Юлиан Семенов - При исполнении служебных обязанностей
- У Гоголя - да, - согласился Дубровецкий, - но самобичующая правда вот моя походная визитная карточка.
- У вас их всего две? - спросил Морозов, подмигнув Павлу.
- Не понял...
- Что ж тут не понять: одна - походная, другая - стационарная. Одного такого шутника я уже знал.
- Кто же это?
- Двуликий Янус.
- Удар под микитки в шутливом разговоре, - сказал Дубровецкий, подняв указательный палец, как патер, - разрешался только одному человеку...
- Кому же? - спросил Морозов.
- Начальнику отдела сатиры в Мосгосэстраде.
- Квиты, - сказал Морозов, и все засмеялись.
- Подходим, Павел Иванович, - сказал Аветисян.
- Давайте-ка, Паша, - откашлявшись, скомандовал Струмилин, - спустимся и поищем льдинку.
Спускаясь, самолет попал в воздушную яму, и Дубровецкий, стоявший рядом с Морозовым за спинами летчиков, сильно ударился головой о переборки.
- О черт, - сказал он, - не хватало мне только лишиться языка! В Арктике это особенно весело.
- Во-он хорошая льдинка, Павел Иванович, - кивнул головой Павел на большое ледяное поле.
- Слишком хорошая.
- Вы не любите слишком хороших льдин?
- Не люблю.
- Очень хорошая льдинка, - сказал Морозов. - Паша прав...
- Предлагаете сесть?
- Пожалуй, да.
- Дымовую шашку! - скомандовал Струмилин и повел самолет на бреющий полет.
Он долго утюжил льдину, куда дольше, чем ту, с которой ушли два часа тому назад.
- Ладно, - сказал Струмилин, - будем садиться. Люк приготовьте!
У открытого люка стали Морозов и Сарнов. Как только лыжи коснулись льда, они сразу же высунулись, чтобы наблюдать, не появится ли вода. Самолет плавно бежал по льду. Но когда левая лыжа проходила по небольшому сугробу, самолет качнуло, и Морозов, неловко растопырив руки, упал на колени. Сарнов держал тяжелую дверь люка. Он не мог отпустить ее, потому что, отпустив дверь, он сделал бы еще хуже:
Морозова вытолкнуло бы немедленно на лед. А при огромной скорости самолета - это верная и немедленная гибель. Морозов пытался ухватиться пальцами, но его ногти скользили по обшивке, он неуклонно сползал вниз, неуклюже размахивая правой рукой и царапая ногтями по обшивке левой. Все это длилось какую-то долю секунды.
И еще осталась доля секунды до того, как он вывалится на лед и разобьется.
Дубровецкий, сидевший на запасном бензобаке, не то чтобы бросился к Морозову.
Каким-то непонятным, акробатическим движением он вскинул свое грузное тело и, распластавшись, полетел к Морозову. Он плюхнулся рядом с ним, застонал и в самый последний миг успел ухватить Морозова за воротник. Он затащил его в самолет, помог встать, поднялся сам и сказал:
- И все-таки оперативность - лучшее качество советской журналистики.
Сарнов, бледный до синевы, разлепил губы в улыбке.
- Ах, какой же вы молодчина, за вас Морозов должен свечу поставить!
- Религиозный дурман - опиум для народа.
Морозов хлопнул Дубровецкого по плечу и сказал:
- Будет вам, дружище. Что вы хитрите все время? Дуракам надо хитрить. С меня ужин в "Астории".
Подошедший Брок сразу же отреагировал.
- Обыкновенный питерский эгоизм, - сказал он.
- Почему?
- А с нами как быть? С москвичами?
Сарнов ответил:
- Мы пришлем вам коньяку заказной посылкой.
- Вы его еще вынесите нам на подносе, разлитым по стаканам, как дворникам.
- Вы извозчики, а не дворники.
- Зря вы спасали этого гражданина, - сказал Дубровецкому Брок, понапрасну затраченный труд, который граничил с героикой. Во имя кого?
Сарнов выглянул в люк и замахал руками.
- Вода! Вода! - закричал он. - Вода под лыжами.
Снег, убегавший из-под левой лыжи, становился сначала голубым, потом серым, а потом и вовсе черным. По снежному полю тянулся черный след, будто рваная рана.
Струмилин негромко скомандовал:
- Газ!
- Есть газ!
Моторы взревели, и самолет резко повело вперед.
- Не хватит разбежаться, там торосы, - сказал Богачев.
- Верно. Отставить, - так же негромко и спокойно сказал Струмилин. Будем разворачиваться. Тормоз, Володя.
Богачев, замерев, следил за работой Струмилина. Его, в который раз уже, поражала точность каждого движения командира. Но сейчас, в этот критический момент, когда все решалось мгновениями, Павел искал в Струмилине хоть каплю напряженности и той "мобилизованности", о которой он читал в книжках, описывающих подвиги.
Никакой напряженности в Струмилине не было: он сидел, откинувшись на спинку своего кресла, и, спокойно управляя машиной, успевал перекладывать языком леденец. Он не выплюнул леденец, когда узнал про воду, а продолжал неторопливо сосать его, перекладывая языком с правой щеки за левую.
- Особенно скорости сбрасывать не надо, - тихо пояснил Струмилин, провалиться можем.
Он объяснял это неторопливо и так же действовал. Но эта неторопливость была кажущейся: на самом деле он был стремителен.
- Полный газ!
- Есть!
- Еще!
- Есть еще!
- Очень хорошо. Поднимайте ее, Пашенька...
- Есть, командир!
Когда Павел поднял самолет, Струмилин закурил и сказал:
- М-да... Все-таки не зря я никогда не верю явному благополучию - в чем бы то ни было. Не верю, и все тут...
Дальше шли в облаках. Сильно болтало, фиолетовая полоска все-таки принесла пургу. Струмилин был прав.
Аветисян подшучивал над Морозовым, который сидел у аптечки и прикладывал к синякам на лбу и на скуле свинцовую примочку. Дубровецкий спал на том месте, где в обычное время отдыхал Пьянков. Струмилин, то и дело оборачиваясь, поглядывал на Пьянкова. Тот, наконец, не выдержал и взмолился:
- Каюсь, Павел Иванович, каюсь! Беру свои слова назад! Да здравствуют журналисты и писатели!
- То-то, - рассмеялся Струмилин, - теперь я удовлетворен. Между прочим, хотите, в завершение я вам стихи прочту? Тихонова Николая Семеновича.
- "Сагу о журналисте"? - спросил Богачев.
- Умница, - сказал Струмилин, - умница, Паша. Кто еще эти стихи знает?
- Ждем стихов, - сказал Аветисян. Струмилин погасил папиросу, откашлялся и начал читать:
События зовут его голосом властным:
Трудись на всеобщее благо!
И вот человек переполнен огнем,
Блокноты, что латы, трепещут на нем
И здесь начинается сага.
Темнокостюмен, как редут,
Сосредоточен, как скелет,
Идет: ему коня ведут,
Но он берет мотоциклет
И здесь начинается сага.
Гарцуют селенья, селькор наилучший
Лежит над горбами оврага.
Он вводит убийцу в судебные тучи
И здесь начинается сага.
Как шествует житель, как падает бык,
Как ест муравья муравьед,
Как сам муравьед растворен в муравье
Решеткой сигнального флага,
Решеткою строк накрывать он привык
И здесь начинается сага.
Газеты, как сына, его берегут,
Семья его - все города,
В родне глазомер и отвага,
Он входит на праздник и в стены труда
И здесь начинается сага.
Но есть откровенных страстей хоровод,
Играющий скоростью лага,
И в этих морях, развивая полет,
Он женщин за жаркие плечи берет
И здесь начинается сага.
Он - искра и ветер и рыцарь машин,
Столетья кочующий друг,
Свободы охотничья фляга
Он падает где-нибудь в черной глуши,
Сыпняк или пуля, он падает вдруг
И здесь начинается сага.
На острове Морозова ждала радиограмма. Он прочитал ее, улыбнулся и сказал:
- Разрешили все-таки...
Он просил разрешить ему и Сарнову несколько дней посидеть на льду для того, чтобы всесторонне изучить работу ДАРМСов. Ему разрешили, предложив перелететь на станцию "Наука-9", где все океанологические работы подходили к концу. Морозов должен был провести на льдине, "принадлежащей" "Науке-9", неделю, а потом вместе с тамошними зимовщиками уйти на материк. Вывоз полярников на материк с "Науки-9"
возлагался на летчиков, работавших на "ИЛ-14".
- Расстаемся, Павел Иванович, - сказал Морозов, - спасибо вам.
- Ерунда.
- Мы очень здорово поставили эти два ДАРМСа.
- В следующем году еще поработаем, мне тоже очень приятно было с вами летать.
- Пойду попрощаюсь с вашими людьми.
- А я - с вашими. Вот вам и челночный полет, совсем как в сорок четвертом.
В ту же ночь экипаж Струмилина получил задание взять на острове груз и перевезти его на станцию "Северный полюс-8". Богачев этому очень обрадовался.
- Мне кажется, что на полюсе все должно быть иное, - сказал он Броку.
- На полюсе все так, как и здесь.
Струмилин рассердился:
- Нёма, если человек может удивляться и радоваться, ему надо завидовать. На полюсе все действительно не так. Там все иначе. Все. Не верь Нёме, Паша. Он старый полярник, ему ничто не в новость. Мне жаль его - он разучился удивляться.
- Пусть удивляются поэты, - усмехнулся Брок, - им это идет на пользу.
Струмилин сказал:
- Нёма, в вас умирает прекрасный критик. Поэтому именно вам сейчас придется пойти к Кассину и взять у него для зимовщиков штук шесть хороших фильмов.
