Сергей Сергеев-Ценский - Пристав Дерябин (Преображение России - 4)
______________
* Omnia mea [mecum porto] (лат.) - все мое при мне.
Из этого Кашнев понял, что он одинок.
Столы в канцелярии были неопрятные, некрашеные, сосновые, старые, покрытые листами пропускной бумаги, замазанной чернилами; было накурено и сперто - не помогала и форточка; не подметенный, заслеженный грязный пол скрипел песком под ногами. Кто-то сдавленным пискливым скопческим голосом, картавя, неприлично выругался в той комнате, где гремел посудой Культяпый.
- Сильно сказано, - отозвался на это Кашнев. - Кто это?
- Попка. Ка-ка-ду, - шаловливо протянул пристав и улыбнулся длинно, причем толстомясое лицо с бычьим подгрудком помолодело вдруг. - Случается, дамы его ласкают: попка-попочка, попка-душечка! - а он как запустит, господи, твоя воля! Сколько раз за него извиняться приходилось: люблю, мол, эту птицу, но-о... воспитана плохо, никак отучить не могу, - прошу простить.
И тут же он, пышущий только что закуренной папиросой, вдруг крякнул весело, подхватил сзади Кашнева за локти, как это делают с детьми, высоко поднял, грузно пробежал с ним несколько шагов, распахнул им же настежь двери и поставил на пол в той комнате, где гремел посудой Культяпый и неприлично ругался попугай.
Горела большая высокая лампа, от которой свет дробился весело на горлышках бутылок, рюмках и жестянках с консервами, которыми был уставлен стол; блестели листья большого фикуса в углу, и в просторной куполообразной клетке, головою вниз, висел белый какаду и трещал поперек по спицам крепким клювом, раздувая сердито хохол. На стене над большим диваном развешаны были ружья, шашки, револьверы.
III
- Милый мо-ой! - раскатисто гремел пристав, сидя с Кашневым за столом и накладывая ему на тарелку шпроты. - Вы себе представить не можете, какие все в общем мерзавцы, подлецы, негодяи, - представить не можете!.. Вор на воре! Мошенник на мошеннике! Подлец на подлеце! Факт, я вам говорю!.. Ведь отчего у нас столько преступлений? На каждом шагу убийства, разбои, какие-то цыганские шайки тоже... фигуряют!.. Что такое? Откуда, я вас спрошу? Простейшая история: об-щество у нас жулик на жулике, общество по-го-ловно все - подлейшего состава! Понятия о честности ни малейшего!.. У нас если не крадет кто, - просто случая подходящего ждет. Дайте ему смошенничать втихомолку, в укромном месте, отца родного продаст, только бы тот не узнал, - факт, я вам говорю! У нас арестантов ведут, а им бабы копейки суют: несчастненькие!.. Да он на своем веку дюжину таких баб, как ты, шкворнем ухлопал, дура чертова! Всепрощение? - это называется слюни пускать, а не всепрощение! Принципов нет! Круговая порука, нынче ты меня ограбил - ты в кандалах, завтра я кого ограблю - я в кандалах... От тюрьмы, от сумы не отказывайся... Разврат! - факт, я вам говорю! На каждого нищего как на первейшего мошенника нужно смотреть, а они у нас рассадники жалости, а-а?.. Какая у нас жалость, милый мо-ой! У нас жестокость нужна! Драконовы законы нужны!.. На полицию ты с уважением смотри, а не так!.. Полиция не с ветру!.. Ты общество копни, т-ты! Нутро копни, а не какой-нибудь ноготь, болван! Зерно возьми, раскуси, а не... а не так... с чердака в лапоть... да-с!.. Ну-ка, холодно в Сибири, выпить надо! - и пристав, все время сверкавший очками, вдруг снял их, отчего лицо у него, как у всех близоруких, сразу потухло, стало наивным, сонным, расплывчатым, и взялся за рюмку.
- Пожалуй, одну я выпью, - сказал, улыбаясь, Кашнев.
- Одну? Как одну? Почему?.. Не пьете? Совсем не пьете? - удивился пристав.
- Нет, не приходилось как-то...
- Смотрите! Баран у нас вот так тоже не пил, не пил да издох. Ну-ка, мы! - и он потянулся чокаться.
Но когда приподнялся Кашнев ему навстречу, пристав увидел у него на груди маленький скромный значок, которого он почему-то не успел заметить раньше: синенький крестик в белом ромбе.
- Как? - онемело спросил Дерябин и прищурил глаза.
Руку с рюмкой он тоже отвел. Другой рукою нашарил очки, прикинул к глазам, пригляделся испуганно.
- Этто... что значит?
- Что вы? - не понял Кашнев.
- Так вы мельхиоровый? Из запаса?.. По случаю войны взяты?.. С воли? с усилием спросил Дерябин.
- Да. Что из этого следует? - обиженно спросил Кашнев.
- Ничего, - нахмурился вдруг пристав и медленно, - лупоглазый, красногубый, с небольшими усами подковкой, - наклонил свою рюмку над пустою тарелкой и вылил водку. Потом он как-то тяжело ушел в мягкое кресло, на котором сидел, подперся рукою и закрыл глаза. Только слышно было, как густо дышал, раздувая широкие ноздри небольшого носа.
Попугай обругался вдруг в тишине. На стене напротив как-то серьезно молчали симметрично развешанные ружья, шашки, револьверы. Мертво блестел лист фикуса. Кашневу было неловко, и думал он, не пойти ли просто домой. Подумал о своих солдатах: должно быть, спали теперь в каземате на свежей соломе.
Вот открыл снова глаза Дерябин, мутно пригляделся, спросил немного хрипло:
- Вас... как зовут?
- Дмитрий Иванович, - с привычной готовностью ответил Кашнев.
- Митя? - неистово удивился Дерябин. - У меня ж брат был Митя, от тифа умер... Какой малый чудесный был! Митя! Выпьем на "ты"! - вдруг поднялся Дерябин. - А? - И почти безволосые, еле внятные брови нахмурил, наклонил голову, вобрал подбородок и исподлобья глядел на Кашнева ожидая.
- Как будто на "ты" нам пить... - запнулся Кашнев, улыбнулся конфузливо и покраснел, и, покрасневши, сам на себя обиделся вдруг; подумал: "Не все ли равно? - ведь никогда его больше не увижу..." И неожиданно для себя поднял рюмку и сказал:
- Что же, выпьем.
И потом сразу стало тесно, трудно, жарко: это могуче обнимал, тискал и целовал его в губы и щеки Дерябин. И, глядя на него влюбленными радостными глазами, тяжело, точно страдающий одышкой, говорил Дерябин:
- Митя, а? Митя!.. Ведь ты себе представить не можешь, какие все в общем мерзавцы, скоты!.. У тебя в казарме, там что? Ти-ши-на! "Никак нет", "ряды вздвой", "равнение направо"... А я здесь как черт в вареной смоле киплю! Свежего человека нет, - все подлецы! Факт, я вам говорю!.. Насчет новобранцев, - это я сочинил, что мне солдаты нужны, черт их дери... Ты уж прошу простить, сочинил. Мне офицер был нужен. Со взводом, думаю, кого же пошлют? Субалтерна, молодого какого-нибудь, честного... Ты ведь честный, Митя, а? Даже спрашивать нечего, честный еще, по глазам вижу, - честный... Митя, а? Ну, выпьем! Нне так! Т-ты, гимназист! Крест-накрест. Руку давай сюда, вот! Гоп! - и Дерябин лихо поддал, как на каменку, свою рюмку, и поперхнулся водкою Кашнев.
Сказал пристав, усевшись:
- Это напрасно у меня такая фамилия - Дерябин; мне бы нужно Бессоновым быть: я вот третью ночь сегодня спать не буду. Вчера ночью с новобранцами возился, а третьего дня меня чуть было студент один не убил.
- Как?! - спросил Кашнев.
- Как! Как убивают? - Вооруженное сопротивление. Арестовать нужно было, я к нему в два часа ночи с нарядом, а у него дверь на замок, - и пальба пачками. Сражение. Городовому одному ухо прострелил: так кусок и выхватил, вот, с ноготь кусок... Как рвану я эту дверь, да в комнату! Раз он в меня, вот так пуля! Рраз, - вот это место мимо пуля... н-ну, руки ж дрожали, дрянь! Кинулся я - и его с ног сшиб и револьвер отнял, - честь честью!.. Вот револьвер - маузер.
И, говоря это, он подошел к стене и снял длинный, солидно сделанный новенький револьвер.
- Вот! Из него как из солдатской винтовки пали: никакого промаху и быть не может!.. Как он в меня не попал? Нет, ты скажи, черт его дери! Что я для него, муха?
И, держа маузер на прицел, он спросил:
- У тебя какой системы? Наган?
- У меня?.. Да у меня никакого нет, - почему-то неловко стало Кашневу.
- Газета на шнуре?.. Хочешь, подарю!.. Вот - наган. Система - наган, работа - Тула, бери. Бьет здоровенно, не смотри, что Тула... А маузер нельзя, к делу пришью... бери.
- Ну вот... Точно я купить не могу, - отвел Кашнев его руку с наганом.
- Отказался? Что? - удивился Дерябин. Он стоял с револьверами в обеих руках и обиженно смотрел на Кашнева воспаленными от бессонных ночей глазами. - Почему отказался?
- Зачем же такие подарки делать? - мягко говорил Кашнев. - И ты... (неловко вышло у него это первое "ты") ты меня ведь в первый раз видишь...
- Так что? Не пойму!
- И, наконец, что это за револьвер такой, бог его знает!
- Та-ак! - горестно протянул пристав. - Так и запишем...
Но вдруг, закусив губы и дернув широкими ноздрями, он крикнул:
- Культяпый!.. Я тебе его сам в кобур положу! - погрозил он Кашневу наганом; и когда появился Культяпый, он закричал ему, вращая красными белками: - Найди там кобур их благородия и привяжи это к шнуру, - понял?
Культяпый бережно взял револьвер и выскользнул с ним проворно, как мышь.
- Митя! - крикнул Дерябин, восторженно глядя на Кашнева. - Митя! Братишка мой был Митя, - от тифа помер... дай, боже, царства небесного... Друг! - он положил тяжелые руки ему на плечи. - Ради дружбы, ради знакомства нашего - сними ты это! - и он гадливо показал глазами на значок и передернул губами справа налево.
