Валерий Легасов - Авария на ЧАЭС и атомная энергетика СССР
Поскольку административной властью над этим подразделением я не обладал, но, в общем‑то понимал многие конкретные детали того, что происходит. И хотя беспокойство за то, что начал предлагать среде реакторщиков инженерный, а не физический подход к решению проблем, у меня было, как‑то существенно изменить эту картину я, естественно, не мог.
А у Анатолия Петровича была такая по-человечески понятная и даже привлекательная черта, а именно — опора на людей, с которыми он много лет проработал. Вот он как‑то доверился определенным людям, занятым флотскими аппаратами, занятыми станционными аппаратами, специальными аппаратами, и очень не любил появления там новых лиц, которые могли бы как‑то беспокоить его или заставлять сомневаться в ранее принятых решениях. Вот так примерно дело и шло. И в научном плане я выбрал для себя интересную область, о которой я уже сказал, — химическая физика, связанная с созданием необычных веществ, созданием систем, которые позволяли бы получать водород тем или иным способом, привязать к ядерным источникам места получения водорода и с увлечением, с привлечением внешних организаций занимался этой областью.
Занимала она в Институте весьма малую долю, как в денежном, так и в человеческом отношениях. Люди там были активные, интересные, много предлагали таких необычных решений, которые вызывали дискуссии, поэтому складывалось впечатление, что этому уделяется достаточно большое внимание, а на самом деле это была активность новых людей, пришедших в новую отрасль. А ресурсы — в виде зданий, сотрудников, финансирования, — шедшие на эту область, они, конечно, были совершено не соизмеримы с теми затратами, которые шли на… [затерта запись]
1986—1988 г.
Воспоминания о ходе ликвидации последствий аварии на ЧАЭС в 1986 г.
Хронология событий апреля — начала мая 1986-го года
В жизни бы не подумал, что в том возрасте, в котором я сейчас нахожусь, — а я только что пережил своё пятидесятилетие, — мне придётся обратиться, по существу, к мемуарной какой-то части, причем части трагической, во многом запутанной и непонятной.
Но произошли такие события, такого масштаба, с участием людей противоречивых интересов, были ошибки и победы, удачи и неудачи, и столько есть различных толкований того, что произошло и как произошло, — что, наверное, в какой‑то степени мой долг — рассказать, о чём я знаю, как понимаю произошедшие события.
26 апреля 1986 года была суббота, прекрасный день, и я раздумывал: отправиться ли мне в университет на свою кафедру, чтобы кое‑что там доделать; или, может, на всё наплевать и уехать с Маргаритой Михайловной — моей женой и другом — отдохнуть куда-нибудь; или явиться на партийно‑хозяйственный актив, который был назначен на десять утра в министерстве, которому принадлежит Институт атомной энергии им. Курчатова. Но, естественно, по складу своего характера, по многолетней воспитанной привычке, я вызвал машину и поехал на партийно‑хозяйственный актив.
Перед его началом я услышал, что на Чернобыльской атомной станции произошла какая‑то неприятная авария. Сообщил мне об этом начальник 16 Главного управления Николай Иванович Ермаков. Именно в подчинении этого Главка и этого человека находился наш Институт. Сообщил он об этом как‑то достаточно спокойно, хотя и с досадой.
Начался доклад министра Славского Ефима Павловича. Доклад был, честно говоря, надоевшим, стандартным. Мы все уже привыкли к тому, как этот престарелый, но в демагогии весьма активный человек громким уверенным голосом в течение часа излагает, как у нас в ведомстве всё замечательно и прекрасно. Все показатели хороши в его изложении: самые хорошие совхозы, самые хорошие предприятия, все плановые задания мы выполняем… Ну и в общем это всё носило характер таких победных реляций.
В отдельных точках, которые того заслуживали, он останавливался и ругал кого‑то из руководителей или специалистов либо за то, что где‑то был высокий травматизм, либо за какие‑то финансовые упущения, либо за какую‑то конкретную, технически не точную операцию, проведённую в том или ином месте многочисленного нашего министерства. Как и всегда, в этот раз, воспевая гимн атомной энергетике, в построении которой были достигнуты большие успехи, он скороговоркой сказал, что сейчас, правда, в Чернобыле произошла какая‑то авария.
Чернобыльская станция принадлежала соседнему министерству, Министерству энергетики. Ну, так, скороговоркой сказал, что вот, дескать, они что‑то там натворили, какая‑то там авария, но она не остановит путь развития атомной энергетики.
Дальше традиционный доклад, длившийся в общем два часа.
Около 12 часов был объявлен перерыв, я поднялся на второй этаж в комнату учёного секретаря Николая Сергеевича Бабая, чтобы в перерыве обсудить основные позиции доклада. Тут же в эту комнату заглянул Александр Григорьевич Мешков — первый заместитель Министра, — и сообщил, что создана Правительственная комиссия по Чернобыльской аварии, что я также включён в её состав и что Правительственная комиссия должна собраться в аэропорту Внуково к четырём часам дня. Я немедленно покинул актив, сел в машину и уехал к себе в институт. Я пытался найти там кого‑то из реакторщиков.
С большим трудом мне удалось найти начальника отдела, который разрабатывал и вёл станции с реакторами типа РБМК (а именно такой реактор был установлен на Чернобыльской АЭС), — Александра Константиновича Калугина. Он, правда, уже знал об аварии и сообщил мне, что со станции ночью пришёл серьёзный тревожный сигнал, шифрованный по заведённому в атомной энергетике порядку, когда при всяких отклонениях от нормы станция при помощи шифра информирует о случившемся Министерство энергетики или то министерство, которому она принадлежит.
В данном случае поступил сигнал 1;2;3;4, что означало, что на станции возникла ситуация с ядерной опасностью, радиационной опасностью, пожарной опасностью, взрывной опасностью, — то есть присутствовали все возможные виды опасности.
Казалось бы, ситуация самая тяжёлая. Но в то же время он сказал мне, что заранее определена соответствующими приказами команда, которая в зависимости от типа аварии должна немедленно собираться и либо удалённо руководить действиями персонала на объекте, либо вылетать на место. Сказал, что соответствующая команда была ночью собрана и примерно в течение трёх‑четырёх часов вылетела к месту происшествия. Но пока туда летели, со станции стали поступать сигналы, что реактор 4‑го блока ЧАЭС, в общем‑то, управляем и что операторы пытаются вести его охлаждение, правда, уже было известно, что один или два человека уже скончались: один скончался от механических повреждений под обломками разрушившихся сооружений, а второй погиб от термических ожогов, то есть от пожара. О лучевых поражениях ничего не сообщалось, и мало понятного было в этой информации. Но она все‑таки вносила некоторое успокоение.
Забрав все необходимые технические документы и получив от товарища Калугина некоторое представление о структуре станции, о возможных неприятностях, которые могут там быть, я заскочил к себе домой. В это время водитель, как мы и договаривались, привёз мою жену с её работы домой — мы должны были там состыковаться, как‑то решить некоторые свои семейные проблемы, которые, конечно, так и остались нерешёнными. Я кратко ей бросил, что уезжаю в командировку, ситуация непонятная, не знаю, на сколько я еду, — и вылетел во Внуково.
Во Внуково я узнал, что руководителем Правительственной комиссии утверждён заместитель Председателя СМ СССР Борис Евдокимович Щербина — председатель Бюро по топливно‑энергетическому комплексу. Он был не в Москве — проводил в это время в одном из регионов партийно‑хозяйственный актив. Мы узнали, что он летит оттуда в Москву, и, как только прилетит, мы загрузимся в уже подготовленный самолёт и вылетим в Киев, откуда на машинах отправимся на место происшествия.
В первый утверждённый состав Правительственной комиссии — сейчас это говорю по памяти — были включены, кроме товарища Щербины, Министр энергетики Майорец, заместитель Министра здравоохранения Воробьёв Евгений Иванович (который тоже прибыл с другого региона Советского Союза во Внуково чуть раньше Щербины), заместитель председателя Госатомэнергонадзора Виктор Алексеевич Сидоренко (давний сотрудник нашего Института, член‑корреспондент АН СССР), заместитель Генерального прокурора СССР товарищ Сорока, а также Федор Алексеевич Щербак, руководитель одного из важных подразделений Комитета Государственной безопасности, заместитель Председателя СМ Украины товарищ Николаев (который должен был ждать нас на месте) и председатель облисполкома товарищ Иван Плющ. Такой примерно первый состав Правительственной комиссии мне запомнился.
