Матросская революция - Владимир Виленович Шигин
Что касается дисциплины на Балтийском и Черноморском флотах, то в течение всей войны она оставалась на должной высоте. При этом наиболее дисциплинированными и патриотически настроенными были команды кораблей, непосредственно участвующих в боевых действиях (эсминцев, тральщиков, подводных лодок). За всю войну имел место лишь один случай возмущения команды на только что вошедшем в строй балтийском линейном корабле «Гангут». Впоследствии наши историки возведут этот достаточно незначительный инцидент чуть ли не до уровня мятежа на броненосце «Потемкин» в 1905 году. На самом же деле имело место возмущение команды данной им на ужин кашей вместо положенных макарон «по-флотски» и наличие на корабле офицеров с немецкими фамилиями, которых матросы считали изменниками, приносящими вред Отечеству и государю. Когда матросам сварили любимые ими макароны и дали понять, что офицеров с неблагозвучными фамилиями переведут с линкора, инцидент был исчерпан сам собой.
Что касается матросской массы, то, несмотря на большой процент (относительно армии) призывников из числа рабочих и служащих (это объяснялась необходимостью обслуживания достаточно сложной корабельной техники), основу матросов все же составляли выходцы из крестьян. При этом если на Балтийском флоте это были, прежде всего, призывники из прибалтийских и великорусских губерний, то на Черноморском флоте традиционно большой процент составляли матросы-малороссы, а также выходцы из крестьянских семей, переехавших на юг вследствие столыпинских реформ.
В отличие от армии, несшей огромные потери и испытывавшей неизбежные лишения в окопах на передовой, матросы имели полноценное и регулярное питание, были хорошо обмундированы и обеспечены денежным довольствием. Разумеется, на флоте не было в помине и каких-либо реальных зверств по отношению к матросам со стороны офицеров. События 1905 года многому научили командиров всех степеней. К тому же во время войны социальные различия во многом стерлись перед общей опасностью и ежедневным риском для жизни, в результате чего команды участвовавших в боевых действиях кораблей представляли собой достаточно сплоченные коллективы.
Помимо этого в то время существовала на флоте и еще одна особенность. Дело в том, что из всей матросской массы фактически участвовало в боевых действиях не более 15—20 % личного состава. Остальные же выполняли тыловые функции, учились в учебных отрядах, служили на кораблях и судах, редко покидавших свои базы. Таким образом, вероятность гибели среди матросов была намного ниже, чем у их собратьев в действующей армии. Учитывая, что война не только шла к своему логическому завершению, но и к завершению победному, им оставалось лишь дождаться ее окончания, чтобы спокойно демобилизоваться и вернуться домой. Если что и волновало матросские массы, так это то, что, вернувшись в родные избы и хаты, в отличие от солдат, большинству из них нечего будет рассказать о своем героическом участии в войне. Наверное, все именно так бы и случилось, если бы не великие социальные потрясения начала 1917 года. При этом определенная усталость от войны и от неизбежного «закручивания гаек», ввиду военного времени, глухое недовольство социальной несправедливостью на флоте, безусловно, присутствовали.
Главный командир Кронштадта адмирал Р.Н. Вирен в сентябре 1916 года дал достаточно точную оценку этой психологической усталости матросов, сделанную им в частном письме: «Вчера я посетил крейсер “Диана”. На приветствие команда отвечала по-казенному, с плохо скрытой враждебностью. Я всматривался в лица матросов, говорил с некоторыми по-отечески; или это бред уставших нервов старого морского волка, или я присутствовал на вражеском крейсере, такое впечатление оставил у меня этот кошмарный смотр». Примерно так же ощущалась обстановка на Черноморском флоте. Офицер-подводник Н.А. Монастырев впоследствии писал: «Какой-то взрыв ожидался и сверху, и снизу, предвещая для страны ужасные последствия. С самыми мрачными предчувствиями мы вступили в 1917 год».
Увы, ни адмирал Вирен, ни лейтенант Монастырев, ни другие офицеры российского флота даже не пытались понять, что же происходит с матросской массой, и, как следствие этого (считая себя вне политики), абсолютно ничего не делали для предотвращения этого ожидаемого «взрыва».
***
Февральская революция, вошедшая в историю как «буржуазная» и «великая бескровная», стала для России ее армии и флота полнейшей неожиданностью. Историкам хорошо известно публичное «пророчество» В.И. Ленина в январе 1917 года в Швейцарии о том, что он не рассчитывает дожить до революции, которую, быть может, когда-нибудь все же увидит молодежь.
Разумеется, что Февральская революция 1917 года в России, как и все другие революции, стала следствием целого комплекса как объективных, так и субъективных причин. О соотношении этих причин историки спорят уже больше ста лет и, видимо, будут еще долго спорить. При этом Февральская революция началась внешне, вроде бы стихийно, и внешне без какого-либо реального руководства или формального планирования. На самом же деле за внешней спонтанностью стояли вполне реальные могущественные силы, стремившиеся с ее помощью решить свои конкретные политические задачи.
В задачу нашей книги не входит рассказ о причинах Февральской революции. Ограничимся констатацией того, что, несмотря на реальные серьезные социальные, политические и экономические противоречия в российском обществе, Февральская революция во многом была искусственно спровоцирована прозападно настроенными кругами. Во главе «революционного заговора» стояло масонское лобби Государственной Думы, составлявшее т.н. «Прогрессивный блок», открыто противостоявший императору и всей системе государственной власти.
Мнение, что Первая мировая война смертельно поразила систему хозяйственных связей России, что в стране начался голод, в корне неверно. Урожай 1916 года был, наоборот, на редкость большим и в стране всего хватало.
Что касается первых и единственных за всю войну перебоев в снабжении Петрограда хлебом в феврале 1917 года (якобы ставших поводом к массовым протестам), то, по оценке командующего Петроградским военным округом, «ни о каком голоде, даже о недоедании питерских рабочих в феврале 1917 года и речи не могло быть — на 23 февраля запасов города хватило бы на 10—12 дней, и хлеб все время поступал в столицу». Сегодня доподлинно известно, что слухи о грядущей нехватке хлеба и истерия вокруг этого вопроса были искусственно инспирированы оппозицией. Как следствие этого начался разгром булочных и мелочных лавок в столице. Толпа окружила пекарни и булочные и с криками: «Хлеба, хлеба» двинулась по улицам. Не на высоте ситуации оказался и император Николай II, который, как специально, в это время покинул неспокойную столицу и скрылся в далеком Могилеве, где находилась Ставка Верховного Главнокомандования.
К 1 (14) марта в Петрограде реальная власть оказалась в руках радикалов-масонов из Совета. В полночь
