От стен великой столицы до великой стены - Вячеслав Семенович Кузнецов
Пошевелив затекшими перстами опущенной руки, Нурхаци, подняв ее к лицу и повернув ладонью, пальцем большим указательный пригнул: «Уж нету одного», — с удовлетворением деловито произнес. И следом уже, заботы не скрывая, добавил: «Больше осталось».
— Страшнее враг не тот, что впереди, а тот, что за спиной, — внушал Ма Линь помощникам своим, пред тем как выступить в поход. И словно в подтверждение слов своих глазом косил (Ма от рождения был крив на левый глаз), и казалось, что он высматривает кого-то сзади.
И войско так повел свое Ма Линь, с оглядкой, чтобы с тылу не ударили маньчжуры.
Едва лишь от Телина отойдя, Ма войска часть оставил для прикрытия, а с остальным, не торопясь, отправился вперед. Спешить не надо, говорил Ма Линь, поскольку силы надо сохранить для схватки, и потому привалы делал он частенько.
Прикрытие, которое Ма Линь оставил у Телина, Нурхаци снес мгновенно, вроде того как в половодье поток сметает заплот из хвороста и глины, и ринулся на основные силы. От неожиданности оторопев, Ма Линь толком не знал, что предпринять. Распоряжение отдавал одно, а следом говорил другое. Пришло в смятенпе войско, чем только помогло маньчжурам. «Нам не спасти наших людей», — кося сильнее глазом, скороговоркой произнес Ма Линь, слюну сглотнув от напряженья. «Копя подать?» — его спросили. В ответ он только головой кивнул. И поскакал медлительный Ма Линь так быстро, что в ушах свистело. С горсткой помощников своих спешил укрыться он за стенами Кайюани.
Ехеские ополченцы, которым надлежало помогать Ма Линю, услышав о разгроме его войска, в свои пределы вернуться поспешили, чтоб избежать встречи с маньчжурами Нурхаци{3}.
А между тем к ставке Нурхаци Лю Тин уж приближался. Числом китайцам уступая, маньчжуры норовили их сдержать при помощи завалов. Но дерево бессильно пред огнем: люди Лю Тина наловчились завалы поджигать на расстоянии. И оттого духом воспрянули китайцы.
— Хватило б только пороха, чтоб выжечь логово дотла, — прикидывал Лю Тин, лицо кривя от дыма.
— Начальник где? Начальник где? — послышались вдруг где-то голоса.
— Пойди узнай, в чем дело там, — сказал Лю Тин своему порученцу. — А если что серьезное, веди самих тех, кто кричал.
Взглянув на ратников троих, Ду Сун прислал которых (лишь мельком порученец объявил), Лю Тин листок бумаги развернул. И сразу бросилось в глаза, — писал Ду Сун все в спешке. Знаки легли размашисто, неровно. Немудрено: уведомлял Ду Сун, что он теснит Нурхаци и пускай спешит Лю Тин скорее на помощь, чтобы не дать сбежать злодею.
Ничуть не усомнившись в том, что люди присланы Ду Суном (печать его письмо скрепляла), Лю Тин повел людей своих туда, где ждал уж их Нурхаци. Как обмануть Лю Тина, он придумал. Средь взятых в плен китайцев нашел таких, которые за щедрую награду согласие дали отнести письмо Лю Тину. А печать, которою письмо скрепили, нашли на поясе убитого Ду Суна.
Едва войско Лю Тина приблизилось к подошве сопки Абдали, из зарослей послали тучу стрел маньчжуры. Их предводитель — четвертый бэйлэ Хунтайджи — довольно хмыкнул, увидя, как стрелы разят никаней. Предупреждал недаром он своих людей: «Стрелять начнете разом, когда покажутся они у края той ложбины». Исполпили все точно, как наказал он, и потому в какой-то миг телами мертвыми взбугрилось поле.
Лю Тин, однако же, не растерялся. Сам выступил вперед, смятение среди своих людей остановил, и те приняли бой. Упорное сражение разыгралось, и вот в самый разгар его Лю Тину донесли: «Идет подмога к нам!» Потом и сам Лю уже явственно увидел, как войско с запада к нему китайское идет. Сомнений не было: одежда и знамена были китайскими. «Но что это? — Лю Тин вдруг закричал. — О, небо…» Прибывшие на помощь люди рубить, колоть взялись бойцов Лю Тина. То был бэйлэ Дайшань. Людей своих привел на помощь брату. И сообща они покончили с Лю Тином{4}.
* * *
Под грузным телом скрипнуло сидение. Иль это только показалось? Поерзал Кванхэ-гун, хотел проверить, скрипел ли трон иль только померещилось ему. «Почудилось, наверно», — и любовно он подлокотники погладил. Не мешкая он занял это место и делал все, чтобы подольше усидеть, хоть права не имел на то. Как в детстве говорила мать, сладкий кусок охота слопать всем, и потому спеши быть первым. А кто потянет тоже лапы, по ним сильнее бей, а по голове — еще надежней будет.
К весне той, памятной, отец-ван слег. Обыкновению изменив, уже не выходил в дворцовый сад он полюбоваться цветением сливы. И тронный зал стал пустовать. В личных покоях ван уединился. «Почти что не встает, — шептал на ухо одному из сыновей его, Кванхэ, верный человек,_больше лежит». От этих слов как часто билось сердце и на ладонях выступал пот. «Видно, ван умрет вот-вот. И кто тогда сядет на трон? — Кто поспешит и ждать не станет? — Так говорил себе наложницей рожденный Кванхэ-гун. — А я-то уж не стану медлить. В отличие от тех двух вана сыновей, которые на трон права имеют, надеяться мне нужно только на себя».
— Государь умирает, — эти слова, которые выкрикнул слуга, выйдя из покоев вана, разнеслись по всему дворцу и за его пределы. Кванхэ напрягся весь, как тигр перед прыжком, никак себя не выдавая. И, затаившись у себя, известий новых ждал.
В помещении, примыкавшем к королевским покоям, собрались придворные. Томительное, напряженное ожидание читалось на многих лицах. Оно усилилось, когда из комнаты вана вышел евнух, держа в руке листок бумаги. «Когда я умру, — гласила записка, — пусть Кванхэ-гун будет добр к наследнику-отроку»{5}. Прочтя записку, сановники тут же послали её куну. С ней ознакомившись, ничем себя не выдал он, поклоном выразив почтение к воле вана. Второй записки, что послал умиравший отец, кун не читал сам, но содержание ему её пересказали слово в слово. «Семи сановникам государства. Я умираю. У меня лишь одно желание. Мальчик юн, и меня не будет здесь, чтобы увидеть, как он возмужает. Обращайтесь с ним ласково»{6}.
Ван повернулся к
