Юрий Федосеев - Великая Смута
Чуть более четырех лет правила Елена. Правила без грубых ошибок и особого ущерба земле Русской. Наоборот, некоторые ее шаги, а вернее, шаги ее правительства, где партию «первой скрипки» играл князь Иван Федорович Овчина-Телепнев-Оболенский, были продуманы, целесообразны и прогрессивны. Но властолюбивое московское боярство никак не хотело мириться с тем, что всеми делами в государстве заправляет человек, находящийся по Родословцу ниже многих из них, а это в те времена расценивалось не иначе, как «бесчестие». Поэтому не приходится удивляться тому, что 3 апреля 1538 года тридцатилетняя мать великого князя умерла. Большинство историков склонны считать, что она была отравлена. Русское общество, не готовое к спокойному восприятию ее чуть ли не открытого сожительства с Иваном Овчиной, не то что безразлично, а даже с некоторым злорадством отнеслось к кончине регентши. Об этом говорит хотя бы то обстоятельство, что, вопреки православным обычаям, похоронили Елену в день смерти и, как подметил Н. Карамзин, без митрополичьего отпевания.
А уже через семь дней был заключен под стражу Иван Овчина-Оболенский. Расправились с ним его же методами — заморили голодом.
Теперь в борьбе за власть схлестнулись могущественные кланы князей Шуйских, потомков суздальских князей, поддерживаемые новгородцами и некоторыми членами Рюрикова рода, и Бельские, на стороне которых выступали многие выходцы из Литвы. Но дрались они не за великокняжеский престол, ибо никто из них не мог оспаривать прав Ивана IV. Они дрались за возможность управлять его именем, что, кроме чести и славы, давало им возможность сказочного обогащения. Те, кто на какой-то период времени оказывался наверху, как хищные звери набрасывались на лакомые куски. Иван IV, обвиняя Шуйских, впоследствии писал Андрею Курбскому: «…сколько зла они наделали! Сколько бояр и воевод, доброхотов отца нашего, умертвили! Дворы, села и имения дядей наших взяли себе и водворились в них! Казну матери нашей перенесли в большую казну… из казны отца нашего и деда наковали себе сосудов золотых и серебряных и написали на них имена своих родителей, как будто бы это было наследственное добро… Потом на города и села наскочили и без милости пограбили жителей… рабов своих сделали вельможами… мзду безмерную отовсюду брали, все говорили и делали по мзде». И так поступали не только Шуйские. Каждая из враждующих боярских семей, оказавшись у власти и пользуясь фактическим бесправием великого князя, спешила заполучить себе как можно больше.
Сначала власть захватили Шуйские. Они взяли под стражу князя Ивана Федоровича Бельского, брата отъехавшего в Литву Семена Бельского. Его советников и подручников они отправили в ссылку по деревням, а дьяка Мишурина без государева приказания предали смертной казни. Во главе семейного клана Шуйских стоял в то время князь Василий Васильевич — последний воевода вольного Великого Новгорода, опытнейший военачальник, который, стремясь закрепиться у трона, а может быть, и надеясь получить его если не для себя, то для своих наследников, будучи в достаточно преклонных годах, женится на юной двоюродной сестре Ивана IV — Анастасии, дочери крещеного татарского царевича Петра и сестры Василия III — Евдокии. Но семейное счастье их было недолгим и бесплодным. Василий вскоре умирает, власть же переходит к его брату Ивану, и тот идет еще дальше в борьбе со своими противниками. Он добивается смещения с митрополичьего престола Даниила, сторонника Бельского, и возведения на освободившееся место последователя нестяжателей — игумена Троице-Сергиева монастыря Иоасафа (февраль 1539 г.), который, однако, недолго остается его союзником. За спиной у Шуйских он выхлопотал у великого князя освобождение Ивана Бельского (июль 1540 г.), что явилось для них полной неожиданностью, в связи с чем князь Иван Шуйский, как тогда говорили, в сердцах перестал ездить к государю и в Боярскую думу.
Власть на короткое время переходит к Бельскому и митрополиту Иоасафу, сторонникам сильной централизованной власти, благодаря которым из-под стражи освобождается семья умершего в заключении удельного князя Андрея Ивановича Старицкого — его жена Евфросинья и сын Владимир. Молодому князю возвращают отцовский удел и недвижимое имущество в Москве. Ему дозволяется видеться с великим князем и иметь свой двор, бояр и детей боярских, только двор этот состоял уже не из числа приближенных его умершего отца, а из ставленников Москвы.
В отличие от современников, Бельский по каким-то причинам не применял репрессивных мер по отношению к своим недоброжелателям, что было расценено ими как слабость и, надо полагать, ускорило конец его правлению. К январю 1542 года сторонники Шуйских составили новый заговор, в результате Иван Бельский был отстранен от власти, вновь арестован и сослан на Белоозеро, где его четыре месяца спустя и убили слуги Шуйских. Не менее решительно действовали заговорщики и в отношении митрополита: они устроили на него настоящую облавную охоту, гоняясь за Иоасафом из митрополичьих палат в покои великого князя, — захватить его удалось только на подворье Троицкого монастыря. Жизнь митрополита висела на волоске, ибо единомышленники Шуйского уже готовы были убить его. Лишь вмешательство игумена Алексея предотвратило самосуд. Иоасаф был низложен, сослан в Кирилло-Белозерский монастырь, а на его место, в угоду многочисленным новгородским участникам заговора, возвели новгородского архиепископа Макария, ставшего впоследствии одним из величайших церковных деятелей Руси.
Следует отметить, что во время этого переворота Шуйские проявили не только враждебность к своим противникам, но и полное небрежение к подрастающему Ивану Васильевичу, покои которого они бесцеремонно обыскивали в поисках приверженцев прежнего фаворита. Это сильно напугало великого князя и зародило в его душе жажду мести. Но он был слишком молод для принятия самостоятельных решений, поэтому Шуйские и их сторонники еще целых два года упивались своей властью, ущемляя Ивана IV в повседневной жизни, унижая его человеческое достоинство и оскорбляя как государя. Единственно, в чем Шуйские потворствовали ему, так это в развитии его отрицательных наклонностей и жестокости по отношению сначала к животным, а потом и к людям. Что же касается придворного этикета, то на всех официальных церемониях и приемах они вынуждены были раболепствовать перед великим князем, выказывая полную готовность превратиться в пыль у его ног. Все это развивало в Иване IV, с одной стороны, презрение к рабам-ласкателям, а с другой — ненависть к строптивым вельможам, беззаконно похитившим его права.
Последней каплей, переполнившей чашу терпения государя, стала безобразная сцена, произошедшая в сентябре 1543 года на Государственном совете: Шуйские и их единомышленники набросились с кулаками на Федора Воронцова, которого Иван Васильевич в последнее время приблизил к себе, и чуть не убили его. Только заступничество митрополита Макария и великого князя спасло тому жизнь, правда, не спасло от ареста и ссылки в Кострому. Неведомо, каким поводом воспользовался тринадцатилетний Иван IV, но через три месяца после этого случая он приказал схватить «первосоветника боярского» Андрея Шуйского и отдать его псарям, которые по дороге в тюрьму и убили его, затравив собаками. С тех пор, говорит летописец, начали бояре от государя страх иметь и послушание.
Есть предположение, что эта перемена в отношении малолетнего великого князя к своему окружению была в какой-то степени спровоцирована Глинскими, которые тут же заполнили собой образовавшийся вокруг престола вакуум власти. Те самые Глинские, что при Шуйских даже не смели заикаться о своих правах, в кои-то веки получили возможность не то чтобы поуправлять государством, но, по крайней мере, небезвыгодно попользоваться своим родством с великим князем. Хотя нужно сказать, правление Глинских положительно повлияло на внешние проявления авторитета верховной власти. Ивана прекратили унижать и оскорблять, его окружили вниманием и даже подобострастием. Однако, попустительствуя дурным наклонностям князя-отрока, Глинские не забывали и о собственных интересах. Они повсюду расставляли наместников из числа своих приверженцев, переселившихся из Литвы, Южной Руси и Северской земли. Те, в свою очередь, чувствуя высокое покровительство, где только могли, обогащались за счет народа, позволяя себе при этом разного рода бесчинства и своеволия. При них с новой силой распространились мздоимство, насилие и грабежи. Случавшиеся время от времени опалы бояр либо носили отпечаток мести за прежние обиды, нанесенные великому князю в детстве, либо являлись результатом интриг новых временщиков. В немилости оказались бояре Иван Кубенский, Петр Шуйский, Александр Горбатый, Дмитрий Палецкий, Федор Воронцов. Уже тогда стали проявляться несдержанный характер молодого государя, его самодурство и деспотизм. Считая себя полновластным хозяином земли Русской, а всех населяющих ее людей — своими рабами, он, не особо задумываясь, выносил смертные приговоры одним и жестокие наказания другим. По его приказу, в частности, были задушены князь Трубецкой и сын Ивана Овчины-Оболенского Федор, участник молодецких забав государя. По его приговору были казнены князь Кубенский и два брата Воронцовы, ложно обвиненные в подстрекательстве новгородских стрельцов к неповиновению. А всего по распоряжению тринадцатилетнего мальчишки было казнено восемь человек. Много это или мало? Если для Европы с ее Людовиком XI, «художником пыток», с Владом Дракулой, боровшимся с бедностью и болезнями посредством массового сожжения больных и бедных, с Чезаре Борджа, средневековым исчадием ада, восемь человек были сущими пустяками, то в Московской Руси, где за все время правления Ивана III и Василия III насчитывалось меньшее количество смертных приговоров, такое количество казненных вельмож шокировало общественное мнение. Мы уже не говорим о таких «шалостях» государя, как паление бород псковским жалобщикам и поливание их горячим вином, что попало в летописи как пример изощренного злодейства.
