Вячеслав Фомин - Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу

К числу основоположников норманской теории принято также отно­сить Г.Ф. Миллера (1705-1783) и А.Л. Шлецера (1735-1809). Миллер, не окончив университетского курса, в ноябре 1725 г. приехал в Россию, ставшую для него новой родиной. Его вклад в развитие норманизма обычно измеряют диссертацией «О происхождении имени и народа рос­сийского», забракованной его коллегами. Что она из себя в целом пред­ставляла, сразу же определил М.В. Ломоносов, указав в 1749 г. в замеча­ниях на «доводы господина Миллера, у Бейера занятые». В 1761 г. он был более конкретен в своем выводе: «Миллер в помянутую заклятую дис­сертацию все выкрал из Бейера; и ту ложь, что за много лет напечатана в «Комментариях», хотел возобновить в ученом свете». Много лет спус­тя В.О. Ключевский произнес практически те же самые слова: Миллер своими изысканиями «сказал мало нового, он изложил только взгляды и доказательства Байера». Немецкий историк П. Гофман в 1961 г. также констатировал, что диссертация Миллера «в основном лишь обобщала и систематизировала взгляды Байера».

Шлецер прожил в России несколько важных для себя лет (1761-1767), определивших не только его научные интересы, но и его весьма значимое место в русской и европейской науке в целом. За его плечами были Виттенбергский и Геттингенский университеты, пребывание в Швеции (1755-1758), где он хорошо изучил шведскую историографию. В 1768 г.

Шлецер опубликовал в Германии работу «Опыт анализа русских ле­тописей (касающийся Нестора и русской истории)», основные положения которой были развиты в его знаменитом «Несторе», изданном в пяти томах в 1802-1809 гг. в Геттингене (в русском переводе они слиты в три тома). Едва только приступив к изучении русской истории, он уже знал, какими принципами будет в этом деле руководствоваться. Первый из них, высказанный в июне 1764 г. в плане работы над историей России, гласил, что русская нация «обязана благодарности чужеземцам, которым с древних времен одолжена своим облагорожением»9. Кого и за что дол­жны благодарить русские, ученый обстоятельно разъяснил в «Несторе»: в Восточной Европе до прихода скандинавов «все было покрыто мра­ком», там люди жили «без правления», «подобно зверям и птицам...», «жили рассеянно... без всякого сношения между собою». И скандинавы, убеждал он, должны были не только «со временем распространить чело­вечество в таких странах, которые, кажется до тех пор были забыты от отца человечества», но именно они «основали русскую державу». В нау­ке принято приписывать этот ключевой постулат норманизма Шлецеру, хотя он лишь повторил давнюю мысль шведских историков, предельно четко сформулированную Ю. Тунманном в 1774 году. Согласно второ­му принципу, изложенному в марте того же 1764 г. в письме астроному и физику Ф. Эпинусу, «без истории древних европейских народов, ко­торая требует профессиональные филологические знания, без древней шведской истории... наконец, без критического усвоения славянского языка в русской истории делать нечего»13. Шлецер, особо выделив швед­скую историю, окончательно превратил ее в ту отправную точку, от ко­торой в обязательном порядке следовало отталкиваться при реконструк­ции истории Древней Руси.

В отношении того, что Шлецер внес в развитие идей норманизма, представителями разных взглядов на этнос варягов высказаны весьма схожие суждения. Так, М.О. Коялович констатировал, что даже норманисты «соглашаются, что к исследованию Байера Шлецер не прибавил ничего существенного». Не приемля такой оценки, ученый заметил: «Но это не совсем справедливо. Шлецер прибавил весьма смелую опору глав­нейшему положению Байера, именно тому, что до призвания князей рус­ские не знали цивилизации и ею обязаны германскому элементу». В.О. Ключевский говорил, что «Нестор» Шлецера - это «не результат на­учного исследования, а просто повторение взгляда Нестора... Там, где взгляд Нестора мутится и требовал научного комментария, Шлецер чер­пал пояснения у Байера, частью у Миллера. Трудно отыскать в изло­жении Шлецера даже новый аргумент в оправдание этой теории». П.Н. Милюков отмечал, что Байер практически исчерпал все затронутые им сюжеты, в связи с чем Шлецер лишь «снабдил извлечения из Байера некоторыми частичными возражениями и поправками». А.Г. Кузьмин, также подчеркнув, что он «не прибавил ни одного нового аргумента к норманизму», вместе с тем выделял «значительный» его вклад «в систе­матизацию концепции норманизма, попытавшись укрепить ее фундамент за счет русской летописи».

В науке был поставлен и вопрос о мотивах, заставивших немецких ученых обратиться к одной из самых узловых проблем истории нашего Отечества и интерпретировать ее в норманистском духе, о качестве при­водимой ими доказательной базы, о их роли в развитии русской истори­ческой мысли в целом. Еще В.Н. Татищев, высоко ценя труды Байера, которые ему, как он признавал, «многое неизвестное открыли», в тоже время отметил «пристрастное доброхотство Беерово к отечеству...», приводившее его к ошибкам. О том, что в основе построений Байера лежал «немецкий патриотизм"», свысока взиравший на «варварскую Русь», говорил антинормаиист Н.В. Савсльев-Ростиславич. В силу чего, заключал М.О. Коялович, «под видом научности широко разлилось в на­шей науке зло немецких национальных воззрений на наше прошедшее». Сам же вывод Байера русской государственности из «германского мира» он оценил как крайне вредный, «потому что авторитетно отрезал путь к изучению того же предмета с русской точки зрения».

Норманист П.Г. Бутков, обращая внимание на тот факт, что Шлецер изображал Русь до прихода Рюрика «красками более мрачными, чем свойственными нынешним эскимосам...», сказал, что его пером «управ­ляло предубеждение, будто наши славяне в быту своем ничем не одолже­ны самим себе, а все» только шведам. По заключению Н.В. Савельева-Ростиславича, он положил в основу всех своих трудов «мысль о превос­ходстве своих родичей перед всеми народами в мире», что увлекало «его за пределы исторической истины». Немец Е. Классен со знанием дела указывал, что Германия XVIII в. жила представлением о варварстве русских и твердым убеждением в том, что Европа своим просвещением обязана исключительно германцам. По причине чего Шлецер, под­черкивал исследователь, «упоенный народным предубеждением», стре­мился доказать, что руссы могли быть только германцами, приоб­щившими восточных славян к основам цивилизации. К.Н. Бестужев-Рюмин, полагавший варягов норманнами, заметил, что Шлецер глядел на славян как на «американских дикарей», которым скандинавы «при­несли веру, законы, гражданственность». Русская историческая наука, отмечал М.О. Коялович, долго платила непомерно высокую дань «немец­кому патриотизму Шлецера и его заблуждениям...».

В.А. Мошин, один из самых ярких представителей норманизма XX в., указал, что Шлецер перенес в Россию научные воззрения, сформирован­ные у него под влиянием геттингенской исторической школы. Суть одно­го из них сводилась к идее об особой роли германцев, в частности, нор­маннов в развитии правовой и политической культуры в Европе, через призму которого он смотрел на историю Киевской Руси. Ф.В.Тарановский тонко заметил, что норманисты XVIII в. глядели на восточных сла­вян как «некую tabulam rasam», на которой скандинавы «отрицали равноправного человека и политического конкурента». С подобным выводом совпадает заключение крупнейшего норманиста XX в. датского ученого А.Стендер-Летерсена. Критикуя Ф.А. Брауна, говорившего о превосходстве норман­нов над восточными славянами, он подчеркнул: «Исходя из таких, фактически романтических представлений о преимуществах норманской цивилизации, сообщение летописи Нестора истолковывалось как свиде­тельство того, что древняя Русь, не имевшая государственности, была за­воевана инициативными и предприимчивыми норманнами...».

Антинорманист И.Е. Забелин назвал еще несколько причин, по его мнению, породивших норманизм. Подчеркивая, что Байеру и Миллеру было свойственно смотреть на все «немецкими глазами и находить по­всюду свое родное германское, скандинавское», он констатировал, что круг «немецких познаний» хотя и отличался великой ученостью, но эта ученость сводилась к знанию больше всего западной, немецкой истории, «и совсем не знала, да и не желала знать историю славянскую». В свя­зи с чем, резюмировал исследователь, начало русской истории объяс­нялось «скандинавским происхождением самой руси». Причину возник­новения норманской теории именно в петровские времена он видел также в том, что «положение русских дел в первой половине 18-го века во многом напоминало положение славянских дел во второй половине 9-го века». Поэтому, призвание немцев Петром I «для устройства в ди­кой стране образованности и порядка, лучше всего объясняло до по­следней очевидности, что не иначе могло случиться и во время при­звания Рюрика». Отсюда, достраивал историк логический ряд своих оп­понентов, новгородцы могли призвать только германцев: «Это была такая очевидная и естественная истина, выходившая из самой природы тог­дашних вещей, что и ученые, и образованные умы того времени иначе и не могли мыслить».