Максим Оськин - Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы
Действительно, в условиях вооруженного противоборства целых наций были бы совсем неприменимы рассуждения великого гуманиста Л. Н. Толстого, выраженные им через одного из главных героев романа «Война и мир» Андрея Болконского, о том, что пленных не следует брать именно во имя гуманизма. Мол, тогда войны станут редкими и скоротечными. Можно себе представить громадные гекатомбы Первой мировой войны — уничтожение десятков и сотен тысяч военнопленных. Потому-то перед войной великие державы стремились создать основы международного права ведения военных действий. Потому-то пленные становились существенным элементом функционирования народного хозяйства воюющих сторон. Лишь фашизм возвел жестокость к военнопленным в постулат, но ведь и был уничтожен в кратчайшие сроки как данность.
Тем не менее в одном мысли Л. Н. Толстого нашли свое применение. Руководители европейских великих держав, многими годами готовившихся к схватке, опасались разрушить Европу длительной войной, понимая, что тем самым ломают всеевропейское единство, дают надежды освобождения колониальным народам, льют воду на мельницы неевропейских конкурентов — Соединенных Штатов Америки и Японии. Поэтому военная мысль зацикливается на идее блицкрига — «молниеносной войны». Война должна быть быстрой, чтобы не подвергать ее исход превратностям судьбы, а кроме того, чтобы не уничтожать потенциал Европы как духовной, культурной, экономической, национальной целостности. К сожалению, эти расчеты не оправдались. Война заложила базу для социалистического эксперимента на одной шестой части суши, крушения мировой колониальной системы, перехода планетарного лидерства к США.
Первое полугодие Первой мировой войны стало испытанием заблаговременно подготавливаемых к европейской схватке военных машин военно-политических блоков — Антанты и Тройственного союза. В гигантских маневренных операциях на полях Франции и Бельгии, Польши и Галиции столкнулись кадровые армии, на мощи которых военно-политическим руководством всех воюющих государств строили победные расчеты скоротечной войны — блицкрига. Размах боевых действий превзошел любые довоенные предположения — фронты противоборствующих сторон протянулись на сотни километров.
В это время положение дел на одном фронте неминуемо затрагивало и прочие фронты. Гибель 2-й русской армии ген. А. В. Самсонова в Восточной Пруссии в середине августа 1914 года стала одним из краеугольных камней победы англо-французов в Битве на Марне. Тяжелое поражение в Галиции, понесенное австро-венгерскими армиями в ходе Галицийской битвы августа месяца, не позволило германскому командованию осуществить лелеемый план броска на Седлец — в тыл всей русской Польше, так как замкнуть «клещи» было бы некому. Осенние сражения под Ивангородом и Варшавой, Краковом и Лодзью не позволили немцам вновь попытать счастья мощным ударом на Париж — слишком велика была нависавшая на Восточном фронте русская угроза.
В этих операциях, ведшихся кадровыми армиями (пусть и существенно, конечно, «разбавленными» призванными запасными), отличавшихся высоким ожесточением и нежеланием уступать друг другу, никому еще и в голову не могло прийти, что вскоре будет возможна такая вещь, как добровольная сдача в плен. И это невзирая на то, что в первых же операциях в плен попадали даже не десятки, а сотни тысяч людей.
Современная война, ведущаяся многомиллионными армиями при скорострельном и дальнобойном оружии, неизбежно требует себе в качестве жертвы больших потерь. Неудачный исход сражения ведет к прорыву подвижных масс противника в тыл, что всегда влечет за собой неразбериху управления, панику людей, измотанность отбивающихся в надежде выйти из наметившегося окружения людей. Результатом становится значительное количество сдавшихся в плен не ранеными, в противовес уставам, требовавшим вести бой до последней возможности, и, следовательно, предполагавшим, что попасть в плен солдат может только тяжелораненым.
Небывалое ранее количество пленных (небывалое потому, что вплоть до наполеоновской эпохи войны велись относительно небольшими профессиональными армиями), взятых в сражении, показала уже Русско-японская война 1904–1905 гг. И здесь речь идет не о капитулировавшей крепости Порт-Артур, где, понятно, весь гарнизон оказался в плену, а о войсках Маньчжурской армии, ведшей полевые сражения. Оценивая итоги Русско-японской войны, престарелый фельдмаршал Д. А. Милютин писал: «Армия же, славившаяся своей стойкостью, отступала последовательно с одной укрепленной позиции на другую, конечно, с огромным уроном и небывалым числом пленных (выделено. — Авт.)»[5].
Иными словами, уже тогда было подмечено, что большие потери несет отступающая сторона, так как инициатива действий принадлежит противнику. Если же помнить, что в рядах русских войск находились по преимуществу призванные по мобилизации запасные, то удивляться их пленению не приходится. Е. Э. Месснер подметил, что «сдача в плен стала массовым явлением со времени Русско-японской войны, первой войны на базе системы „Вооруженный народ“. Эта система с ее короткими сроками военной службы, с призывом под знамена запасных солдат, у которых выветрилось воинское воспитание, давала в ряды воюющих армий много людей недостаточной воинственности». Таким образом, переход от профессиональной армии к массовой должен был повысить уровень потерь, в том числе и пленными. Причем чем хуже в данном месте и в данное время был состав войск, тем большие потери они несли.
Опыт — «сын ошибок трудных», как говорил А. С. Пушкин, строится на основе не только собственных эмпирических данных, но и на базе тех сведений, что получены от других. В отношении пленения дальневосточный конфликт, инициировавший Первую русскую революцию 1905–1907 гг., сыграл для русской стороны плохую службу. Соответствующее отношение к плену проявилось уже в годы Русско-японской войны 1904–1905 гг.
Гаагская конвенция 1899 года категорически утверждала: «Хотя военнопленные теряют свою свободу, они не теряют своих прав». Другими словами, военный плен не есть более «акт милосердия со стороны победителя — это право безоружного». Японцы, никогда не отличавшиеся особенными сантиментами по отношению к своим азиатским соседям (Корее и Китаю), чьи земли они стремились превратить в свои колонии, не могли вести себя подобным же образом с европейцами. Сознавая свою некоторую «чужеродность» по отношению к европейцам (несмотря на тесные политические связи в Германией и Великобританией), которые вплоть до Первой мировой войны неизменно выступали соединенно по отношению к внешнему миру, японцы действовали весьма осторожно. Прежде всего — согласно требованиям международного права, подписанным практически всеми суверенными державами мира, а единственной азиатской независимой страной была только Япония.
Стремясь быть принятыми в семью великих держав, японцы вели себя с европейскими противниками «цивилизованно». Русские офицеры и солдаты, находившиеся в плену, не испытывали никаких особенных лишений. Японцы позволяли офицерам, давшим подписку о дальнейшем неучастии в военных действиях, вернуться на родину. То есть люди были довольны условиями жизни в плену. Эта информация о современном «гуманном» плене, разумеется, была широко известна.
Но если в 1904 году на маньчжурских полях сходились сотни тысяч, то в 1914 году на европейских ристалищах — уже миллионы. Соответственно, росло и число потерь, в том числе пленными. Это явление было объективно неизбежным и понятным, но сдаться в плен можно при разных обстоятельствах. Масштабные операции на окружение, фланговые удары, применение невыносимой с моральной точки зрения тяжелой артиллерии способствовали тому, что уставные требования не выполнялись да и не могли быть выполненными.
Теперь люди уже не сходились в пределы прямой видимости, а то и на штык, чтобы забрать живые трофеи. Расстрелять блокированного противника можно с расстояния в несколько километров, не видя его и не воспринимая в качестве живого существа, как бессловесную чурку. Именно поэтому в современной войне в случае неблагоприятного хода сражения количество пленных вполне может на порядок превышать количество убитых и раненых — «кровавых потерь».
В свое время Л. Н. Толстой в «Войне и мире» резюмировал: «Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики». В 1812 году, когда ружья стреляли на триста шагов, это было справедливо. Но и вспомнить хотя бы то же сражение при Аустерлице, когда одним ударом Наполеон рассыпал единство австро-русского фронта и взял массу пленных. Как здесь не согласишься на пленение? Но правда и то, что каждый боец всегда имеет выбор — драться до смерти либо сдаться в безвыходных условиях. Многое в таком случае зависело от воинского воспитания нации.
