Петр Ростовцев - Размышления одной ночи
Тогдашний начальник войск округа генерал-майор Прусский приказал блокировать значительный по площади район, в котором оказалось и это мелководное болотистое озеро с густым камышом.
Неоднократная "проческа" результатов не давала. На розыск лазутчиков был послан личный состав школы служебного собаководства, но нарушители как в воду канули.
- Очевидно, они прячутся в камышах, - высказал предположение капитан Светов.
На оперативном совещании, не в меру разгорячась генерал Прусский отдал начальнику штаба распоряжение:
- Скосить к чертовой матери весь камыш. Начальнику тыла обеспечить пограничников косами.
С ближайших сел собрали косы. В считанные часы пойма реки и заболоченное озеро стали выглядеть будто подстриженные под машинку.
- Камыш не лес, вырастет, - оправдывал свое решение довольный теперь генерал.
На водной глади озера Светов заметил легкие пузыри...
- Значит, вторжение в природу оправдано, - радовался он.
Два лазутчика отсиживались в воде застоявшегося озера.
С тревожной группой, в составе которой был и Матвеев с Ремом, начальник заставы выехал на участок предполагаемого нахождения неизвестного, где пограничным нарядом, после полученной команды о тщательной проверке контрольно-следовой полосы и сигнализации, на траве были обнаружены неясные отпечатки.
- Собаку на след, - распорядился начальник заставы.
Пограничники были удивлены неторопливыми действиями нового инструктора. Отпустив собаку с поводка Матвеев снял сапоги, извлек из-за пазухи сверток с кедами, стал не спеша переобуваться. Собака тем временем резвилась.
Вчерашний сосед по кровати вновь удивленно произнес:
- Во дает, следопыт.
Начальник заставы возражать против такого новшества не стал. Взглянув на часы, Матвеев взял собаку на поводок, подвел к следу, властно сказал: "Рем, след!" Собака напряглась, очертила круг вокруг своей оси и резко рванула поводок. Матвеев бросил на ходу:
- Далеко не отставайте. При задержании неизвестного дам автоматную очередь.
Матвеев с трудом сдерживал Рема. На лесных и болотных участках собака сбавляла темп, через открытые поляны и каменистые площадки шла резво. Тревожная группа, как и предполагал Матвеев, на пятом километре отстала. В тяжелых солдатских сапогах рекорда в марафоне не поставишь. Матвеев и предусмотрел на этот случай кеды.
Матвеев еще не знал особенностей здешних мест и, поэтому, выйдя к камышам, принялся тщательно анализировать обстановку, думая за себя и за противника. Сама собой напрашивалась мысль: к чему нарушителю в спокойной обстановке терять время и лезть в камыши? Но собака тянула туда, к урезу воды.
- Стоп, Рем, думай. Нас хотят перехитрить. - Он дернул поводок собаки, уводя ее от следа. - Пойдем вдоль уреза воды, в сторону леса.
Рем послушно, не суетясь, пошел рядом, всем собачьим существом подражая характеру хозяина. Пройдя метров пятьсот, овчарка поставила уши торчком, повела носом по ветру, переключаясь на верхнее чутье. Рем опять натянул поводок - след взят.
В лесу от испарений близкого озера было влажно. Рем дышал тяжело, втягивал живот, ронял обильную слюну. У Матвеева, наоборот, от утомления першило в горле.
Матвеев услышал хлесткий выстрел из-за дерева, машинально упал, освободив поводок собаки. Сердце колотилось. Движения стали неловкими, угловатыми, ноги - будто чужими.
"Аффект страха", - пронеслась телеграфной строкой в памяти оценка подобных ситуаций в учебнике сержанта.
Рем не растерялся. Он шел на затаившегося противника открыто, крупными прыжками, злобно рыча. В неуловимое мгновение он сбил выскочившего из-за дерева человека и держал его до подхода своего верного друга. Матвеев дал очередь из автомата, взял собаку на поводок и строго сказал:
- Рем, сидеть!
...Мысли Светова были подобны приливу: одна волна воспоминаний накатывалась на другую. Все, что сохранилось в памяти и что выветрилось безжалостным временем, что волнует, - будоражит и теперь или предается забвению...
Он желал бы сейчас блаженной расслабленности, однако возбужденный мозг работал с нарастающим напряжением.
Светов подошел к окну. Повеяло теплой июльской прохладой. В сознании промелькнули строки поэта:
"Надмирно высились созвездья в холодной яме января".
Снова и снова он возвращался к мыслям о молодежи, навеянным воспоминаниями о Матвееве. Конечно есть кое у кого из молодых и ахиллесова пята. К примеру, протерев за партой не одни штаны и нашпиговав голову знаниями, иной великовозрастный Илюха Обломов не может заколотить гвоздя в стену. Нет, своевременно, очень своевременно ввели новую школьную реформу.
Думал он и о другой проблеме. Не у всех молодых людей к восемнадцати годам складывается чувство личной социальной ответственности за все, что делается в мире.
Конечно, на каждое поколение эпоха накладывает свой отпечаток. Ведь были мучительные упреки своему поколению в стихах юного Лермонтова:
С печалью я смотрю на наше поколенье...
В бездействии состарится оно.
Александр Петрович мысленно перенесся в детство и отрочество. Его поколению пришлось ломать хребет фашистскому зверю, отстраивать разрушенную страну, а потом работать на важных участках партийной, государственной и общественной деятельности.
Юношеское воображение Саши Светова питалось тревожными сводками героических фронтов Испании, далекой и близкой. В его сознание эта страна вошла не только географическим понятием, сотканная из плоскогорий и гор, южного солнца и моря, серых туманов, оливковых рощ и желто-зеленых апельсиновых плантаций, но и личным чувством глубокой симпатии к бесстрашному и бескорыстному рыцарю Дон-Кихоту, его верному слуге и другу Санчо Панса, к солнечной провинции Ла-Манча, по которой пролегли маршруты походов рыцарей добра, увлекательным книгам неунывающего Лопе де Вега, трагическим картинам Гойи. Саша испытывал родство душ с ними, и это чувство усиливала "Гренада" Михаила Светлова. Саша с упоением читал:
Я хату покинул, пошел воевать,
Чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать.
Светов с признательностью вспомнил Марию Михайловну - свою первую учительницу. Когда в Испании разразилась гражданская война, она поручила ему делать сообщения перед началом уроков. На карте Испании красными и синими флажками Саша обозначил позиции республиканских и фашистских войск, места главных событий. Флажки тревожно перемещались вокруг больших городов Испании - Мадрида, Барселоны, Валенсии, Севильи, Кордовы, Толедо; проходили по горам Гвадаррама, провинции Гранада. Часто флажки перемешивались цветами, тесня друг друга. В такие дни голос Саши дрожал и срывался.
Уже в зрелом возрасте судьба сведет Светова со многими участниками испанских событий. Книжную, полку, как дорогие реликвии, займут подаренные ему книги с авторскими посвящениями от Энрике Листера, прославленного военачальника республиканской армии Льва Василевского пограничника-дальневосточника. сподвижника советских разведчиков Яна Берзина и Григория Сыроежкина, писателя Евгения Воробьева.
С высоты прожитых лет Светов видел нерешительность республиканского правительства по пресечению контрреволюции, забвение испанских уроков в Чили. Однако навсегда, как образец, в его душе остались от испанских событий примеры мужества и подлинного интернационализма.
* * *
Светов вышел на улицу уснувшего южного города. Было непривычно тихо. Лишь одиночные прохожие спешили по плохо освещенной извилистой улице, идущей вверх, к нагорной части города. В этой ночной тишине Светов безуспешно стремился освободиться от потока воспоминаний.
Спустя три года после испанских событий на страну обрушилась война, и все прошедшее потонуло в настоящем, растворилось в нем без остатка. Детство промчалось, как вешняя гроза. И вскоре небольшая донская станица - его родина - оказалась в эпицентре войны. Сначала она пережила горечь поспешного отступления соединений и частей Южного фронта, затем триумф наступления Юго-Западного фронта после позорной катастрофы фашистской армады в Сталинграде.
В жизни многое забывается. Саша Светов забыл обидчиков и обиды, нанесенные ему в детстве. Однако и по прошествии десятков лет ничем не затмился памятный воскресный день 22 июня 1941 года.
Саша в последнюю мирную ночь спал мало: и потому, что она самая короткая, и потому, что накануне, в субботу, он впервые признался Тане в любви. Занятия в школе закончились, Саша перешел в девятый, Таня в восьмой...
Однажды после танцев, в неосвещенной части парка, Саша декламировал письмо Онегина к Татьяне. Таня трепетала от восторга. Она не отстранила Сашиной руки, привлекшей ее хрупкую талию к себе. не уклонилась от поцелуя, пылкого, неумелого, стыдливого. Впервые шли они, взявшись за руки, по безлюдным улицам станицы, разделенной железнодорожным полотном, как экватором, на две равные части - северную и южную. Таня жила на "Камчатке", в северной части. Саша возвратился к себе, в южную часть, к утру, незаметно пробрался в сарай, лег на топчан. Лицо его пылало. Завтра, как условились, он должен был вновь встретиться с Таней, и от этой волнующей мысли его чувства вспыхивали с новой силой.
