Сергей Семанов - Русский клуб. Почему не победят евреи (сборник)

И вниманием высокого начальства были обласканы. Как-то появилось авторитетное свидетельство – воспоминания верного помощника Брежнева, известного Александрова-Агентова. Там он, между прочим, очень тепло пишет про Андропова – вот что пишет: «По моей просьбе он помог выходу на сцену прекрасной пьесы Шатрова «Так победим!..», вел «душеспасительные» личные беседы с Евтушенко и другими полудиссидентами в мире литературы» («Воскресенье», № 1, 1994).

Выражение «полудиссиденты» воистину великолепно: именно «полу», а во второй половине – партийные пропагандисты. Кстати, интересно было бы спросить у Евтушенко, о чем и о ком они «беседовали» с тогдашним шефом КГБ?..

Впрочем, хватит толковать об этих вечно благополучных товарищах-господах, тут все уже ясно. Поговорим о других, которые тоже трудились на литературно-общественном поприще в тех же 1960-х. Только трудились они иначе и совершенно в других условиях.

У нас есть на этот счет одно свидетельство, весьма своеобразное, но независимо от воли автора вполне объективное – известная статья А. Яковлева, опубликованная в «Литературной газете» в ноябре 1972 года под диким заголовком «Против антиисторизма» (ведь если латинское «анти» перевести на русский язык, то получится «Против противоисторизма»). В этом пространном сочинении Яковлев, громыхая всеми марксистскими ругательствами, составил целый проскрипционный список отечественных литераторов. Приглядимся же к подбору имен.

Михаил Лобанов – в прошлом рядовой солдат на Курской дуге, откуда его вскоре увезли с покалеченной рукой. Одним из первых он начал писать о русском патриотизме и его нравственно-исторических корнях. Разумеется, он не мог тогда открыто оспаривать марксистскую догму, но из его страстных произведений было отчетливо видно, откуда автор выводит истоки случившегося всероссийского погрома национальной культуры и народной нравственности.

Михаила Лобанова куда как не баловали. Никаких заграничных вояжей! И никаких казенных дач! Проживал он в ту пору в захудалой квартирке на окраине Москвы. А теперь уместно вспомнить, сколько раз каялись и клялись в преданности Евтушенко и К°, сколько раз торговались с властями, вышибая себе разного рода дополнительные блага? Михаил Лобанов никогда ничего не клянчил, а заставить его покаяться было совершенно невозможно. Так вот он работал, в таких условиях.

Через пень-колоду шла тогда жизнь у талантливого критика Олега Михайлова. А ведь это именно он, прикрываясь широкой спиной Твардовского (который, как положено литературным генералам, ничего тут не делал), именно он издал первое в России собрание сочинений Бунина. Никаких благодарностей он от писательских и всяких иных «инстанций» не получил, одни щипки и даже пинки. Тот же Михайлов в «Литературной энциклопедии» и других специальных изданиях пытался всеми правдами и неправдами рассказать согражданам о русских писателях-эмигрантах. Да, ему приходилось делать всякого рода оговорки, порой неприятные, но даже они не спасали его от тех же пинков и печатных поношений.

…Однажды беседовал я с молодым и очень способным русским литератором. Он стал шпынять старое («михайловское») издание Бунина: купюры… извинительные предисловия… двусмысленные комментарии… Я давно уже не раздражаюсь на подобные суждения, ибо не первый раз их слышу, но тут обозлился за Олега: если бы не его тогдашнее издание, то вы и ваши товарищи до сих пор, возможно, ничего бы и не ведали об Иване Бунине!..

И опять-таки: не Окуджава и не Вознесенский собирали разрозненные сведения о зарубежных русских классиках, они ездили за рубеж «просто так», своего удовольствия ради. Разница тут очевидна.

Не станем говорить о других русских литераторах, задетых А. Яковлевым, это затянуло бы изложение. Скажем лишь, что в яковлевской статье поносились В. Кожинов, А. Ланщиков, В. Петелин и другие, ныне весьма известные и почитаемые деятели отечественной культуры. Вот кто входил в проскрипционный список А. Яковлева.

Тут самое время упомянуть еще одного человека, которого Яковлев не назвал, хотя хорошо знал и «охотился» за ним не один год. Этот человек сделал неоценимый вклад в развитие русского патриотического движения, не написав ни одной статьи. Речь идет об Анатолии Васильевиче Никонове, редакторе журнала «Молодая гвардия» с 1963-го по 1970 год.

Итак, подведем некоторые итоги. Кто впервые поднял голос в защиту памятников русской истории и культуры, а шире – за возрождение всей русской культуры, разрушаемой столь долго и целенаправленно? Ясно, что не Евтушенко. Кто вытягивал на свет божий забытые имена русских мыслителей и их труды? Только не Аксенов. Кто последовательно и страстно отстаивал сбережение отечественной природы? Уж никак не «братья» Яковлевы.

Вся эта борьба увенчалась в итоге полным успехом. Сегодня даже Ельцин с Лужковым стоят во храмах со свечечками. Даже А. Яковлев печатно хвалил сборник «Вехи», а еще недавно именовал его, вослед за Лениным, «позорным». Даже тяжеловесное и неповоротливое правительство «бывшего СССР» прикрыло пресловутый «поворот северных рек». Что ж, заслуги немалые. Но с какими неприятностями и даже жертвами давалось все это патриотам-шестидесятникам! Ведь отношение к ним всегда (всегда!) было самое пристрастное и придирчивое. Это по меньшей мере.

Вот об этом разном отношении властей предержащих к разным видам «шестидесятников» я хотел бы в заключение рассказать.

…На дворе сентябрь 1982 года. Брежнев помирает, власть все более и более сосредоточивается в руках жестокого Андропова. (Некоторые русские патриоты почему-то склонны оценивать его с долей положительности – «наводил порядок», но сам Андропов «русистов», как он выражался, ненавидел; впрочем, об этом в другой раз.) В ту пору мы с Окуджавой, как рядовые коммунисты, состояли на учете в одной партийной организации СП Москвы.

Тогда же начало разворачиваться мое шумное политическое «дело». С подачи КГБ партком получил «частное определение» суда в мой адрес, где я обвинялся в чтении и хранении «самиздата». Тут же из «инстанций» последовала строгая команда: из Союза и из партии, немедленно!

Примерно в те же поры Окуджава пребывал в Париже, где жил у Гладилина: тот работал на радио «Свобода», подвластном ЦРУ. В паре они выступали по французскому телевидению. Ну, другого советского гражданина, тем паче члена КПСС, за такое четвертовали бы, но Окуджаве это даже не поставили в вину. Почему с ним обошлись так «гуманно», мог бы объяснить он сам.

Возвращаясь в Москву после парижских бесед, Окуджава дал небольшую промашку. Рассказывали тогда, что вез он с собой нечто печатное (ну, мы все тогда возили). Подъезжая к границе, он не придумал ничего лучшего, как прилепить везомое липучкой под днище спальной полки. Видимо, не знал, бедолага, что пограничников уже на первых занятиях учат, где и как прячут «враждебную литературу». Нашли, составили протокол и запустили шифровку, как тогда водилось, в несколько адресов.

И тут-то обнаружились некоторые расхождения в дозах партийной ответственности. Окуджаве тут же пришел срочный вызов, насколько я помню, из Италии на какой-то прогрессивный фестиваль. И что же? Окуджаве партком потихоньку «ставит на вид» (пустяковое наказание, его даже не заносят в учетную карточку), и он преспокойно отбывает на прогрессивное мероприятие.

Ну, со мной обошлись построже. Не стану вдаваться в подробности, но вот итог: три года я «проскучал», полностью лишенный работы, – не только в штат меня не брали, но и не печатали. Жил, как птичка божья, но тоже ведь не каялся и ничего не клянчил, даже в мыслях такого не держал. Не жаловался и не жалуюсь, ибо получил то, что должен был получить. Даже не без удовольствия вспоминаю то ненастное время: была борьба, в которой должен был выстоять, ясность цели и удовлетворение от содеянного.

Что ж, я тоже шестидесятник (без кавычек), ибо начал свою скромную идейную деятельность именно в середине 1960-х годов. В конце их перешел твердо в патриотический лагерь и пребываю в оном по сей день.

«Русский клуб»

Примечательное это было время – 1960-е годы уже ушедшего XX столетия! Но на нашем, русском, фланге общественного движения и подъема самым примечательным, бесспорно, был «Русский клуб».

Так именовались сходки небольшой поначалу кучки русских интеллигентов в Высокопетровском монастыре, что на углу Петровки и Бульварного кольца. На углу первого этажа был знаменитый на всю Москву мебельный магазин, чем этот квартал и славился, ну а мы собирались на втором этаже здания монастырского подворья. Как-никак XVII век постройки, да и фасад ничуть не изменился, резной камень белый, лепота! А в комнатах было уютно, хоть и шумновато: окна на Петровку.

Монастырь своим внешним видом в точности отражал тогдашнее состояние русской культуры, материальной и духовной. Запустение, облезлые стены, бесчисленные конторы, самые порой нелепые, лепившиеся в храмах и палатах, непременные в таких случаях кучи мусора, а главное – сбитые кресты и покосившиеся купола, а прорези для колоколен выглядели как пустые глазницы. Так было в центре Москвы, так и по всей Руси Великой.