Поль Фор - Повседневная жизнь армии Александра Македонского
Всё же представляется, что тех причин, которые выдвигает в качестве возможных оснований для похода автор, недостаточно. Вся эта «жажда завоеваний» македонской и греческой аристократии, мечта о легком и быстром обогащении рядовых воинов, открытие «новых рынков» и «источников сырьевых ресурсов» для купечества не очень подходят как объяснение таких радикальных шагов в жизни каждого отдельного человека. Все равно как Стефан Цвейг объяснял открытие Америки живейшей, прямо-таки неодолимой потребностью европейцев в пряностях. Конечно, причины для похода были в том числе и материального характера. Скажем, возникавшее время от времени в греческих метрополиях перенаселение находило себе выход в выводе колоний. Но так было раньше. Теперь многие основанные в прежние века города средиземноморского и черноморского побережий сами оказались перенаселенными, а основанию новых поселений мешали новые игроки: Карфаген на западе и Персидская держава на востоке. Так что низвержение уже показывавшего свою неуклюжесть и неповоротливость колосса могло показаться естественным средством решения многих проблем.
Но важнее, пожалуй, все-таки другое — причины духовные. Греческая культура должна была продвинуться на Восток — хотя бы для того, чтобы подготовить почву уже близящемуся христианству. Не случайно, как очень уместно отмечает Поль Фор, границы империи Александра Македонского практически совпадают с границами распространения христианства. По сути, это духовные силы персидско-вавилонской культуры отступили, освобождая арену действия культуре, которая должна была прийти ей на смену, — христианской. Армия, организованная и обученная Филиппом и приведенная в Азию его сыном, явилась одним из орудий подготовки явления в мир Спасителя.
И. Маханьков
Пролог
Бог или человек?
Пришло время воздать справедливость этим, говоря словами Ростана («Орленок», II, 9), «неприметным и безвестным воинам», создавшим славу Александра Македонского. Он писал свою эпопею их потом, страданиями и кровью. Наш мир, также уставший от героев, как устали сами герои, предпочитает королям, даже если они нефтяные или стальные, неприметных добровольцев, чья повседневная жизнь и создает ткань истории. От культа личности исходит дыхание смерти и разложения. На смену хронике частных жизней постепенно приходит изучение целых цивилизаций; на смену частной истине — истина статистических цифр; на смену застывшим маскам великих покойников — «тяжелая поступь легионов на марше». Однако мы не собираемся возводить их на пьедесталы — мы вообще больше не желаем возводить пьедесталов. Подобно Диогену, мы ищем людей, но не тех, что заслоняют от нас солнце[1].
К тому же у Александра Македонского нет недостатка в биографах, почитателях и даже льстецах. Помимо переработок поэмы Ламбера ле Тора, написанной около 1170 года двенадцатисложным (так называемым «александрийским») стихом и вдохновившей стольких авторов, стоит обратиться к современным исследованиям И. Г. Дройзена (1833)[2], Ульриха Вилькена (1931), Уильяма Тарна (1948–1950), Жоржа Раде (1950), Ч. А. Робинсона (1953), Бенуа-Мешена (1964), П. Бамма (1969), Питера Грина (1970), К Крафта (1971), Фрица Шахермайера (1973)[3], Р. Лейна Фокса (1973), к четвертому тому «Истории греческого народа» («Histoire du peuple grec», 1973), a также к работам Роже Пейрефитта (1979–1981). И тем не менее в них больше воображения, чем надежности, а романтизма или идеализации — больше, чем объективной критики. И даже те, кто, подобно Крафту («Der "rationale" Alexander», 1971), пытался внести логику и необходимость в эту жизнь, полную случайностей и представляющую собой исключение с начала и до конца, всего лишь произвольно толковали крайне скудные сведения, которыми мы располагаем. Не имея обоснованной точки отсчета, каждый из них, что бы ни думал на этот счет, был вынужден изобретать, дополнять, измерять величие Александра своей собственной меркой, одним словом, самому прясть нить его судьбы, вплетая в нее греческую шерсть, египетский лен и индийский хлопок
Двойственный персонаж
В конце концов, какая разница, был ли Александр III Македонский (356–323 годы)[4] существом сверхчеловеческим, гением, если не сказать воплощением Диониса, «непобедимым богом», как официально он стал именовать себя в 325 году, или кровавым завоевателем, с момента своего восшествия на престол, а затем тираном, опьяненным успехом, лестью приближенных и чрезмерным потреблением вина, героем, наследником Геракла и Ахилла, ясновидящим или полубезумцем, чьи излишества приблизили его смерть в возрасте тридцати двух лет. При жизни и на протяжении, по крайней мере, двадцати лет после смерти у него было множество почитателей и хулителей, и тех и других одинаково страстных. Столько заговоров организовывалось против него, столько восстаний в Европе и Азии, замешенных на обоснованной ненависти! Его ненавидело больше половины греков, не рисковавших однако в открытую поднять оружие против его вельмож и ставленников. В самой Македонии его преемник Кассандр за период с 315 по 310 год приказал казнить мать, жену, сына Александра, что не вызвало ни малейшего возмущения. Заметим, что «сын Зевса-Амона», «бог» Александр не оставил по себе добрую память и в своей собственной стране: опубликованные новой македонской династией «царские ежедневники», как и личные письма пестрят разоблачениями и обвинениями в его адрес. Философ Теофраст, ученый Эратосфен, историк Тимей единодушны с оратором Демосфеном, настраивавшим афинских граждан против Александра. Но признаюсь, я не доверяю попыткам соединить крайности как в благую, так и в дурную сторону, как, впрочем, и монотонности, и полутонам. Я нахожу их столь же фальшивыми, как и заведомую предвзятость. Двойственность персонажа нимало меня не заботит.
Источники
Начиная с XVIII века нет ни одного труда об Александре Македонском, который не начинался бы с критики источников, касающихся его истории, настолько велика боязнь попасться в ловушку бога всеведущего и вездесущего, «властителя вселенной», космократора, поддаться обаянию мифа, поддерживаемого его почитателями, поклоняющимися его изображению и каменному саркофагу, а затем — хрустальному гробу в египетской Александрии. Ибо, если не принимать в расчет очень редкие иконографические документы в виде официальных скульптур и предметов живописи, а также монет; если подходить с осторожностью к льстивым надписям, происходящим из греческих городов или святилищ; если не рассматривать, по причине пристрастности, переписку, к тому же часто апокрифическую, глав государств и яростные нападки аттических ораторов, то, за исключением очень малого числа современных Александру материалов, вся наша информация покоится всего на трех произведениях, задуманных, написанных и опубликованных в Александрии после смерти великого завоевателя.
1. «История военных походов Александра», по крайней мере в дюжине книг, которую философ и моралист Клитарх из Колофона, впоследствии из Александрии, написал и опубликовал в период между 320 и 300 годами. Мы располагаем также следующими сведениями об Александре и его походе: у Диодора в XVII книге его «Исторической библиотеки» (54–36 годы); у Помпея Трога (между 20 и 2 годами); в «Истории Филиппа», книги XI–XII в изложении Юстина (III век); у Квинта Курция Руфа в «Истории Александра Македонского», книги III–X (между 41 и 50 годами); у Плутарха в «Сравнительных жизнеописаниях» Александра и Цезаря и «Об удаче и доблести Александра Великого» (начало II века); и наконец, в «Эпитоме деяний Александра и его смерти», той, что называют «Метцкой эпитомой» (IV или V век). Эти пять биографов излагают факты не только в одном и том же порядке, но даже в одном духе, а порой и в одинаковых выражениях. И хотя, например, Плутарх привлекает дополнительные источники, такие как сочинения Хареса или Сатира, все же и он не выходит из рамок традиции, основанной на курьезах и имеющей в виду нравоучительность и морализаторство, делая упор на чудо или восхищение. Утраченное произведение Клитарха, столь часто упоминаемое и представляемое в сжатом виде, является не чем иным, как тем, что эрудиты вот уже столетие называют «Вульгатой», то есть «Народной версией» жизнеописания Александра.
2. «Записки» царя Египта Птолемея Сотера («Спасителя»), сына Лага. Птолемей был тем самым военачальником, о котором передавали, что он спас Александра, после же смерти правителя он препроводил его мумию из Вавилона в Мемфис, а затем захоронил ее в центре Александрии. Посредством этого деяния и своих «Записок», опубликованных около 285–283 годов, он рассчитывал стать достойным наследником умершего бога. Эти «Записки», наряду с «Записками» другого очевидца, Аристобула Македонского, написавшего их в конце жизни (между 305 и 300 годами), послужили главным источником для Флавия Арриана из Никомедии, написавшего около 150 года «Анабасис Александра» (буквально: «Восхождение», то есть из Европы в Азию). Современная критика, падкая на подлинные исторические свидетельства, придает больше ценности этим свидетельствам командиров и друзей Александра, чем всем упомянутым выше биографиям, особенно если по времени написания они далеко отстоят от описываемых событий. Аристобул, например, дает рациональное толкование известной истории о гордиевом узле. И он, и Птолемей опираются на официальные сообщения и дневники, на документы старших офицеров, опубликованные Эвменом из Кардии, секретарем Александра. Но уж как-то так получается, с умыслом или нет, что дружба, интерес, страсть к политике подтасовывают факты в пользу Египта. Изображенный ими Александр является прежде всего сыном египетского бога Амона, как стал им впоследствии сам Птолемей.
