Николай Михайлов - У заставы Ильича
Напомню, что в Лейпциге с 21 сентября по 23 декабря 1933 года был затеян процесс, на котором коммунистов ложно обвинили в поджоге рейхстага. В действительности же поджог совершили гитлеровцы под руководством Геринга - он был министром внутренних дел, правой рукой Гитлера.
Димитров оказался в Германии как политический эмигрант. Болгарские коммунисты горячо любили бесстрашного лидера. В сентябре 1923 года он возглавил антифашистское восстание в Болгарии, за что заочно был приговорен к смертной казни. В 1926 году фашисты провели провокационный процесс против Болгарской компартии. Димитров был вторично заочно приговорен к смертной казни.
Когда гитлеровцы затеяли процесс в Лейпциге, во многих странах началось мощное движение протеста против провокации. Трудящиеся отвечали на попытку фашистов стачками, митингами, демонстрациями. В Париже создали Международный комитет помощи жертвам фашистского террора. Приступила к работе Международная следственная комиссия, в которую вошли крупнейшие юристы мира. В Лондоне открылся контрпроцесс. Неопровержимыми данными было доказано, что коммунисты не имели никакого отношения к поджогу. Поджог был делом рук фашистов. Для этого они использовали подземный ход, соединявший рейхстаг с дворцом Геринга.
Из обвиняемого Георгий Димитров превратился в обвинителя - об этом и говорил плакат. На процессе Димитров разоблачил фашистскую провокацию, раскрыл перед миром облик германского фашизма. В первой же речи 23 сентября он сказал:
"Верно, что я большевик, пролетарский революционер... Я действительно являюсь восторженным приверженцем и поклонником Всесоюзной коммунистической партии большевиков, потому что эта партия управляет величайшей страной в мире..."
Страна Советов строит новое общество - социализм, говорил Димитров. А что несет фашизм? Все, что чуждо интересам народа, все, что наполнено злобой к прогрессивному, подлинно гуманному. Напрасно вы думаете, что представляете силу, продолжал он, обращаясь к гитлеровским главарям. Трудящиеся всего мира должны подняться против фашизма и разгромить его.
Международное движение протеста достигло своей цели. Оно было столь сильным, что даже фашистское судилище вынуждено было отступить. Димитрова удалось освободить из застенка; 27 февраля 1934 года он прибыл в вашу страну. Это был день победы и радости.
Это было торжество пролетарского интернационализма. На таких образцах воспитывались новые отряды молодых борцов. Настали дни и ночи республиканской Испании. В газетах печатали портрет женщины с развевающимися черными волосами, с огненным взглядом. Без подписи под снимком было ясно, что она призывает к сопротивлению, к борьбе. Это была Пассионария-Неистовая, так звали Долорес Ибаррури, У нее были дети, дочь и сын. Она знала, что подвергает их смертельной опасности, но не отступала, не складывала оружия. Дочери Амалии и маленькому Рубену она внушала, что ее долг - быть на баррикадах.
Девушки записывали в альбомы слова Долорес: "Лучше умереть стоя, чем жить на коленях".
События в Испании вошли в дома сталеваров и прокатчиков, электриков и токарей - и наш пропагандист Саша Горбунов, и осенью и зимой он ходил в кожаной тужурке, без шапки, тоном, не допускающим никаких сомнений, говорил о там, что рано или поздно франкисты будут разбиты и наше дело - помогать революционным силам.
В один из осенних дней 1936 года на заводе "Серп и молот" созвали митинг молодежи. Обсуждали, как выполнить интернациональный долг и чем помочь революционной Испании.
- Испанских матерей и детей надо поддержать по-настоящему,- говорил комсомолец Коробков.- Единовременный взнос в фонд помощи - очень хорошо, но этим мы не ограничимся, а будем помогать трудовому народу Испании до окончательной победы.
С таким воззванием митинг обратился к советской молодежи. "Комсомольская правда" 22 сентября 1936 года опубликовала его.
Иван Шашкин теперь в дни получек приходил с двумя тетрадями. Во вторую он записывал суммы добровольных взносов в фонд республиканской Испании.
Под Москвой, в каких-нибудь тридцати километрах от города, между деревней Подушкино и поселком Одинцово сохранились прекрасные дубравы. В этих краях иногда проводили мы короткие часы отдыха с Сергеем Тимофеевичем Коненковым. В последние годы он выезжал редко, все дни оставался на квартире, в доме на Тверском бульваре. Здесь же была и его мастерская. В свои девяносто лет Сергей Тимофеевич работал каждый день, не исключая и праздников. Тем более дороги были для него редкие загородные прогулки.
Во время одной из таких прогулок на зеленой, почти квадратной полянке мы увидели дуб. Ствол дерева был кряжист, могуч, крона широкая и густая. Вся поляна была залита солнечным светом, а сквозь крону дуба лучи солнца пробивались с трудом, и воздух в этой тени был прохладен. По соседству кудрявились молодые дубки с блестящими, словно покрытыми лаком, зелеными листьями, крепкими, остро очерченными.
- Удивительно,- говорил, испытывая восторг, Сергей Тимофеевич.Желудь ведь величиной с наперсток, никак не больше, а какой из него богатырь поднялся! Ветер и буря, жара и стужа - все ему нипочем.
Я вспомнил Ивана Шашкина, Ивана Романова, Сашу Бахмутского, Сашу Горбунова, Колю Коробкова. В те, как кажется теперь, далекие тридцатые годы эти московские рабочие-металлурги, возможно, и не предполагали, какие дивные и благородные посевы они взращивают. Великое строится из малого.
Во все времена впереди человечества шли люди с пылающим сердцем.
Вновь вернемся к исходной точке нашего повествования - к заводу.
Вблизи завода проходят линии Московско-Курской и Московско-Горьковской железных дорог. Если двигаться к корпусам от заставы Ильича, то надо подняться на узкий щелястый пешеходный мост, перекинутый над блестящими железнодорожными рельсами. Отсюда видна панорама: старый мартеновский цех с его огнедышащими печами; фасонно-литейный, где господствует запах горячего песка, клокочущего металла и остывающей сизой окалины; прокатный, с извивающимися по чугунным плитам пола огненными змеями; далее - листопрокатный, теперь здесь вместо кровельного железа и жести прокатывают высококачественный стальной лист; недалеко от него ремонтно-механический; после горячих цехов, где летом нечем дышать, этот цех воспринимается как привилегированный,- в тишине мерно гудят токарные, фрезерные станки, тонкой струйкой течет мутноватая светло-желтая эмульсия, вьется под резцами стружка - золотистая, если обрабатывается медь, светло-серебристая, если обрабатывается сталь.
Когда привыкнешь к заводу и полюбишь его, он всегда, в любое время года, суток, в любую погоду представляется тебе необычайно красивым. Бежишь ранней весной по легкому звенящему заморозку в утреннюю смену, которая начиналась в шесть часов, и видишь, как при первых лучах солнца розовеют стекла огромных корпусов. Идешь летом в ночную смену - и с особой остротой замечаешь и тени от деревьев в сквере, и еле слышный шелест листьев в вершинах, и запах травы на газонах, принявшей ночную сырость. Наверное, восприятие в эти минуты, перед сменой, острей потому, что через полчаса ты окажешься среди пламени и дыма, грохота и жара - и хочется сохранить в себе даже крошечные драгоценности живой природы.
Зимней ночью картина другая. Прохожих не видно. Все вокруг уснуло. Такая тишина, что слышно, как, устилая и тротуар и мостовую, с шорохом падают снежинки.
Войдя в цех, попадаешь в иной мир - такой грохот, что голос стоящего рядом человека слышишь с трудом. Все заняты своим делом. В бригаде на каждом стане - семь человек. Зазевайся один - и нарушается ритм и прерывается прекрасная песня труда - необычайно энергичная, полная вдохновения, накала.
Когда по призыву партии в 1929 году весной в цехах началось социалистическое соревнование, такие паузы стали редкостью. Вальцовщику подают для проката сутунку. В считанные секунды он расправляется с ней, отбрасывая ее после проката для подогрева. Снова раскаленный добела в печи квадрат металла выбрасывается к стану. Вальцовщик чуть ли не на лету подхватывает его, пускает в валы, на чугунном полу распластывается огненная полоса. Огненная метель продолжается без перерыва всю смену.
Люди работают, обливаясь потом. Ради чего? Не хочется тащиться в хвосте, у каждого есть совесть, рабочее самолюбие, чувство профессиональной гордости, желание показать себя - свою удаль, свое мастерство, а, в конечном счете, свое понимание общественного долга.
Возможно, мы редко задумываемся над тем, как живет и действует могучий коллектив завода, где тысячи людей связаны общими заботами, общей дисциплиной, общим духом таких изумительных качеств, какими являются дружба, товарищество, вошедшая в плоть и кровь взаимная выручка. Я не помню, чтобы в цехе об этом говорили вслух. Заводской коллектив прекрасен потому, что здесь не говорят о плече друга,- каждый чувствует его ежеминутно, и это так же естественно, как дыхание живого существа.
