Михаил Бакунин - Собрание сочинений и писем (1828-1876)
Стоит например вообразить себе войну между отдельною Пруссиею, которая все же является самым могущественным немецким государством, и Россиею. Независимо от трудностей, которые неизбежно возникнут для Пруссии в связи с ее польскими владениями, она, несмотря на свой ландвер и на свою превосходную военную организацию, должна будет пасть под повторными ударами русского оружия. Я говорю это, разумеется, не под влиянием патриотического угара, так как я поистине не питаю ни малейшей симпатии к завоеваниям российского государства. Последнее задавило бы Пруссию просто своею массою, и Пруссия снова должна была бы, как в 1813 году, воззвать к своим немецким братьям, даже к германскому народу, а это означало бы германскую революцию,-существующая же Пруссия боится таковой больше всего. И вот, если подумать, что между Пруссиею и Россиею лежит вся Польша, и что Пруссия владеет куском этой расхищенной страны, и что невозможно себе представить, чтобы Польша осталась спокойной свидетельницею и не сделала новой попытки освободиться, то придется признать, что такая война должна для Пруссии кончиться или вынужденною уступкою ее польских провинций России, или же освобождением их против России: таким образом в обоих случаях Пруссия потеряет эти провинции, а вместе с ними свое нынешнее равновесие, условия своего нынешнего уклада и мощи. Она принуждена будет, по слову своего королевского владыки в 1848 году, действительно раствориться в Германии. Пока Пруссия намерена уклоняться от радикального преобразования политических отношений в Германии и оставаться отдельным внегерманским государством, она должна избегать всякой войны с Россиею, она должна терпеть наглое вмешательство последней в немецкие дела, она должна оставаться зависимою от России.
В Германии она раствориться не желает, напротив она охотно опруссачила бы всю Германию. Она охотно бы это сделала, но не может, не может потому, что подобное усиление Пруссии с помощью Германии, как и усиление Германии с помощью Пруссии, не отвечает русским видам относительно Германии и Пруссии; она не может этого сделать потому, что Австрия этому всемерно противится, и наконец потому, что последние два года вряд ли много способствовали ослаблению сильного нерасположения германских народов к Пруссии. С обоими первыми препятствиями, а именно с Россиею и Австриею, Пруссия пожалуй еще справилась бы, если бы только сумела снискать симпатии немецкого народа, - все это, разумеется, при предположении, что она, найдя в Германии новую поддержку своей мощи, решится противопоставить свободную Польшу деспотическому царизму. Не исключена также возможность того, что народы Германии в конце концов решатся пожертвовать своею ненавистью к Пруссии ради основного интереса общего отечества, ибо народы обыкновенно руководствуются великими инстинктами и бывают готовы к великим жертвам. Но никогда многочисленные династии, ныне делящие между собою Германию, не согласятся добровольно признать гегемонию Пруссии, так как не подлежит ни малейшему сомнению, что такая гегемония в конечном счете положит конец их верховенству, а в последней инстанции и самому их существованию. История не знает еще примера добровольного политического самоубийства в интересах общего благополучия, да такое явление было бы противоестественным. Всякая власть, как бы ограничена и ничтожна она ни была и хотя бы она являлась самою неправою и самою вредною на земле, стремится удержаться как можно дольше. Германские династии наверное не составляют исключения из этого правила, и в этом заключается препятствие, которое очень хорошо используется Россиею и Австриею и преодоление которого на легальной почве представляется для прусской дипломатии невозможным.
Таким образом современное состояние Германии чревато серьезными опасностями. При всех предпосылках величия и мощи она в конечном счете оказывается бессильною и беззащитною против всяких внешних влияний, я мог бы пожалуй сказать - против всякого нападения извне.
У Германии есть страшный враг, который подобно прожорливому коршуну подстерегает ее гибель. Чтобы дать отпор этому врагу, ока нуждается в объединении всех своих сил, во всем напряжении своего порыва к свободе, но до сих пор она тщетно стремится к этому объединению, к превращению в целостный народ: она разделена больше чем на 30 кусков, и эти части управляются таким же числом независимых монархов, династические интересы которых резко расходятся с общими интересами Германии. Последняя для сопротивления русскому натиску нуждается в единстве, ей нужна действительная и решительная концентрация, и прежде всего ей требуется живое и длительное движение для обновления своей старческой больной крови, ибо только свежие жизненные соки способны скрепить в одно живое, сильное целое ее растерзанные и вследствие длительного отделения почти омертвевшие члены. Напротив инстинкт самосохранения царствующих династий нуждается в покое и в сохранении или точнее в восстановлении старины: всякое изменение, выходящее за рамки пустой видимости, грозило бы смертью их самостоятельному существованию. Поэтому органическое единство Германии может быть создано только немецким народом, ибо только в народе имеются кровь, сок, жизнь, тогда как немецкие монархи могут в лучшем случае осуществить механическое объединение, да и последнее еще весьма проблематично.
Но что же мешает, могут мне возразить, что мешает немецким монархам сговориться для спасения Германии? Ответ прост: их взаимное, вполне обоснованное соперничество. Сущность дипломатии заключается не в доверии, а в подозрении, и никто лучше самих дипломатов не знает, как мало у них основания доверять друг другу. Разговоры о бескорыстном единомыслии немецких правительств звучат, разумеется, очень красиво, но я только спрошу: кто этому верит? Во всяком случае не сами правительства, иначе им пришлось бы игнорировать собственное положение и совершенно забыть историю. Не одни Франция и Россия выросли за счет Германии; кому не известна история расширения Пруссии? Может ли например Австрия позабыть, что Пруссия в конце прошлого и в начале настоящего столетия с своекорыстным злорадством следила за постоянными поражениями Австрии от французского оружия, и что она даже воспользовалась победою Наполеона и несчастным положением австрийской монархии для того, чтобы добиться пожалования ей великим победителем в дар провинции Вестфалии? Может ли ганноверское правительство забыть, что Пруссия бросала алчные взоры и на Ганновер, и что в 1806 году, хотя и на короткое время, она действительно завладела им с разрешения французского императора? Может ли саксонская дипломатия забыть, что тa же самая Пруссия, использовав великое общегерманское воодушевление освободительной войны, в 1815 году захватила большую половину Саксонии? И наконец разве южно-германские правительства не поняли многозначительного намека, данного им в 1814 году оккупацией Рейнской провинции? И кто поверит, кто может поверить тому, что если бы этой самой Пруссии ныне снова представился случай завладеть куском Германии, то она простерла бы свою скромность до того, что не воспользовалась бы этим случаем, что ее удержало бы от такого шага идиллическое правовое чувство или мягкая деликатность по отношению к своим германским союзникам? Кто не убежден в том, что гегемония или даже только кратковременная диктатура Пруссии в Германии должна была бы повлечь за собою постепенное ослабление остальных германских монархов в пользу прусской державы, а вскоре и их медиатизацию?
Весьма возможно, что новое расширение Пруссии за счет германской территории послужит на пользу Германии; по крайней мере не подлежит никакому опору, что Германия могла бы тогда занять по отношению к России гораздо более независимую позицию, но столь же несомненно, что остальные немецкие монархи в результате такой перемены потеряли бы много, если не все, и потому их нельзя слишком уж сильно упрекать в том, что они выказывают недоверие к Пруссии. Они гораздо увереннее чувствовали бы себя на первое время под верховною властью Австрии, ибо в настоящий момент Австрия заинтересована в защите этих монархов и их легитимных прав от свободолюбивых и объединительных стремлений германского народа, равно как от властолюбия Пруссии. Но австрийская гегемония это - тоже особая статья: во-первых Австрия-уже не немецкая держава, ее нынешние притязания на Германию прямехонько направлены против безопасности, мощи и свободы немецкой нации - все эти положения я постараюсь в дальнейшем доказать. Австрия стала слишком зависимою от России, в гораздо большей мере, чем Пруссия; последняя при известных условиях может еще освободиться от удушающей дружбы с.-петербургского кабинета, Австрия же этого уже не в состоянии сделать. Кроме того она связана необходимостью считаться с подавляющею массою своих ненемецких, особенно же славянских подданных, которым она дала определенные обещания. Одним словом, несмотря на свои недавние победы в Венгрии и Италии, она больна, она уже не движется, с прежнею свободою, ибо она поражена в самое сердце и отведала верно-убивающего яда русской помощи.
