Андрей Сахаров - Владимир Мономах
А гул, идущий снизу, все нарастал, и вот уже новые людские толпы прорываются через Подольские ворота и бегут мимо Ярославова дворца, через Софийские ворота во Владимиров город, ко двору ненавистного Косиячко, а с другой стороны, от слобод кожемяков и гончаров, такие же толпы растекаются по улицам старого города.
Никогда позднее Владимир не забывал этого страшного вида разбушевавшейся теперь толпы, ее грозную, всеподавляющую силу. Он видел, как Киев становился игрушкой черни, и в эти мгновения пи власть, ни деньги^ ни сила ие были в состоянии одолеть этих людей.
Двор тысяцкого был окружен. Мрачно смотрели на людей безлюдные дубовые стены, накрепко запертые ворота.
«На вече воеводу!» - завопила толпа, и люди пошли на приступ. Враз были разбиты в щепы топорами тяжелые ворота, и толпа ворвалась в Коснячков двор. В палатах, на переходах, в сенях стояли испуганные воеводские люди, но самого тысяцкого в хоромах не было. Яри первых вестях о возмущении Подола он с сыном о двух конях ускакал из Киева в Чернигов.
Люди пошли по палатам. В несколько мгновений Кос-иячков двор был разграблен. Тащили посуду, ковры, всякое рухло, еству из погребов и медуш, разъяренные Кос-нячковы холопы разбили даже изразцы, которыми были выложены стены гридницы.
Оттуда толпа двинулась ко двору Брячислава, где сидели в погребах люди, брошенные туда тысяцким еще перед уходом на Альту. Другие побежали к Ярославову дворцу, где укрылись князья, Владимир видел, как возбужденные люди окружили Ярославов дворец и потребовали, чтобы к ним вышел великий князь Изяслав.
Великий князь заперся в сенях с дружиной и находился в мучительных колебаниях. Боярин Тука советовал ему: «Видишь, князь, взвыли люди, пошли-ка дружинников постеречь Веесдава, как бы: не было худа». И тут же на великокняжеский двор ворвалась другая толпа, ведомая освобожденными из погребов узниками.
Княжеский двор превратился в кипящий котел. Люди кричали все враз, размахивали руками, и поначалу казалось, что криком дело и кончится, но среди этого шума и неразберихи все ощутимее звучала какая-то нервная струна, стягивающая людей воедино, превращающая их в грозную силу.
Изяслав продолжал колебаться. Всеволод стоял рядом с ним и с беспокойством смотрел на гудящую толпу. Владимир и его двоюродные братья - Изяславичи - Мстислав п Святополк стояли у другого оконца.
Владимир всматривался в эти горящие гневом глаза, всклокоченные волосы, жилистые, темные от работы руки людей, в их холщовые рубахи п порты, и, виденные сотпи, а может быть, и тысячи раз, сегодня они вставали церед ним в новом свете - ие робкими просителями, ие униженными торговцами своих изделий, по покорными холопами, а подлинными хозяевами этого мира, этого города, этой площади и всего сущего. И сегодня, в свои пе-иолыые пятнадцать лет, он раз и навсегда попял: там, на площади, - враги, враги лютые и беспощадные, готовые в дни мятежа извести весь Рюриков корень с боярами и дружинниками, с церковниками и богатыми купцами.
Дружинники подступали к великому князю: «Видишь, князь, се зло есть, пошли нас к Всеславу, еще есть время, мы подзовем его лестью к оконцу, пронзим мечами. Не^ будет тогда у людей за кого стоять, покричат и разойдутся». И снова колебался князь. Нет. Убить брата - это было выше его сил. Святослав, наверное, ие моргнув глазом, переступил бы эту грань.
А толпа уже отхлыпула от княжеского дворца и бросилась к порубу, где томился Всеслав. И вот уже взломаны двери, и Всеслав, чародей, такой же мрачный, как всегда, ллывет на людских руках к великокняжескому дворцу, а рядом с шш (откуда они взялись здесь?) поло-чане, его близкие дружинники, мстители.
Изяслав метнулся от окопца, на ходу крикнул Всеволоду: «На коней, брат!», бросился вниз. За ним бежали его сыновья, следом Всеволод и Владимир Мономах.
Когда толпа ворвалась в великокняжеский дворец, там оставались лишь женщины. Князья скакали к Михайловским воротам, потом, минуя Софию, по окраинным улицам Ярославова города к Л адским воротам, а оттуда в Берестов.
В Берестове беглецы немного успокоились: здесь их ждали свои люди, здесь они запаслись ествой, питьем. Изяслав с сыновьями уходил отсюда на запад, во владения своего родственника, польского короля Болеслава II, а Всеволод и Владимир, огибая Киев, поскакали на северо-восток. Всеволод хотел найти убежище в землях Святослава, куда еще ие дошли половцы, а Владимир уходил в свои северные леса, к Ростову.
На лесной дороге отец с сыном обнялись. «Свидимся ли?» - только и сказал Всеволод и пришпорил коня.
И снова северные леса со всех сторон обступили небольшую дружину Мономаха, сомкнули над ним свои зеленые своды. И снова хмурые вятичи выходили из этих лесов к размытой октябрьскими дождями дороге и молча смотрели на всадников. Порой они ие были такими уж молчаливыми - стояли иод высокими мрачными елями и выкрикивали свои языческие богохульные слова, грозили князю высоко поднятыми палицами, и тогда в чистой дождевой воде луж отражались их искаженные злобой лица, их грозящие дубины.
Ставка Гордятич хватался за меч, но Мономах успокаивал его: что-то неладное творилось на Руси в эти дни -ив Киеве, и в далеких вятичских лесах. И молодой князь это чувствовал. Для себя он решил еще там, в Киеве, когда увидел эти разъяренные лица холопов, ремесленников, что лучше не доводить людей до крайпос-ти, пе вызывать их на яростный взрыв и жестокость.
п теперь он спокойно поднимал руку вверх, приветствуя вятичей, словно не замечая их возбуждения и ненависти.
И еще раз он смирил себя, когда в лесу близ вятичской деревни увидел, как волхв совершал над усопшим свою бесовскую тризну, а потом сородичи умершего на глазах князя и его дружины предали по древнему языческому обычаю тело огню. Надо было наказать богохульников, противников Христовой веры, надо было высечь волхва за бесовство, но князь сдержался и здесь: до Ростова еще далеко, а здесь, в этих лесах, молва разносится: быстро, и неизвестно, как ему и его людям могло бы обернуться это нарушение здешних обычаев.
К исходу октября Мономах был уже в Ростове. Закрылись за всадниками тяжелые дубовые ворота крспост-.', пой стены, и лишь с этого мгновения и сам кпязь и его дружина почувствовали себя в безопасности. Потекло обыденное время.
Молодой князь, как и подобало владетелю пусть небольшого, но собственного стола, запимался хозяйством - расширял княжескую пашпю, затевал постройку повых амбаров, медуш, следил за исправным поступлением от смердов, разных зависимых людей хлеба и мяса, яиц и ягод, прочих съестных припасов, посылал своих вирников за данью в окрестные села и деревни, но наказывал им ие задирать народ, не вызывать его на свару. А прочее время судил провинившихся, отстаивал молебны в местном деревянном храме, охотился. И все же. мысли вес чаще и чаще возвращались к Киеву и большим общерусским делам. Мономах уже вкусил от плода междукняжеской игры. Тогда многое ему казалось в этой игре противным разуму и сердцу человека, а теперь, по прошествии времени, он вдруг почувствовал, что меся-'. цы, проведенные им в походах по полоцкой земле, в ера-. жениях и переговорах с Всеславом, среди сумасшедших ^ интриг Святослава и хитросплетений киевского общения, оставили глубокий след в его душе, нему словно не хватало чего-то. В зимние дни он порой задумчиво бродил по своим деревянным хоромам. От отделанных изразцами печей шел теплый дух, сквозь затянутые ледком оконца бил ослепительный солнечпый свет, он смотрел в них и видел все ту же картину: бурую крепостную стопу, за ней - снежное поле, и дальше черную кромку пепроходимого леса. А дальше, дальше… шли дороги на Смоленск, ' Полоцк, Киев, Чернигов, па его милый Переяславль…
И неизвестно, что происходит сейчас в русских землях, за кем стоят княжеские столы, где обретается отец.
В ноябре в Ростов пришел гонец из Чернигова. Всеволод посылал весть. Весь вечер просидел Владимир с гонцом, выпытывая у него все новые и новые вести о делах в русских землях, и мало утешительного узнал он.
В Киеве народ объявил князем Всеслава и па руках отнес его к княжескому крыльцу. Киевская голь со смехом и радостью тащила с княжеского двора золотые и серебряные сосуды, дорогие ткани, куньи и бельи меха, бесчисленное множество денежной казны, опустошила княжеские амбары и медуши. Всю ночь пил п гулял на радостях простой киевский люд. Теперь в старых Яросдаво-кых палатах хозяйничают полоцкие люди, враги Киева.
Изяслав вместе с сыновьями Мстиславом и Святолод-ком ушел к польскому королю Болеславу. Всеволод Яро-славич укрылся у своего брата Святослава в Чернигове.
Чуть было не погибла в те дни Русь от половцев. Ша-рукаи Старый, узнай о смятении в Киеве и бесчестье князей, совсем осмелел, и его сторожи появились около самого Чернигова. Новая битва с половцами произошла на реке Снови. Навстречу ^-тысячному войску Шарука-на Святослав вывел в иоле черниговскую рать, которая насчитывала всего 3 тысячи человек, но руссы дрались отчаянно, их копьеносцы отразили натиск половецкой конницы, а княжеская дружина довершила разгром остального половецкого войска. Передал гонец и слово, с которым обратился Святослав к своим воинам перед боем: «Потягием, уже нам ие лзе камо ся дети». Видимо, тяжко стало Чернигову, если этот хитрец и безразличный ко всему, кроме собственной славы, человек вышел на смертный бой. Половцы бежали в свои пределы через реку Сновь, многие из них потонули в ее осенних водах, иных черниговцы побили и подлепили.
