Дмитрий Балашов - Марфа-посадница
Но так самому (самому!) хотелось чуда! «Не было смирения во мне, и потому не сподобил меня чудес. Но и карая мя, справедлив ты еси, Господи!»
Пусть.
Чудом будет обитель Соловецкая!
В мечте Зосима не заметил, как толпа мужиков придвинулась ближе.
- Цего он?
- Вишь, боярыня не приняла.
- Гневаетце!
- А хто таков?
- Угодник Соловецкой, Изосим.
- Ну!
- Оська, поведай обчеству правду-истину!
Веселый чернокудрый мужик из вольных крепко обнял знакомого ему Марфина холуя. Тот дернулся было:
- Не трожь!
- Ништо, от мене не вырвесси, - играя голосом и щурясь, продолжал скоморошить мужик. - Поцто вы с Якимом-ключарем монаха прогнали?
- Не мы, боярыня! - угрюмо отзывался холоп, пыхтя, но не в силах вырваться из невольных объятий.
- Неужто? Побожись!
- Крест! Сама сказала: отчину нашу отъемлет.
- Каку таку отчину?
- Острова Соловецки… Пусти, однако!
- А ты не балуй, Потанька, - вмешался второй холоп, - Иеву Потапычу скажем ужо! Мы-ить от его посланы!
- Дивно, свово богомольца не пожаловала!
- Как поется: «Стала наша теща зятьев провожать…»
Эх, старцу почет дают,Два холуя от порога волокут! -
глумливо пропел веселый мужик. Кругом хохотнули.
- Марфе никто не указ! - дивясь и одобряя, громко сказал молодой парень в толпе.
- Все ж старец божий, грех! - задумчиво отозвался на то пожилой мужик.
Зосима обвел очами оступившие вкруг косматые лица. То был наемный сброд, сироты и пропойцы, разорившиеся ремесленные и купецкие дети, худые мужики-вечники, кого за полгривны наймут бояра ради вечевых и судных дел своих, вольница новгородская, всегда готовая на гульбу и смуту, хватающая чужое добро на пожарах, а в прежние веки выкидывавшаяся в беспощадных ушкуйных походах на Двину и в Поволжье, грабя Кострому, Ярославль, Казань, Нижний, а то и Сарай, столицу Золотой Орды, - не очень разбираючи, где свои, православные, а где татарские и булгарские купцы, - шильники, ухорезы, городская сволочь и рвань. Марфины люди жались посторонь, выглядывая из-за спин разгульной дружины.
- Бог указует и сильным! - сурово возразил Зосима, сверкнув взором. - Обидящий старца - Христа обидит, и от Господа же восприимет кару свою! Обители и храмы устроили святые отцы на спасение роду человеческому. Во иноки из великих животов уходят, и от славы, и от всей прелести мира сего отрекаютце. И не ради корысти, а ради чистоты душевныя, ради молитвенного бдения еженощного! И моления возносят иноки о тишине и об устроении мира сего не ради сильных князей и бояр великих, а ради всех христиан православных спасения. Нет сильных пред Господом, ему бо первее станут последние в мире сем, речено бо есть: «Блаженни нищие духом, яко тех есть царствие небесное, и блаженни кротцыи, яко тии наследять землю. Блаженни есте, егда поносят вам и гонют и лгут на вас мене ради - вы есте соль земли!»
- Гладко бает старец! - примолвил кудрявый. В шутке, однако, просквозило уважение.
- Постой-ко! Пусти! - донесся сторонний голос. - Христос не то заповедал! Он сам в миру жил… Пусти-ко! Апостолы в светлых ризах ходили… Раздайтесь, православные! - взывал спорщик, проталкиваясь к Зосиме. - Павел-апостол рек: «Вступайте в брак, а не блудите беззаконно!» Пусти, отдай!
Из толпы вывернулся, наконец, в рваном зипуне, седой, клочкастый суховатый философ («Расстрига!» - неприязненно подумал Зосима) и, оттолкнув чьи-то пытавшиеся его сдержать руки, кочетом налетел на угодника:
- Кто дает в монастыри, тот зло деет, откупаютце! От Бога не откуписсе! Не про вас ли то, мнихов, сказано: «Горе вам, книжницы и фарисеи! Затворяете царствие небесное человеком, пожираете вдовиц достояния, лицемерныя моления долгая творите»?! И обряды те тлен, Бог внутри нас! Зри в святом благовествовании от Матфея о молящихся в сонмищах и на стогнах… - кричал философ. - «А ты, егда молисся, вниди в клеть свою и, затворив двери, помолись отцу твоему втайне», - то сам Иисус сказал! А днесь уже Христос на земли церквы не имат, зане вы, мнихи и священники, на мзде ставлены!
- Ложь! Ересь стригольническая! - возопил Зосима. - И Иисус Христос ходил в многия домы с учениками своими, учил истинному слову и благоразумию, чудеса многая сотворяюща, и принимал от тех же доброхотные даяния и честь многу! И сам, сам паки рече: «Яко с вами есмь, до скончания века!»
- То-то ты скончанием века народ пугаешь! Еще поглядеть, кто еретик! Во исходе седьмой тысящи лет мира конец предрекаете, а Иисус сказал: «О дни же том и часе никто же весть, ни ангелы небеснии», вота как!
- Прелесть змиева! Священници - апостолы христовы! А кто без поставленья учит… В геенне огненной! Дьявол!
- Дьявол в человецех части не имет! Хочет добра человек, - добро, зла - зло. Душа самовластна, верой утверждаетце!
- Еретик! Ересь богомерзкая! Лжа! Лжа! - вопил Зосима, замахиваясь посохом.
- И то лжа?! - подступал седатый философ, сжимая кулаки. - А подобает инокам волости и селы со христианами за монастыри брати, сбирать мзду и всякая многоценная себе на потребу, пить слезы христианские? Аспиды несытые! В боярах такова свирепства и ярости и то мало будет! Христос вам заповедал не заботиться о дне грядущем, жить от трудов дневных, вота, как эти мужики, сии тружающиеся, в поте лица, а вы?! Вопиет к Богу грех священнический и иноческий!
- По апостолу, по апостолу сие! Церковницы церковью питаются. Кто бо, насади виноград, от плода его не яст ли, или кто пасет стадо, от млека стада не яст ли? - гремел в ответ Зосима. - Нечестивец! Расстрига! Вот ты кто: расстрига, убеглый! Хватай его!
Уже Марфины холопы шевельнулись было, нерешительно взглядывая то на угодника, то на остолпившую его вольницу, но тут второй мужик, вылезший из толпы, видно, приятель философа, вмешался наконец:
- Пусть его, оставь, Козьма! Привяжутце, до духовного суда доведут, насидиссе! Идемо!
Распалившийся философ еще упирался, но товарищ силой, ухватив за плечи, вытащил спорщика из кучи мужиков.
- Пропадешь, Козьма, и мене с тобой пропасти будет!
- Пусть, - кричал тот, уводимый от греха, - пусть и боярыня Марфа послушает!
- Добро бы сама, а то ключнику доложат, она и не узнат, а я работы лишусь из-за тя…
- В прежние веки никакого опасу не было у нас, в Новегороди, власти не страшились, сильным не кланялись… - остывая, бормотал философ.
- Дак чего говорить! В прежни веки! - горько отозвался приятель Козьмы, поправляя шапку на спутанных светлых волосах. - Правды нету в боярах, есть ли еще у великого князя на Москвы!
Сзади шумела толпа, по-прежнему возвышался грозящий голос Зосимы, продолжающего обличать отступников веры.
Мужики поднялись на угор. Та же картина открылась им, что смутила давеча Зосиму, но картина своя, привычная. И когда, подняв душное облако пыли с насохшей за день тесовой мостовой, мимо промчали верхами трое молодых красавцев в шелках и золотом шитье, на дорогих скакунах, что храпели, выгибая лебединые шеи, и с опора завернули в расписные ворота Марфина двора, то философ Козьма лишь покосился недовольно, закашлявшись, так и не разобрав, молодой ли то посадник, Дмитрий Борецкий с приятелями или дурень Федор, младший сын Марфы, гоняет опрометью по людным вечерним улицам, грозя растоптать конем зазевавшегося горожанина? А его спутник даже и не оглянулся, только вжался к тыну, пропуская коней, да, прижмурясь, отер рукавом пыль с усталого, в ранних морщинах, широкого плосковатого лица.
- Я вот цего хочу у тебя, Козьма, спрошать, - начал он, когда чуток улеглось бурое облако, поднятое копытами коней. - Теперича все про конец света говорят, что при последнем времени живем. Гляди: и глад, морове частые, и трусы, и потопы, и междоусобные брани - всё уже въяве сбываетце. И что жить станет утеснительно - земли много, а жити негде людям, - и то так! А ты даве монаха укорил… Дак цто, будет ли конечь-то? И как тогда, вси погинем али как? Али избранни останутце! Богомольцы?
- Духовно надо понимать, Иване. О сумраке божественного у Дионисия Ареопагита чти, а про звездное исчисление книга есть, глаголемая «Шестокрыл». При конце седьмой тысящи лет праведные восстанут, а злые и неправедные скончают живот свой зле. Мир же отнюдь не погинет, то - басни!
- Худо веритце…
- Дак прочесть можно!
- Ты вот грамотен, а я ить читаю по складам, не умею божественное разбирать.
- Чего ж мало учился?
- Не на цто мне!
- Писание разбирать каждый должон! - сердито возразил Козьма. - Батько-то знал грамоте?
- Батько знал… Дедушко у нас был грамотей, век на святых книгах сидел, да что с того? Все одно, в кабалу идти пришлось.
- Ты ить мне не сказывал того.
- А, старое ворошить! До московськой войны летов за десять еще, когда деньги серебряные обманны лили, дедушко-то наш сильно потерпел на том; да в та поры десять летов голодовали, хлеб был дорог в торгу, и того пооскуду, а свой не родилсе, пришлось землю заложить. Долга не воротили по грамоте в срок, а как дедушко-то наш умер, в тот час ябедницы налетели, чисто ворона. Отец мыслил дело поправить, онтоновскую долю продать за долг, ан ту землю посельской великого боярина Захара Отвина, распахав, заехал, все и отобрали задаром…
