Жозеф де Местр - Рассуждения о Франции
В политике, как и в механике, теории ошибочны, если не принимают во внимание различные свойства материалов, из которых создаются машины. На первый взгляд, кажется справедливым такое, например, предположение: Для восстановления монархии необходимо предварительное согласие Французов. Однако нет ничего более ложного. Выйдем за рамки теорий и представим себе факты.
Гонец привозит в Бордо, Нант, Лион [205] и т. д. известие, что Король признан в Париже; что такая-то факция (названная или нет) завладела властью и заявила, что удерживает ее только во имя короля: что спешно послан гонец к Суверену, которого ждут со дня на день и что повсюду прикалывают белые кокарды. Молва подхватывает эти вести и обогащает их тысячью внушительных обстоятельств. Что будут делать? Чтобы дать еще козырей Республике, я припишу ей большинство сторонников и даже корпус республиканских войск. В первые минуты эти войска займут, возможно, мятежную позицию; но в тот же самый день они захотят пообедать, и начнут отстраняться от власти, которая больше не платит. Каждый офицер, не пользующийся никаким уважением и хорошо сознающий это, ясно поймет, что первый, кто крикнет: да здравствует Король, станет важной особой: самолюбие своим обольстительным карандашом набросает ему образ генерала армий Его Христианнейшего Величества, блистающего знаками отличия и глядящего с высоты своего положения на этих людишек, которые (стр.131 >) еще недавно отдавали ему приказания из-за муниципального стола. [206]Такие мысли столь просты, столь естественны, что они придут в голову любому: каждый офицер это чувствует; отсюда следует, что все они подозревают друг друга. Страх и недоверие заставляют взвешивать все за и против и быть сдержанным. Солдат, не воодушевленный своим офицером, еще более обескуражен: дисциплинарные узы самым непонятным, таинственным образом внезапно ослабляются. Один начинает высматривать приближение королевского казначея; другой пользуется случаем, чтобы вернуться в семейное лоно. Уже невозможно ни командовать, ни повиноваться; стройного целого более не существует.
Совсем иначе пойдет дело у горожан: они снуют туда и сюда, сталкиваются, спрашивают друг друга и проверяют себя, каждый опасается того, в ком он ощутил бы нужду; на сомнения растрачиваются часы, а минуты становятся решающими: повсюду дерзновение наталкивается на осмотрительность. Старому не хватает решительности, молодому — совета. С одной стороны, ужасающие опасности, с другой — несомненная амнистия и возможность милости. Где, к тому же, изыскать средства для сопротивления? где вожаки? на кого полагаться? В бездеятельности нет опасности, а малейшее движение может оказаться непоправимой ошибкой. Значит, нужно ждать: ждут, но назавтра приходит известие, что такой-то укрепленный город открыл свои ворота; еще один довод в пользу того, чтобы совсем не торопиться. Вскоре становится известно, что весть вроде была ложной; но два других города, о чем доподлинно известно, подали (стр.132 >) пример в надежде, что ему последуют: они только что покорились, убедив первый из городов, не помышлявший об этом. Комендант этой крепости вручил Королю ключи от своего доброго города… То был первый офицер, который удостоился чести принять Короля в одной из цитаделей его королевства. Прямо у городских ворот Король возводит его в ранг маршала Франции; по королевской грамоте навечно его герб украшается бессчетными геральдическими лилиями, его имя навсегда останется славнейшим во Франции. С каждой минутой роялистское движение укрепляется; вскоре оно становится неодолимым. ДА ЗДРАВСТВУЕТ КОРОЛЬ! — восклицают любовь и преданность, преисполненные радости; ДА ЗДРАВСТВУЕТ КОРОЛЬ! — вторит республиканский лицемер, преисполненный ужаса. Не все ль равно? Их голоса слились в единый возглас. — И король освящен.
Граждане! вот как происходят контр-революции. Господь, оставив за собой дело создания суверенитетов, тем самым предупреждает нас не доверять никогда выбор своих властителей самим массам. Он использует их в великих движениях, решающих судьбу империй, только как послушное орудие. Никогда толпа не получает того, чего хочет: всегда она принимает и никогда не выбирает. Можно даже указать на уловку Провидения (пусть мне позволят так выразиться), состоящую в том, что если народ употребляет усилия ради достижения какой-то цели, то используемые им средства отделяют его от этой цели. Так, римский народ отдался в руки властителей, намереваясь победить аристократию после Цезаря. Это образ всех народных восстаний. Во французской Революции все ее факции постоянно подавляли, оскорбляли, разоряли, калечили народ; а факции, в свою очередь, будучи игрушками в руках друг друга, неизменно плыли по воле волн, и несмотря на все свои усилия, в конце концов наталкивались на ожидавшие их рифы. (стр.133 >)
Если кто-то захочет узнать вероятный итог французской Революции, то довольно будет посмотреть, на чем все эти факции сошлись: все они жаждали унижения, даже разрушения Всемирного Христианства и Монархии; отсюда следует, что все их усилия завершатся лишь возвеличиванием Христианства и Монархии.
Все люди, описывающие или обдумывающие историю, восхищались этой тайной силой, которая играет человеческими советами. Он был бы с нами, сей великий полководец античности, который чтил эту силу как мудрую и свободную, и ничего не предпринимал, не вверившись ей. [207]
Однако именно в установлении и падении монархий деяния Провидения блистают самым поразительным образом. В этих великих движениях не только народы оказываются лишь деревянным материалом и оснасткой для машиниста; но даже их вожди являются таковыми только в глазах стороннего наблюдения, на самом деле над ими властвуют так же, как они властвуют над народом. Эти люди, взятые вместе, кажутся тиранами толпы. На деле над ними стоят два-три тирана, а над этими двумя или тремя — кто-то один. И если этот единственный в своем роде человек смог бы и захотел бы раскрыть свой секрет, то все увидели бы, что он не знает сам, каким образом ему досталась власть; что его влияние есть еще большая загадка для него самого, чем для других, и что обстоятельства, которых он не мог ни предвидеть, ни вызвать, все совершили для него и без него. (стр.134 >)
Кто бы сказал гордому Генриху VI [208] что какая-то служанка из кабачка [209] вырвет у него скипетр Франции? Дурацкие объяснения, которые давались этому великому событию, отнюдь не раскрывают его чуда; и хотя его опорочили дважды, сначала — из-за отсутствия таланта [210] затем — из-за его продажности, [211]это событие тем не менее продолжает оставаться единственной страницей истории Франции, воистину достойной эпической музы.
Верят ли, что длань, которая некогда прибегла к столь слабому орудию, стала короче, и что верховный повелитель Империй будет испрашивать мнение Французов, прежде чем дать им Короля? Нет: он по-прежнему будет выбирать, как это делал всегда, самое слабое, дабы привести в смятение самое сильное. Он не нуждается в иностранных полках, ему не нужна коалиция: и так как он сохранил целостность [212] Франции, несмотря на советы и силу стольких государей , которые стоят перед его глазами, но словно отсутствуют, он восстановит французскую Монархию, когда придет ее час, наперекор ее врагам; он изгонит этих трескотливых насекомых, pulveris exiqui jactu. [213]Король придет, увидит и победит.
Тогда удивятся глубочайшему ничтожеству этих людей, казавшихся столь могущественными. Сегодня только мудрецы способны предвидеть сей суд и поверить, не ожидая того, как опыт подтвердит все это, что (стр.135 >) господствующие над Францией обладают лишь неестественной и преходящей властью. Сама избыточность этой власти подтверждает ее ничтожество; едва они посажены, едва посеяны, едва укоренился в земле ствол их, и как только Он дохнул на них, они высохли, и вихрь унес их, как солому. [214]
Значит, даром столько сочинителей [215] настаивают на неудобствах восстановления Монархии; напрасно они запугивают Французов последствиями контр-революции; и если они заключают из этих неудобств, что Французы, которые их опасаются, никогда не вынесут восстановления Монархии, то этот вывод весьма неверен; ибо Французы вовсе не собираются взвешивать все за и против, а Короля они, возможно, получат из рук пустой бабенки.
Ни одна нация не способна сама установить себе правление: и лишь в том случае, когда то или иное право существует в ее конституции [216] хотя бы и в позабытом или подавленном состоянии, несколько человек с помощью обстоятельств смогут устранить препятствия и заставить вновь признать права народа: человеческая власть не простирается далее этого.
