадаевское письмо, – это был какой-то вопль проклятия и презрения к человеку, дерзнувшему, по их мнению, оскорбить Россию. Потом все утихло, и Чаадаева оставили в покое, перейдя к новым очередным сенсациям. Заостренно выраженная Чаадаевым скептическая оценка прошлого России обратила на себя главное внимание первых его читателей и последующих поколений русской интеллигенции. Между тем взгляд его на Россию совсем не стоит в центре его историософии.
«Я люблю мою страну по-своему, – писал Чаадаев в 1846 году, – и прослыть за ненавистника России мне тяжелее, чем я могу выразить», но, как ни «прекрасна любовь к отечеству, есть нечто еще более прекрасное – любовь к истине. Не через родину, а через истину ведет путь на небо».
Чаадаев называл себя христианским философом. У него нет богословской системы, но он старается построить богословие культуры. Основная богословская идея Чаадаева есть идея Царствия Божия в историческом воплощении как Церковь. Христианство является не только нравственной системой, но вечной божественной силой, действующей в духовном мире. Он верит в таинственную силу Промысла, но вместе с тем признает и свободу человека, а поэтому и долю ответственности за его историю.
Из исторических христианских церквей Чаадаев отрицательно относился к протестантству и высоко ценил католичество. Тем не менее он остался православным и не перешел в католицизм.
VII
Русское гегельянство 1820-х годов
«Общество любомудров» было проникнуто душевным и философским идеализмом, но оно не имело такого широкого общественного значения, как гегельянские кружки 1830-х и 1840-х годов, главный из которых возник в Москве. Многие из членов этих кружков заинтересовались сначала шеллингианством, а потом уже подпали под влияние Гегеля.
Первоначальная ячейка московского гегельянского кружка образовалась в 1831 году из студентов Московского университета вокруг замечательной личности Николая Владимировича Станкевича (1813–1840). Станкевич родился в богатой помещичьей семье Острогожского уезда Воронежской губернии. В кружок Станкевича вошли между прочими Константин Аксаков и Белинский. В 1834 году с кружком Станкевича сблизился Михаил Бакунин, а два года спустя – Грановский. Кружок начал с чтения и обсуждения философии Шеллинга, а потом погрузился в изучение Гегеля.
Станкевич будил в своих товарищах лучшие силы ума и чувства. Всякому спору он умел сообщать высокое направление. Все мелкое и недостойное как-то само собою отпадало в его присутствии.
В конце 1820-х годов в Берлине появилось значительное число студентов из России, приехавших для обучения в Берлинском университете. Большинство были стипендиаты, подготовлявшиеся к профессуре. Многие из них, в том числе юристы П. Г. Редкин и К. А. Неволин, слушали лекции Гегеля. Слушал лекции Гегеля и лично познакомился с ним И. В. Киреевский.
Первым слушателем Гегеля, приехавшим из России, был эстляндский барон Борис фон Икскюль. Гегель к нему благоволил, между ними завязалась переписка. Письма Икскюля до сих пор не разысканы. Письма Гегеля сгорели в имении Икскюля во время аграрных беспорядков, но одно было напечатано в 1843 году (до пожара). В этом письме Гегель более определенно, чем в своей «Философии истории», допускает возможность великого будущего для России.
«Вы счастливы, – писал Гегель, – что Вы имеете отечество, занимающее такое значительное пространство в области мировой истории и имеющее, вне сомнения, еще большее значение в будущем. Другие современные государства, как кажется, уже более или менее достигли цели своего развития: возможно, что оставили кульминационный пункт развития за собой, и их состояние стало стационарным. Россия же, возможно, уже самое могущественное государство среди остальных, несет в своих недрах огромные возможности развития своей интенсивной природы» (перевод Д. И. Чижевского).
Станкевич был создателем и душою первоначального Московского гегельянского кружка. Положение переменилось, когда в кружок вступил Михаил Бакунин. Бакунин занял центральное место среди русских гегельянцев. По удачному выражению Д. И. Чижевского, Бакунин был «не влюблен в идеи, как Станкевич, а одержим ими». По натуре Бакунин был диктатором, требовавшим от людей полного повиновения себе. Грановский говорил, что для Бакунина не было субъектов, а только объекты.
На собраниях кружка обсуждались мысли и слова Гегеля со страстью.
Гегель – трудный писатель, стиль его часто темен. О некоторых мыслях Гегеля в кружке спорили часами. Одним из камней преткновения послужила знаменитая фраза Гегеля в предисловии к его «Философии права»: «Все действительное разумно, все разумное действительно». Это было понято как оправдание всякого государственного режима, как призыв к аполитизму.
Сам Гегель вкладывал в эту фразу совсем иной смысл. «Действительным» он считал все то, что имеет силу действия, что может влиять. «Разумным» он называл основу всех вещей. В каждом государстве имеется отражение вечной идеи государства, в этом смысле оно разумно (комментарий Н. Н. Алексеева).
Гегель считал, что идея должна дойти до совершенного своего выявления, достигнуть высшей точки своего развития и тогда прекратить свое движение. В религиозном плане высший предел развития идеи – Бог. В политическом масштабе – совершенное государство.
Бакунин вначале, не вникнув как следует в смысл формулы «все действительное разумно», понял ее как призыв к аполитизму (позже он переменил свое объяснение). Белинский не знал немецкого языка и последовал за ним.
Как человек склонный к крайностям, Белинский выступил с апологией тогда существовавшего социального и политического строя России. Это было понято как принятие им теории «официальной народности». Очень скоро, однако, он увидел, что зашел в тупик, и резко повернул обратно.
VIII
Фурьеризм
Многие русские гегельянцы, став профессорами русских университетов, не сделались ни «левыми», ни «правыми», а остались последователями философии истории Гегеля в ее существе. Самыми известными из них были Т. Н. Грановский (1813–1857) и Б. Н. Чичерин (1828–1903).
Прежде чем говорить о них, я считаю нужным сказать о тех русских интеллигентах 1840-х годов, которые увлеклись не столько философией, сколько политикой, но, в противоположность Бакунину, не левогегельянским революционным социализмом и анархизмом, а одним из видов так называемого утопического социализма – фурьеризмом. Основателем этого течения был француз Шарль Фурье (1772–1837), поглощенный своими планами преобразования человечества не революционными, а мирными путями, человек недисциплинированной мысли и необузданной фантазии.
Основная идея Фурье состояла в убеждении, что государство со всеми его формами принуждения – зло и что оно должно быть заменено свободным союзом общественных организаций. Такие организации, или ячейки, Фурье называет фалангами. В каждой такой ячейке должно быть от 1600 до 1800 человек. Таким образом, исключив детей и стариков, в каждой фаланге будет около 810 способных работать мужчин и женщин. Каждая фаланга
