Сергей Кремлев - Политическая история Первой мировой
Тот же Тэратани – в отличие от многих нынешних российских расстриг с учёными степенями по «марксистской истории» – признаёт, что к концу тридцатых годов сталинский СССР ставил во главу угла себя, а не химеры Троцкого. Да ведь и Ленин, скажем в скобках, в своих последних работах тревожился о том, как нам «организовать соревнование», как «реорганизовать Рабкрин», а не о том, как разжечь «мировой пожар».
То есть большевизм Сталина имел всё более явно выраженный государственный и даже, я бы сказал, национальный характер. Только национальная окраска тут была не чисто русская, а новая – советская.
Над тезисом о «советском народе» как о новой исторической общности людей сейчас смеются. Но мысль о том, что в начале XX века в России началá складываться новая нация – российская, высказывал уже генерал Деникин в «Записках русского офицера», изданных до Первой мировой войны. В СССР эта тенденция, тонко подмеченная Антоном Ивановичем, лишь развивалась и укреплялась. И большевизм сталинской формации всё чаще ставил интересы новой советско-российской нации превыше всего. При этом интересы советского народа не конфликтовали с интересами остальных народов мира, а находились на передовом рубеже подлинных, то есть созидательных и справедливых, интересов человечества.
Германский же нацизм превыше всего ставил интересы немецкой нации и только немецкой нации. Взгляд высокомерный и неконструктивный, чего уж тут отрицать! Однако высшие интересы обеих наций – и советско-российской, и германской – заключались в обеспечении взаимной дружбы и сотрудничества, у которых были и естественная экономическая основа, и глубокие исторические корни. И вот на почве общности национальных интересов СССР и Германия совсем не обязательно должны были сойтись в рукопашной.
ПРОФЕССОР Тэратани не ошибался так уж серьёзно: нацизм и большевизм как идеологии действительно были генетически глубоко чужды друг другу, вплоть до прямого антагонизма.
Но это не означало, что такими же генетическими врагами были нацистский Третий рейх, как государство германского народа, и социалистический Советский Союз, как государство советского народа. Два государства, Германское и Российское, исторически и геополитически изначально врагами не были. В системном смысле Германия и Россия были призваны не уничтожать, а дополнять друг друга. И тем не менее они за короткий исторический период дважды вели жестокие войны.
В чём дело?
Почему?
Напомню, что вначале меня заинтересовали обстоятельства и истоки формирования конфликта «Германия – СССР». Но, подробно рассматривая их, я вынужден был опускаться по временнóй шкале вглубь времён, ибо там отыскивались истоки: от начала тридцатых годов – к послеверсальской Веймарской Германии и полутроцкистскому СССР начала двадцатых годов, затем – к Версальскому миру, Первой мировой войне и – к её предыстории.
Не поняв, как стравливали два народа, в сути Первой мировой войны толком ничего понять нельзя. И лишь после того, как предыстория, история и послеистория той старой Войны легла на бумагу, я понял, что нерв ситуации я нащупал верно.
Надеюсь, по прочтении книги читатель со мной согласится.
Основная её идея ясна: Первую мировую войну (как и Вторую мировую войну) задумало и обеспечило Мировое Золото. Властвующие эксплуататорские элиты мира – не просто основная, но единственная причина обеих великих войн XX века. При этом, погружаясь в давно отшумевшие, а всё ещё не устаревшие страсти, я раз за разом приходил к мысли об искусственности участия дореволюционной России в войне западного мира с Германией.
Не должны мы были с ней воевать… Ни к чему это было нам с любой точки зрения, если, конечно, иметь в виду точку зрения друга России, а не её недоброжелателя.
Исследуя проблему «германцы – русские славяне», можно было бы добраться до времён поздней Римской империи и даже более древних – ведических, арийских. И, идя мысленно по этому пути, далеко не богатом взаимными конфликтами, можно вспомнить, что Ливонскую, например, войну Иван Грозный вёл не с немцами, а со шведами, что на Грюнвальдском поле смоленские полки были в силу того, что смоленские земли находились тогда под властью Литвы, что Александр Невский получил своё прозвище за невскую победу 1240 года не над немецкими «псами-рыцарями», а над шведским войском во главе с родственником шведского короля Биргером.
Да и Ледовое побоище, хотя и произошло через два года в столкновении с Тевтонским орденом, было не чисто двусторонним конфликтом. Орденские войска (даром что орден называли также Немецким) были фактически интернациональными (немцы, датчане, рыцари-добровольцы из других европейских стран, чудь-эсты).
Первое издание Большой Советской энциклопедии в томе первом за 1926 год называет среди врагов Невского шведов, ливонцев, литовцев, а о немцах даже не упоминает. Сам же Тевтонский орден появился на Балтике по приглашению польского князя Конрада Мазовецкого и обосновался там волею католических владык Запада для борьбы с литовскими язычниками-славянами. Да, ориентировали тевтонских рыцарей и на православную Русь, но рыцарей, а не немцев как таковых.
А вот в 1940 году, в том же первом издании БСЭ, но уже в томе 45 Ледовое побоище описывалось с упором «на немцев»… Думаю, не Сталин и не друзья России подписывали в печать энциклопедическую статью с подобной направленностью. В чём же тогда было дело? Думаю, в том, что не только в 1914-м, но и в 1940-м году желающих спровоцировать и стравить два народа в смертельной схватке хватало…
МЫ ПОМНИМ о победах русских чудо-богатырей при Егерсдорфе и Кунерсдорфе над прусским войском в Семилетней войне, о том, что в 1760 году русские доходили до Берлина в первый раз (заняв его, правда, всего-то на три дня). Но мы плохо помним, что Семилетняя война началась из-за колониальных свар Англии и Франции, а потом в эту абсолютно ненужную России войну нас втянула в своих интересах австрийская императрица Мария-Терезия. Она ловко использовала личную обиду Елизаветы Петровны на прусского Фридриха.
Конфликт Пруссии и России был выгоден лишь Австрии, Франции, Англии и Швеции. Знаменитый мемуарист тех времен Андрей Болотов (сам участник Семилетней войны) писал: «Заключены были (Марией-Терезией. – С. К.) тайные союзы с саксонским курфюрстом, бывшим тогда вкупе и королём польским, также с королём французским и с самою Швециею. Употреблены были все удобовозможные способы к заключению такового же союза с Россиею и к преклонению её к тому, чтоб и она вплелась в сие замышляемое и до неё нимало не касающееся дело».
Да, с тех пор как Россия превратилась в европейский и мировой фактор, её пытались «вплести» и «вплетали» в чуждые ей авантюры не раз. И поговорить об этом было бы не лишним, но такое путешествие во времени увело бы нас слишком далеко от проблем недавних и нынешних. Поэтому я остановился в Зеркальном зале Версаля конца семидесятых годов позапрошлого века и, полюбовавшись на золото мундиров и сияние бриллиантовых колье, отправился в обратный путь. А почему я стал «плясать» именно от версальских дворцовых зеркал, читатель вскоре узнает…
Принимаясь за переоценки новейших отношений русских и немцев на рубеже XIX и XX века и в начале XX века, я не шёл от личных симпатий и антипатий, не выстраивал заранее схем и не хотел исходить из чьих-то чужих построений. Я не следовал за устоявшимися схемами, однако и не игнорировал их, а критически переосмысливал. И при этом старался оставлять то, что позволяло выявлять историческую истину, а не подправлять её в каком-либо заранее заданном духе: «коммунистически-официозном», националистическом, прозападном или антисоветском.
Не стремясь к лаврам чрезмерно (а порой и злостно) беллетризующего историю Валентина Пикуля, я хотел добиться лёгкости, но не легковесности восприятия читателем серьёзных фактов и оценок.
Первым «китом», на котором покоился мой подход, был критический анализ дореволюционных, советских, постсоветских и западных источников.
Вторым «китом» стала уверенность в общности человеческих проявлений в любую эпоху. Чтобы понять, насколько истинно то или иное писаное историческое свидетельство той или иной эпохи, полезно и даже необходимо представить себя в этой эпохе, на месте её героев – и героев без кавычек, и «героев» в кавычках.
А третьим «китом» была избрана честность подхода. Я не хотел дать некую новую «версию» давних событий, а старался провести наиболее близкую к тому, что было на деле, реконструкцию. То есть восстановить подоплёку происходившего на глазах сотен миллионов людей…
Когда же каркас моих представлений о тех временах наметился, я взял за правило не бояться испытать его на прочность раз за разом, сравнивая то, что получилось у меня, с тем, что делали до меня другие. И, на мой взгляд, «здание», в которое я предлагаю войти читателю, выстроено не на песке.
