Григорий Федосеев - Пашка из Медвежьего лога
-- Дедушка, а зачем переставил таган? -- спрашивает Пашка.
-- Заметил! -- довольно говорит старик, кивая на парнишку, и, повернувшись к нему, поясняет: -- Уходишь с табора -- установи таган так, чтобы его тонкий конец был обращен в сторону твоего пути.
-- Зачем?
-- Если кто-нибудь сюда придет, то по нему догадается, куда мы ушли. Да и если случится что с нами, скорее найдут.
-- Кто такое придумал?
-- Жизнь. В тайге свои неписаные законы... А ты пошто костер не залил? Сколько раз говорил тебе: привычку надо иметь не бросать огонь в лесу даже зимою, -- строго напутствует старик. -- Он может уйти в глубину и в торфе жить годами, а потом вдруг выплеснет на поверхность и пошел гулять по тайге.
Пашка приносит котелок воды, заливает огонь.
-- Еще принеси, не жалей, чтобы надежно было. Пашка старается.
-- Теперь, внучек, твой черед вести нас по тайге. Пойдем маленько левее, как шли сюда. Вон на ту седловину. -- И старик указывает заскорузлым пальцем на водораздел. -- Учись, Пашка, враз, с одного взгляда находить проход в лесу, не теряя направления. По пути заломки делай, чтобы тебя леший не попутал, когда обратно вести будешь.
Пашка и удивлен таким решением деда, и бесконечно рад неожиданному доверию. Он заряжает "ижевку", бросает сосредоточенный взгляд на просветы в лесу.
-- Пошли, -- важно басит он и подает Жулику знак следовать за ним.
Нас проглатывает чаща первобытной тайги. Лес после дождя поблескивает на солнце. Пахнет свежим папоротником. Под ногами зеленый ковер из векового мха. Деревья-великаны заполняют весь мир, и кажется, что вся земля обросла зеленой щетиной. В таком лесу мало птиц и не бывает зверя: их всех пугает застойная тишина и вечный сумрак. Эта тишина и сумрак навевают уныние и на человека, когда он попадает в таежные дебри. И мы тоже вступаем в эту загадочную лесную чащу и непробудные дебри с чувством необъяснимой тревоги.
Порой Пашка забредает в непроходимою топь, заваленную упавшими деревьями.
-- Не слепой, смотри, куда ведешь! -- сердится Гурьяныч.
Он выходит вперед, поправляет ошибку внука и вновь уступает ему дорогу.
Или кричит:
-- Опять закружал! Держи солнце на затылке к левому уху... Об чем думаешь?!
Пашка "ловит" солнце, и мы идем все дальше и дальше в лесное царство.
Неожиданно сумрачное и темное, как джунгли, сыролесье обрывается. Дальше старая гарь перехватила наш путь. Огонь уничтожил высокоствольный лес на огромном пространстве: на склонах гор, на холмах, на равнине, перед нами -- лесное кладбище. Часть погибших деревьев еще стоит без вершин, с обломленными сучьями, удерживаясь на обнаженных корнях. Остальные лежат на земле в чудовищном сплетении, точно после битвы. Кое-где видны темнохвойные кедры, чудом уцелевшие от пожара.
Мы останавливаемся, потрясенные картиной мертвого леса.
Гурьяныч подходит к Пашке, кладет ему руку на плечо.
-- Это тебе, внучек, пример, что огонь может натворить в лесу, ежели халатно с ним обращаться. Какой-то ротозей не залил костер, -- в его голосе вспыхивает гнев, -- или бросил спичку наземь в жаркий день, пустил пал по лесу. Глянь, какую тайгу погубил!
-- Может, дедушка, от грозы лес сгорел? -- Пашка смотрит ему в глаза.
-- Не знаю. Век прожил -- не видывал такого пожара от грозы, а все от людей, от нас, внучек. Вот и давеча, ты не залил огонь, так и пускают пал. Говорю, привычку надо иметь, бережливость должна быть в человеке ко всему.
Гурьяныч сбрасывает с плеч однорядку, накидывает ее поверх вьюка, достает топор. Окинул нащупывающим взглядом передний край гари.
-- Держись за мною, Пашка, хорошо смотри, не запороть бы Кудряшку, -- и старик шагнул в завал.
Стук топора будит могильный покой бурелома. Старик, выискивая проход, обходит колючие стволы, преграждающие путь в этом чудовищном завале.
Нас нагоняют черные тучи, внезапно появившиеся и уже прикрывшие полнеба. Гурьяныч косится на них, прибавляет шаг.
Тучи сомкнулись, гасят свет солнечного дня. На землю ложится бесприютная тень. В вышине поднимается ветер. Там с ним спорят два беркута.
-- Гроза! -- кричит Пашка.
Небо лопнуло витиеватой полоской огня. Сухой, тяжелый грохот разряда потряс всю гарь.
Старик оглянулся, что-то крикнул нам, показывая рукою на огромный темно-зеленый кедр. Стал напрямик ломиться к нему, руша на пути топором и ногами вершины и сучья.
Мы с Пашкой не отстаем. Даже Кудряшка прибавила шаг. С нами Жулик. Он чует беду, бросается вперед, то крутится у нас под ногами. А небо все больше чернеет, нависает над нами неотвратимой угрозой.
Вдруг ветер с разбойничьим посвистом падает на гарь, бьет сбоку. Ожили мертвые стволы, закачались великаны в попытке усмирить ураган. Впечатление такое, будто у мертвого леса свои давнишние счеты с ураганом.
Я вырываюсь вперед. Отбираю у Гурьяныча топор. Рублюсь к кедру. Остается метров двадцать завала. Небо распахивается бездной света. Вздрагивает ужаленная земля. Наваливается шквальный ветер.
В воздухе повисает предупреждающий треск. Он множится, доносится справа, слева, сливается в один общий стон. Вокруг творится что-то невообразимое: с грохотом падают скелеты деревьев, бьют раз за. разом, не смолкая, разряды. И кажется, ничего нет страшнее на земле, чем схватка бури с мертвым лесом.
Делаем последние усилия, вырываемся из плена бурелома под защиту кедра. Пашка липнет к Гурьянычу. В детских глазах страх.
Ураган усиливается. Хлещет дождь. Качается развесистый кедр, принявший нас под защиту. Он толстый, со старческими наростами, живой свидетель пожара, уцелевший будто для того, чтобы рассказать потомству многовековую историю тайги и эту жуткую лесную трагедию.
Все молчим. А битва продолжается. Нет слов описать это чудовищное зрелище, как, падая, еще раз умирают мертвые стволы, На земле уже нет места для могил, обугленные великаны ложатся тесно друг на друга, точно сцепившись в предсмертной агонии.
Ураган наваливается на кедр, давит грудью, качает непокорную вершину, ломает сучья. Жутко смотреть, как, сопротивляясь, старый кедр поднимает корнями податливую землю, как все труднее ему одному удержаться стоя.
А ветер еще пуще ревет. Кедр качнулся больше, чем следовало, и в испуге замер, будто увидел под собою бездонную пропасть. И все же устоял. Но у него уже не осталось прежней твердости, что-то внутри молча надломилось.
Все всполошились. Первым выскочил Жулик. Гурьяныч схватил повод, стал тянуть Кудряшку из-под кедра. Мы с Пашкой подталкивали ее сзади.
Еще один, второй, третий напор урагана, его последний безудержный порыв, и у кедра подломилась воля, В глубине земных пластов лопнули корни.
Мы замерли, ошеломленные случившимся.
Видим, кедр неестественно качнулся, пытаясь найти опору, удержаться стоя. Но ветер беспощаден в последнем напоре, и живой, многовековой кедр сдался... Он стал медленно клониться к земле, как бы выбирая место для могилы. Потом вздрогнул от корней до вершины и, отбросив кверху, словно руки, сучья, старик, казалось, прощался с небом и жизнью. Со стоном рухнул он на "пол", подняв огрызками корней гигантский пласт земли и разломившись пополам.
Пашка весь сжался. Огромными круглыми глазами парнишка смотрел на распластавшегося великана. Картина гибели старого кедра потрясла его.
Тучи, будто выполнив свой долг, стали молча отступать к хребтам. За ними уходил и ветер.
И опять в могильную тишину погрузилась старая гарь. Всюду следы только что закончившейся битвы. Весенний луч солнца, прорвавшийся из поредевших туч, освежил старую гарь.
Гурьяныч стащил с головы шапку, стряхнул с нее дождевую влагу, сказал, обращаясь к Пашке:
-- Видишь, три кедра стоят вместе, -- он показал шапкой на группу зеленых деревьев, видневшихся справа, поодаль от нас. -- Их не свалил ураган, а этот упал... Ты понимаешь, к чему я говорю?
-- Это старый кедр, вот и не устоял, -- отвечает тот.
-- Не в том дело, что старый. Одному завсегда труднее, а те вместе, артелью, их не возьмешь. Так и в жизни одному никуда не годится.
Пашка закивал головою.
Через час мы благополучно выбрались из лесного кладбища. На минутку остановились, поправили вьюк на Кудряшке, себя привели в порядок и тронулись дальше.
После дождя в горячем солнце посвежела тайга. В птичьем гомоне, в полете букашек, в аромате трав и листвы -- жизнь. Как-то особенно ее чувствуешь после мертвого леса и радуешься вместе с нею весеннему дню.
На пути начинают попадаться поляны. Впереди отрог. За ним -- ночевка.
Вдруг бегущий далеко впереди Жулик поднялся на задние лапы, пугливо вытянул морду и опрометью бросился назад. Даже не задержавшись возле нас, он промчался мимо.
-- Где-то зверь, -- таинственно шепчет Гурьяныч и грозит пальцем: дескать, осторожнее.
Я хочу вырваться вперед, но Пашка опережает меня, уже крадется к широкому просвету. Ловлю его за штанину, останавливаю.
