Фрэнсис Гарт - Монте-Флетская пастораль (Как старик Планкет ездил домой)
- Дядя Джо!
- Ну?
- А откуда у них такие деньги?
Планкет смерил вопрошающего суровым взглядом.
- Я всегда говорил, - медленно ответил он, - что как только соберусь домой, то непременно пошлю наперед чек на десять тысяч долларов. Я всегда так говорил. А? Что? Ведь говорил, что поеду домой - вот и съездил, так ведь? Ну?
Была ли его логика необычайно убедительной, взяло ли верх желание дослушать рассказ до конца, но Планкета больше не перебивали. К нему быстро вернулось хорошее расположение духа, и, посмеиваясь себе под нос, он принялся рассказывать дальше.
- Пошел я в самый большой ювелирный магазин, купил бриллиантовые серьги, сунул их в карман и отправился домой. Открывает мне дверь молодчик, на вид этакая, понимаете ли, помесь лакея с проповедником, и спрашивает: "Как прикажете доложить?" Я говорю: "Скисикс". Провел он меня в гостиную, и через несколько минут вплывает туда моя жена. "Простите, говорит, я что-то не припомню такой фамилий". Держится вежливо, потому что я нацепил на себя рыжий парик и бакенбарды. "Из Калифорнии, приятель вашего мужа, сударыня, привез подарок вашей дочке, мисс..." - будто забыл, как ее зовут. Вдруг слышу чей-то голос: "Нас, папаша, на эту удочку не поймаешь! - И выходит моя Мелинди. Тоже, нашел как обманывать, забыл, видите ли, имя родной дочери! Ну, здравствуй, старина!" И с этими словами срывает она с меня парик, бакенбарды и кидается мне на шею. Чутье, сэр, вот что значит чутье!
Поощренный взрывом смеха, которым было встречено описание дочерних чувств Мелинди, старик Планкет повторил ее слова уже с некоторым добавлением и захохотал громче всех, а потом весь вечер снова принимался довольно бессвязно рассказывать эту историю с самого начала.
И так в разное время, в разных местах - а преимущественно в салунах рассказывал нам монте-флетский Улисс(1) о своих странствованиях. В этих рассказах встречались кое-какие несообразности, слишком много внимания в них уделялось деталям, иногда менялись и персонажи и место действия, раз или два повествование получило совершенно другой конец. Однако тот факт, что Планкет ездил навестить жену и детей, оставался неизменным.
Разумеется, среди таких скептиков, как скептики Монте-Флета, - в обществе, привыкшем загораться надеждой, которая редко осуществлялась в действительности, в обществе, где, пользуясь местным выражением, чаще, чем в других приисковых поселках, "копали золото, а натыкались на обманку", россказням старика Планкета не очень-то верили. Исключение составлял только один человек - Генри Йорк из Сэнди-Бара. Это он был самым внимательным слушателем Планкета; это его тощий кошелек сплошь и рядом финансировал безрассудные спекуляции Планкета; это ему чаще, чем другим приходилось выслушивать описание чар Мелинди; это он взял у старика ее фотографию, и он же, сидя однажды вечером у себя в хижине перед очагом, до тех пор целовал эту фотографию, пока его приятное, добродушное лицо не покраснело до корней волос.
Монте-Флет утопал в пыли. Долгий засушливый сезон всюду оставил свои следы; умирающее лето устлало землю слоем красного праха по колено глубиной, и его предсмертный вздох поднял красные клубы пыли над дорогами. Запорошенные этой пылью тополя и ольховник вдоль реки словно заржавели, и казалось, что корни их, вместо того чтобы уходить в землю, растут прямо из воздуха; камни в руслах пересохших ручьев белели, точно кости, разбросанные по долине смерти. Заходящее в пыли солнце окрашивало склоны гор тусклым медным светом; над вулканами далекого побережья то и дело появлялось зловещее неровное сияние; из горевшего на холме леса тянуло едким смолистым дымом, от которого у жителей Монте-Флета слезились глаза и перехватывало дыхание; свирепый ветер, гнавший перед собой все, что попадалось ему на пути, - в том числе и лето, вялое, как опавший лист, - бушевал вдоль отрогов Сьерры, заставляя людей прятаться по хижинам, и грозил им в окна посиневшим кулаком.
---------
(1) Улисс - так называли римляне Одиссея. В греческой мифологии Одиссеи царь острова Итака, участник осады Трои, главный герой поэмы Гомера "Одиссея". Славился хитростью, изворотливостью и отвагой.
В такие вечера - ведь пыль до некоторой степени тормозила движение колесницы прогресса в Монте-Флете - многие обитатели поселка волей-неволей собирались в сверкающем позолотой баре отеля "Мокелумне", поплевывали на раскаленную печь, спасавшую их, бедных овечек, от холодного ветра, и ждали, когда начнутся дожди.
В ожидании этого явления природы были испробованы все известные в Монте-Флете способы скоротать время, но поскольку они не отличались разнообразием и сводились главным образом к общедоступным шуткам, именующимся "разыгрыванием", за последнее время даже эта забава приняла форму солидного делового занятия. Томми Рой, убивший целых два часа на то, чтобы вырыть около своей двери яму, куда за вечер случайно попало несколько его приятелей, сидел с разочарованным и скучающим видом; четверо солидных граждан, под видом грабителей остановивших на дороге в Уингдэм окружного казначея, уже на следующее утро потеряли вкус к своей проделке; единственные в Монте-Флете врач и адвокат, участвовавшие в коварном заговоре против шерифа округа Калаверас, которому подсунули на подпись приговор о высылке из здешних мест медведя-гризли, представленного властям под псевдонимом майора Урсуса(1), ходили с видом усталым и отрешенным от всего земного. Даже редактор монте-флетского "Стража", написавший в то утро для развлечения подписчиков из Восточных штатов блистательный отчет о битве с каким-то индейским племенем, даже он казался сумрачным и истомленным. И наконец, когда Эбнер Дин, только что вернувшийся из Сан-Франциско, вошел в бар и ему задали, как водится, совершенно невинные на первый взгляд вопросы, на которые он ответил, не подозревая ловушки, и был втянут в беседу, навлекшую позор и унижение на его голову, никого это не развеселило, а сам Эбнер, хоть и оказался потерпевшим, сумел сохранить невозмутимость. Повернувшись как ни в чем не бывало к своим мучителям, он сказал:
- У меня найдется кое-что посмешнее. Старика Планкета все знают?
------
(1) Ursus major (лат.) - большой медведь.
Присутствующие, как по команде, разом плюнули на печку и утвердительно кивнули.
- Помните, он три года назад ездил домой?
Двое-трое сняли ноги со спинок стульев, а один человек ответил:
- Да.
- И хорошо погостил там?
Все неуверенно покосились на того, кто сказал "да", а он, вынужденный принять на себя тяжелое бремя и ответственность, через силу улыбнулся, сказал "да" еще раз и перевел дух.
- Повидался с женой и дочкой, - а дочка у него красавица? - продолжал осторожно расспрашивать Эбнер Дин.
- Да, - упрямо ответил все тот же человек.
- Может быть, вы и фотографию ее видели? - На этот раз голос Эбнера Дина прозвучал более уверенно.
Упрямец с беспомощным видом огляделся по сторонам, ища поддержки. Двое-трое соседей, только что поощрявшие его взглядами, теперь без зазрения совести стали равнодушно смотреть в другую сторону. Генри Йорк слегка покраснел и потупил свои карие глаза. Человек, говоривший "да", замялся, а потом с деланной улыбкой, которая должна была показать всем, что ему отлично известна цель этого допроса и он сам, будучи в прекрасном настроении, тоже решил пошутить, снова сказал "да".
- Послал домой... дайте-ка вспомнить... десять тысяч долларов. Так ведь, кажется? - продолжал Эбнер Дин.
- Да, - упорствовал тот с прежней улыбкой.
- Все правильно, - спокойно заключил Эбнер. - Но дело-то в том, что он и не думал ездить домой, и духу его там не было.
Все уставились на Эбнера с неподдельным удивлением и любопытством, а он продолжал свой рассказ нарочито спокойно и лениво:
- Так вот, слушайте. Я повстречал во Фриско одного человека, который все эти три года прожил вместе с Планкетом в Соноре. Ваш старик разводил там то ли овец, то ли рогатый скот, то ли спекулировал, причем без единого цента в кармане. А отсюда следует, что этот ваш Планкет с сорок девятого года ни шагу не сделал на восток от Скалистых гор.
Взрыв смеха, на который Эбнер Дин был вправе рассчитывать, действительно раздался, но в этом смехе слышались презрительные, злые нотки. Слушатели негодовали. Впервые они почувствовали, что надо знать меру и в шутках. Надувательство, которое тянулось полгода и набрасывало тень на прозорливость обитателей Монте-Флета, заслуживало сурового наказания. Планкету, конечно, никто не верил, но мысль о том, что в соседних поселках могли поверить, будто они поверили ему, наполняла их сердца горечью и злобой. Адвокат посоветовал притянуть Планкета к суду за вымогательство; врач, оказывается, давно уже замечал у старика признаки затемнения рассудка и теперь заявил, что не мешало бы посадить его в сумасшедший дом. Четверо видных коммерсантов потребовали в интересах местной торговли принять по отношению к обманщику решительные меры. В самый разгар этих горячих и сердитых споров дверь медленно отворилась, и в бар, пошатываясь, вошел старик Планкет.
