Антон Антонов - История людей
Но в более сложном человеческом обществе, где инстинкты часто уступают место сознательным желаниям, женщинам порой не оставляли даже минимально необходимой степени свободы, и тогда им приходилось искать суррогатную замену. То есть требовать права законной измены мужу если не в любое время, то хотя бы в определенные дни, которые превратились в оргиастические праздники. Или требовать права насиловать любого мужчину, который имел неосторожность попасться женщинам навстречу во время обряда, к участию в котором мужчины не допускаются. Или утешаться лесбийской любовью (интересная деталь — среди мужчин гомосексуален и бисексуален лишь незначительный процент, тогда как среди женщин почти любая в принципе может получать удовольствие от лесбийской любви).
Если плебеи раннего Рима могли отстоять свои права, удалившись на священную гору, несмотря на то, что патриции стояли выше них на иерархической лестнице — то почему первобытные женщины не могли устраивать нечто вроде этого.
Если же право на подобную замену свободы женщинам не удавалось отстоять, то они могли уйти из племени совсем, чтобы отстаивать это право с оружием в руках, превращаясь в амазонок. Причем происходило это по тем же самым законам, что и обычный уход части людей из племени с последующим созданием новой общины, о чем будет более подробно рассказано далее.
Но все это отнюдь не противоречит основам патриархального строя, а является лишь следствием нарушения некоего равновесия прав и свобод мужчин и женщин — равновесия, которое составляет одну из глубинных первооснов человеческого бытия.
21. Словеса чудес
Обезьяны имеют понятие о любви, хотя не умеют говорить. Наверное, это потому, что любовь не требует слов.
Но другие понятия и представления первобытных людей не могли бы возникнуть без развитого языка. Взять хотя бы то же представление о загробном мире, которое в примитивной форме, возможно, существовало уже у неандертальцев. Во всяком случае, существование у них погребений — и не простых, а явно ритуальных, наводит на эту мысль.
Впрочем, погребальный обряд, вероятно, изначально разрабатывался с другой целью. Самое элементарное объяснение — нужно было спрятать разлагающихся труп, потому что находиться с ним рядом невозможно.
Но ведь мы только что, в позапрошлой главе, пришли к выводу, что ранние Сапиенсы поедали своих покойников.
Но может быть они поедали не всех.
Все антропологи сходятся во мнениях, что у первобытных людей существовали многочисленные табу. А табу — это запреты, которым придается мистический смысл. Считается, что нарушение запрета повлечет беду для всей общины, и это признается аксиомой, не требующей доказательств и объяснений.
Многие табу — это случайно, ситуационно возникшие запреты, которые закрепились и дожили до того времени, когда забылись уже все объяснения и доказательства. Но некоторые табу явно ведут свое происхождение от инстинктов, связанных с самосохранением популяции.
Одно из таких табу — запрет на убийство членов своей группы. О его исключительно древнем характере говорит тот факт, что оно дожило и до наших дней.
Убийство соотечественника считается тяжелейшим из преступлений, в то время как убийство врага на войне признается доблестью. И речь даже не о том, что враг сражается против тебя с оружием в руках. Ведь убийство мирных жителей в ходе военных действий хоть и осуждается обществом, однако практикуется повсеместно. Американцы в Югославии сбрасывали бомбы на головы мирных граждан, и никого из отдавших такой приказ и выполнивших его пока не судили за преступления против человечества.
А если кого-то и судят, то это определяется скорее политической конъюнктурой, нежели природными законами.
Но мы отклонились от темы, а речь шла о табу на убийство членов своей группы. Применительно к первобытному человеку это означает — членов своей общины, своей трибы, своего рода, своего племени.
Логично предположить, что это табу могло получить развитие в форме запрета поедать членов своей общины.
Вот их и приходилось хоронить. Однако это не объясняет, почему неандертальцы иногда хоронили головы отдельно от тела, а в качестве надгробия устанавливали определенным образом кости медведя.
Чтобы объяснить смысл этого обычая, приходится предположить, что у неандертальцев были представления если не о загробном мире, то по меньшей мере — о мертвецах, способных оживать. И чтобы этого избежать, нужно отделить голову от тела, поставить на страже около покойника мертвого хищника или связать труп, как это характерно для некоторых погребений кроманьонской эпохи.
А от этих представлений недалеко уже и до идеи потустороннего мира, царства мертвых, которое обычно не сообщается с миром живых — но могут быть исключения. Самые типичные — это призраки, которые приходят из мира мертвых в мир живых, и колдуны, которые из мира живых общаются с миром мертвых.
Очевидно, что эта глобальная идея, которая по большому счету стала основой всех религий, могла возникнуть, как ответ на разные вопросы «Почему?»
«Почему надо хоронить покойников?»
«Почему надо убивать жену после смерти мужа?»
«Почему одних людей можно есть, а других нельзя?» (Отсюда недалеко уже и от идеи рая и ада. Свои попадают в рай, а чужие — в ад, или — первоначально — обращаются в небытие или растворяются в других людях, будучи съедены победителями).
А идея, которая гласит, что людоед приобретает качества съеденного им человека, впрямую ведет к обожествлению природы. В самом деле, никуда не деться от логической цепочки. Если съедая мясо человека, каннибал приобретает качества этого человека, значит, съедая мясо медведя, человек приобретает качества медведя. Так может быть, он приобретает и способность превращаться в медведя?
Отсюда идет вера в оборотней.
Впрочем, возможен и другой вариант. Человек ест чужих людей и оленей. Так какая между ними разница? Может быть, олени — это просто другие люди.
Тем более, что первобытный человек считает настоящими людьми только членов своей общины. Названия многих народов, даже ныне существующих, в переводе означает просто «люди» или «настоящие люди». Так что для первобытного человека все, кроме его соплеменников — это просто часть живой природы.
Это представление порождает не то чтобы обожествление природы, а скорее наделение ее элементов — животных, растений и даже неживых объектов — человеческими качествами.
Обожествление природы происходит на следующей стадии. Если возникает вера в потусторонний мир и сверъестественные способности мертвых людей, то почему бы не распространить это представление и на всю природу. Ведь звери, деревья, камни и реки — это просто другие люди.
Правда, веру в оборотней принято возводить к древнему способу охоты — когда человек переодевается зверем и таким способом обманывает потенциальную добычу. И отсюда же выводится древнейшая религия человечества — тотемизм.
Однако племенные тотемы — это далеко не всегда те звери, которых члены племени употребляют в пищу. Часто бывает наоборот — на поедание тотемного животного налагается запрет. И право же странно, что австралийский абориген, переодевшись страусом, охотится на страусов, а тотем его племени — орел, который считается несъедобным.
Наверное, тотемами могли становиться разные животные. У одних племен — объекты охоты, у других — те животные, качества которых люди хотели приобрести, а у третьих — те животные, от употребления которых в пищу члены племени воздерживались, чтобы не унаследовать их качеств. Сначала возникало табу на поедание этих животных, потом забывалось первичное объяснение (например, с исчезновением самой идеи о наследовании качеств через пищу), а потом находился ответ на вопрос «Почему?» — потому что животное священно.
Конечно, идею наследования качеств через пищу необязательно выводить из людоедства. Можно представить и более простую логическую цепочку. Лев силен и храбр — съешь сердце льва и тоже будешь сильным и храбрым.
Но вряд ли эта цепочка была столь очевидна для первобытного охотника. Конечно, современному человеку трудно встать на точку зрения первобытного охотника, но все-таки кажется более логичным, если сначала возникает представление о переходе качеств от человека к человеку, и только потом, через ложный силлогизм («я ем людей и оленей — значит, олени тоже люди») распространить это представление на другие объекты.
Для развития идеи в противоположном направлении трудно найти основания. Хотя одно все-таки есть. И это — само противопоставление своих чужим.
В рамках этого противопоставления действительно возможно объединение всех прочих людей со зверьми, растениями и объектами неживой природы. А людоедство в таком случае является не причиной, а следствием подобного объединения.
