Сергей Соловьев - Полный курс русской истории: в одной книге
Собственно говоря, на этот великий труд и ушла вся его жизнь. За 29 лет этой жизни он сумел издать 28 томов русской истории, последний, 29-й, вышел уже после его смерти. В год Соловьев писал по одному тому. Это была титаническая работа, поскольку приходилось не только переосмысливать факты, но и дополнять их, находить новые, устранять неточности, и, по сути, та история, которую он создал, для всех последующих историков стала лучшим сочинением такого рода.
По истории Соловьева учились и Ключевский, и Тихомиров, и Покровский. С Соловьевым можно было спорить, но даже на сегодняшний день – это наиболее полное фактическое изложение событий от древности до царствования Павла Первого. У Ключевского мы не найдем того обширного фактического материала, какие-то события он освещает мельком, какие-то и вовсе пропускает, но у Соловьева событие идет за событием, и каждое выписано детально, даже слишком детально. Именно эта детализация некогда происходящего обычно и «убивает» читателей, для которых история не профессия, а средство для любомудрия. Читатель при виде многотомной истории Соловьева делает глубокий вдох, ощущает мгновенное головокружение и ужас, что все эти тома придется прочесть. А когда начинает он чтение, то спотыкается о множество второстепенных фактов, скрупулезно выверенных и записанных Соловьевым. Поэтому читать его дилетанту сложно, за лесом он попросту не видит отдельно стоящих сосен. И дилетанту, конечно, не оценить, что сделал для русской истории Сергей Михайлович Соловьев. А сделал он немало, начиная с того, что сумел увести наиболее восприимчивого современного ему студента и читателя от карамзинской лирики к научному мировосприятию, причем ему удалось даже больше: он смог оттащить этого читателя от слюняво-патриотичного славянофильства, которое в его время набирало силы. И научная история пошла не вслед за Аксаковым, Погодиным, Хомяковым и Киреевским, а вслед за западником Соловьевым. И не было более среди историков ни единого славянофила, которому бы удалось оставить заметный след в науке. Соловьев очень просто и очень красиво показал, что история всех народов скроена по одинаковому образцу и движется по одинаковым законам, а если кому-то кажется, что для русской истории существуют особые законы и особый путь, – так это выдумка. И не столь важно, по какой причине ученый исповедует такой взгляд – от собственного недомыслия и заблуждения, или по заказу от вышестоящих инстанций, но все равно сути это не меняет – история как наука не понимает «особого пути» и «особых законов». Впрочем, несмотря на это отвращающее славянофилов отрицание особой русской дороги в будущее, Соловьев был человеком крайне лояльным к власти (пусть власть считала иначе, а – увы – она считала!) и верил, что в силу величины страны неограниченная власть является благом. Поэтому более радикальные современники искренне причисляли Соловьева тоже к славянофилам. И он находился всегда в странном положении: западник по образу мышления он часто бывал отвергнут западниками, а рассуждая – как он считал – объективно и с западнической точки зрения, вдруг оказывался для этих радикальных граждан в стане врагов – славянофилов. И ни те, ни другие не считали его своим. В этой парадоксальной позиции он и находился всю свою жизнь.
Подход Соловьева к науке истории станет более понятен, если вспомнить его основные ведущие идеи.
«Народы, – считал он, – живут, развиваются по известным законам, проходят известные возрасты, как отдельные лица, как все живое, все органическое». Мало того, народы еще и следуют по четко обозначенному пути – все они стремятся к одной и той же цели, проходят одни и те же этапы развития, на них воздействуют в сущности одинаковые факторы, вынуждающие к одинаковым действиям. По сути конечная цель прогрессивного поступательного движения во времени – достижение христианского идеала всеобщего благоденствия и добра. Историк считал, будто бы история каждого народа имеет два этапа развития: в первый, младенческий этап, во главе народов стоят семьи и роды, то есть родовые отношения; в этот период преобладают чувства, как у ребенка, начинающего познавать мир, но не владеющего его законами, и события этого этапа складываются под влиянием эмоций, но не разума; во второй этап, зрелый, возникает государство с его законами, поскольку теперь преобладают уже не чувства, а мысли или идеи, поэтому отдельные личности перестают уже играть такую важную роль, они лишь более-менее удачно исполняют требования времени, приходя к власти, они вынуждены выполнять некие необходимые для развития страны действия, и на самом деле ни у кого из них нет абсолютной власти, поскольку они уже не могут действовать, исходя из одних только чувств, все их действия определены необходимостью.
«Произвол одного лица, – писал он, – как бы сильно это лицо ни было, не может переменить течение народной жизни, выбить народ из его колеи».
Забавно, но даже существование государства, которое громили Герцен (как негодное) и Бакунин (как всегда негодное), он рассматривал как великое благо для зрелого народа, потому что только законы государства могут оградить народ от своеволия правителей и аристократов, то есть государство скорее воспринималось им как народовластие (чего, конечно, в русской истории не было). Именно государство, по Соловьеву, держит в узде амбиции сановников и царей, заставляя их действовать в интересах народа и решать задачи, необходимые для жизни народа. В истории каждого народа на том или ином этапе развития выступает как необходимая одна какая-то идея, и пока она не будет исполнена, не начнется новый период. Однако народ в истории всегда выдвигает своих лидеров, проводников одной ведущей идеи, сам он при этом кажется незаметным, следов не оставляет, но можно понять, какова была задача и каким способом решалась, если рассмотреть этот «народный заказ» через призму того или иного вождя – царя, государственного деятеля или даже мятежника. Поэтому-то он и говорил, что «нет возможности иметь дело с народными массами, она (история. – Автор) имеет дело только с представителями народа…»
Это одна из причин, почему Соловьев много внимания уделял личности исторических персонажей, пытаясь разглядеть в них тот самый «народный заказ». Народ у него, как в трагедии Пушкина «Борис Годунов», находится где-то в темноте, за задником сцены, он безмолвствует. Но царь, князь или мятежник говорят вместо этого молчаливого персонажа в потемках сцены. К тому же действия народа определяются борьбой между двумя силами: одна стремится вести вперед, к цели, другая, косная, желает остановить прогресс.
Соловьев считал, что ведущая прогрессивная цель – это идеалы христианского мировоззрения (они по сути и вправду неплохи, недаром автор двенадцатитомной биографии Христа назвал того первым социалистом), но достичь этой цели не дает то, что батюшки именуют грехами, а историки – ограниченностью человеческого материала. Вот и получается, что вместо победоносного шествия к всеобщему благоденствию народы воюют за балтийский берег или штурмуют Казань. Но даже решение такой вроде бы не совсем связанной с христианскими идеалами задачи все же продвигает народ еще на крохотный шажок вперед. Шажок за шажком наиболее длительная и важная задача оказывается решенной, тогда завершается один период в истории и начинается другой. В связи с этим Соловьев объяснял, что разделить русскую историю на периоды можно лишь условно, а не как Карамзин на Древнюю, Среднюю и Новую. Напротив, нужно «не делить, не дробить русскую историю на отдельные части, периоды, но соединять их, следить преимущественно за связью явлений, за непосредственным преемством форм не разделять начал, но рассматривать их во взаимодействии, стараться объяснить каждое явление из внутренних причин, прежде чем выделить его из общей связи событий и подчинить внешнему влиянию…»
Условно он разделил историю России на четыре эпохи: от Рюрика до Андрея Боголюбского, то есть самую раннюю эпоху, когда главенствовали родовые отношения и народ переживал время «эмоций»; от Андрея Боголюбского до Романовых, когда создавалось государство (в том числе эту эпоху можно еще разделить на три: от Андрея до Ивана Калиты, период борьбы родовых отношений с государственными и победы последних; от Калиты до Ивана Третьего, или период централизации вокруг Москвы; от Ивана Третьего до Романовых, период полной и безоговорочной победы государственности); от Михаила Романова до середины XVIII века, когда Россия достаточно «повзрослела», чтобы вступить в союз с западными странами; от середины XVIII века до отмены крепостного права в 1861 году, когда страна избавилась от многовекового наследия прошлого, то есть период новой истории. Предшествовавшие Соловьеву историки делили прошлое страны на гораздо более мелкие этапы, в целом – по княжениям и царствиям. Соловьев «укрупнил» эти периоды, перешел от частных задач и событий к более широкому и масштабному полотну, показывающему начало вопроса, ход решения, итог. И история сразу же перестала быть просто чередой княжений и царствований, а наполнилась смыслом. Сегодня мы к этому давно привыкли. Во времена Соловьева такой подход к периодизации истории был революционным. Впрочем, это слово Соловьев не любил. Он считал, что революции никуда не продвигают народы, а только отвлекают внимание от насущных проблем. Движение по пути прогресса должно быть постепенным, поступательным, а революционные события происходят рывками, что для плавного и полноценного течения истории неприемлемо. Точно так же, как к революции в материальном мире, он относился и к резкой смене научных взглядов.
