Цезарь Ложье - Дневник офицера Великой Армии в 1812 году.
Мы узнаем, что все деревни по дороге к Москве теперь покинуты неприятелем.
Наш приход в Рузу изумил население. Здоровые люди, присоединившиеся к гверильясам, бросают пики и скрываются со своими семьями в непроходимые леса, подальше от дороги. Запустение деревень поощряет солдат к грабежам. Хозяева огромных поместий заставляют своих крепостных зарывать, прятать и сжигать все на что-нибудь пригодное, потом уезжают вместе с ними, оставляя голые стены.
Алпалщина, 11 сентября. Еще такой же пример мы встретили здесь; кажется, еще нигде мы не видели таких результатов слепой ярости при уничтожении всего. Дома не только пусты, но вся обстановка разломана. Посевы уничтожены; все подверглось систематической порче. Полное разорение, показывающее, до каких крайностей может дойти народ, решившийся сохранить свою независимость и честь.
Звенигород, 12 сентября. Наше движение продолжается. Выйдя 11-го из Алпалщины, мы направляемся к Коринскому. Наш авангард столкнулся с арьергардом Винцингероде. Цепь холмов тянется вдоль нашей дороги. Их верхушки покрыты неприятельской кавалерией, которую преследуют наши стрелки.
Двигаясь вдоль Москвы-реки, мы приходим в Звенигород. На вершине одного из холмов, по которым идут казаки, среди соснового леса, открываются стены и колокольни старого, почти разрушенного Саввинского монастыря. У подошвы холма лежит маленький городок Звенигород, расположенный по обоим берегам Москвы-реки.
Выведенный из себя дерзостью казаков, вице-король посылает нескольких кавалеристов авангарда с приказом во что бы то ни стало нагнать их, что и было скоро исполнено.
Итальянский лагерь расположился у ворот пустого, как и другие, города. Дома, избы, деревни — все представляет самый ужасный вид полного запустения.
13 сентября. Проведя спокойно ночь, мы пускаемся в путь по дороге, параллельной Москве-реке, и проходим через три деревни. Перед каждой из них казаки делают вид, что заграждают нам вход; наша кавалерия атакует их, они исчезают, чтобы начать немного дальше тот же маневр.
Около деревни Успенское мы вброд переходим Москву-реку. После шестичасового перехода нам попадается помещичий дом, стоящий на возвышенности, окруженной лесом, из которого вытекает ручей, приток Москвы-реки. Дивизии развертываются и располагаются лагерем вокруг дома, где остановился принц.
В виду Москвы, 14 сентября. Сегодня утром за деревней Черепово, при нашем приближении к Хорошеву, пока саперы перекидывали мост через Москву-реку для третьего перехода через нее, несколько человек из наших разведчиков успели взобраться еще на один холм... последний!
Новый мир, — так буквально говорят они, — открылся им. Прекрасная столица под лучами яркого солнца горела тысячами цветов: группы золоченых куполов, высокие колокольни, невиданные памятники. Обезумевшие от радости, хлопая в ладоши, наши, задыхаясь, кричат: «Москва! Москва!» Я не смогу, конечно, лучше и красивее выразить наше впечатление при виде этого города, как напомнив стихи Тасса, когда он в третьей песне изображает армию Готфрида Бульонского, увидавшую впервые башни Иерусалима:
«Ali ha ciascuno al cuore ed ali al piedeNe del suo ratto andar pero s’accorge;Ma quanto il sol gli aridi campi fiedeCon raggi assai ferventi, e in alto sorge,Ecco apparir Gerusalem si vede,Ecco additar Gerusalem si scorge,Ecco da mille voci unitamente,Gerusalemme salutar si sente...»
«У каждого как бы крылья выросли на сердце и на ногах; как легко стало идти! Солнце лило свои горячие лучи на бесплодные поля, оно дошло до зенита, когда Иерусалим предстал перед нами! Да, это Иерусалим, мы видим его, мы осязаем его; тысячи голосов, как один, звучат в воздухе, приветствуя Иерусалим!..»
При имени Москвы, передаваемом из уст в уста, все толпой бросаются вперед, карабкаются на холм, откуда мы услышали этот громкий крик. Каждому хочется первому увидеть Москву. Лица осветились радостью. Солдаты преобразились. Мы обнимаемся и подымаем с благодарностью руки к небу; многие плачут от радости, и отовсюду слышишь: «Наконец-то! Наконец-то Москва!»
Мы не устаем смотреть на огромный город с его разнообразными и причудливыми формами, с куполами, крытыми свинцом или аспидом; дворцы с цветущими террасами, островерхие башни, бесчисленные колокольни заставляют нас думать, что мы на границе Азии.
От нетерпения войти в Москву мы, не дождавшись постройки моста, вброд переходим Москву-реку. Вице- король, видя настроение войск, дает своей кавалерии приказ тронуться; пехота следует за ней.
Наше сердце разрывается от радости по мере приближения; но нас изумляет то, что все окрестные дома покинуты, как и везде, где мы только проходили. Мы всматриваемся в огромный город и не решаемся верить, что он так же пуст, как и его окрестности.
Мы скорее склонны думать, что жители предместий, устрашенные нашим приближением, массами укрылись в столицу. Всякого, высказывающего предположение, что Москва покинута, сейчас же поднимают на смех товарищи. И, действительно, можно ли предположить, что столько роскошных дворцов, великолепных церквей, богатых магазинов покинуты своими обитателями?
Беседуя так, дошли мы до деревни Хорошево, находящейся на расстоянии полутора миль от Москвы. Колонна остановилась, чтобы привести себя в порядок, надеть парадную форму и подождать возвращения адъютанта вице- короля с приказаниями от императора. Приказания эти жестоко нас разочаровали. Наше вступление в столицу царей было отложено на завтра.
Москва, 15 сентября. С зарей мы покинули это скверное Хорошево и в парадной форме двинулись к Москве. Приближаясь, мы заметили, что город открыт. Простой земляной вал служит ему единственной защитой. В то же время мы не замечаем ни одного дымка над домами — это плохой знак. Дорога наша идет прямо в город: мы нигде не видим ни одного русского и ни одного французского солдата.
Страх наш возрастает с каждым шагом; он доходит до высшей точки, когда мы видим вдали, над центром города, густой столб дыма.
Сначала мы все думали, что горит какой-нибудь магазин; русские приучили нас к таким пожарам. Мы уверены, что огонь скоро будет потушен солдатами и жителями. Мы приписываем казакам все эти ненужные разрушения и опустошения.
У Звенигородской заставы вместо того, чтобы идти прямо в город, мы получаем приказ двинуться вдоль окраины; мы пересекаем другую, идущую в город, дорогу и начинаем уже думать, что опять наши ожидания будут обмануты; но, наконец, дойдя до С.-Петербургского шоссе, королевская гвардия получает приказ войти в город через эти ворота.
Иначе обстоит дело с дивизиями, которые, повернув налево, идут от Москвы и располагаются лагерем: 15-я — у Петровского дворца, 13-я — в Алексеевской, а 14-я — на Бутырках. Легкая кавалерия под начальством генерала Орнано развернулась по фронту этих дивизий во Всехсвятском и Останкине. Вице-король во главе королевской гвардии въезжает в Москву по прекрасной дороге, ведущей от предместья Петровско-Разумовского. Этот квартал, один из наиболее богатых в городе, назначен для квартирования итальянской армии. Дома, хотя большей частью и деревянные, поражают нас своей величиной и необычайной пышностью. Но все двери и окна закрыты, улицы пусты, везде молчание! — молчание, нагоняющее страх.
Молча, в порядке, проходим мы по длинным, пустынным улицам; глухим эхом отдается барабанный бой от стен пустых домов. Мы тщетно стараемся казаться спокойными, но на душе у нас неспокойно: нам кажется, что должно случиться что-то необыкновенное.
Москва представляется нам огромным трупом; это — царство молчания: сказочный город, где все здания, дома воздвигнуты как бы чарами для нас одних! Я думаю о впечатлении, производимом развалинами Помпеи и Геркуланума на задумавшегося путешественника; но здесь впечатление еще более гробовое.
Мы выходим на красивую и широкую площадь и выстраиваемся в боевом порядке в ожидании новых приказов. Они скоро приходят, и мы одновременно узнаем о вступлении императора в Москву и о пожарах, начавшихся со всех сторон. При таких обстоятельствах решено, что, не имея возможности обратиться к местным властям, мы разместимся по-военному. Вице-король дает приказ полкам, и назначенные для этого офицеры пишут углем на наружных дверях каждого дома указание постоя, а также новые названия улиц и площадей, так что теперь улицы будут называться только «улицей такой-то роты», будут еще «кварталы такого-то батальона», площади сбора, парада, смотра, гвардии и т.д.
Это странное распределение дает какому-нибудь офицеру возможность занять для себя одного великолепный дворец. Он размещается, как ему заблагорассудится, в этих богатых покоях, с их пышной обстановкой, не встречая никого, кто бы оспаривал его права на обладание им или объявил бы себя хозяином.
