Жак Ле Гофф - Герои и чудеса Средних веков
Две другие героини этой книги – существа сверхъестественные, сказочные; они – свидетельство присутствия в самой глубине христианского Средневековья тем и персонажей, доставшихся в наследство от языческих верований, худо-бедно побежденных или просто поверхностно христианизированных. Из германского языческого мира выступает дева-воительница, охраняющая врата тевтонского рая – Вальхаллы, и зовут ее Валькирия. Другая родом из мира кельтского и инфернального – это Мелюзина. Я хотел бы уже сейчас подчеркнуть важность в средневековом имагинарном того, что несколько неопределенно называют «народной культурой». Эта книга не сосредотачивается специально – хотя мы их еще встретим рядом с нашими героями – на «чудесных» объектах, тут читатель не найдет статей, посвященных таким важным предметам средневекового имагинарного, как мечи, например Жуайез Карла Великого, Дюрандаль Роланда, Экскалибур Артура, или любовные напитки, сыгравшие такую важную роль в истории Тристана и Изольды; наконец, нет и статьи о таком таинственном и мистическом предмете, вознесенном на самые вершины рыцарского идеала, как Грааль.
Помимо героев индивидуальных в этой книге представлены и коллективные персонажи, населявшие средневековое имагинарное. Как мы уже сказали о витязях и богатырях, они вырастают то из понятия воинской доблести, то из куртуазности, а бывает, что и из того, и из другого разом. Тут в центре рыцарского имагинарного – фигура рыцаря, а в центре имагинарного куртуазного – трубадур. Я присовокупил к ним и большого забавника средневекового высшего общества, паяца, выдумщика игр и смехуна – жонглера.
Подобно святым и королям, представленным ранее и в другом труде, здесь читатель не встретит и обитателей горних миров. Бесчисленные существа, населяющие небеса и преисподнюю, но частенько прогуливающиеся и по нашей грешной земле, ангелы и демоны, которые непрестанно нападают на людей или защищают их, не принадлежат к составляющему суть этой книги сонму существ преимущественно человеческих, хотя и легендарных и мифологических. Тут будет единственное исключение: речь о «свите Эллекена», которую немцы называют «дикой охотой» или «ревущей охотой» (wilde, wutende Heer), потому что эта кавалькада фантастических всадников, проносящихся сквозь ночи имагинарного средневековых людей, состоит из существ человеческих и, как все привидения, относится к области «чудес». Я не останавливаюсь здесь и на фантастических существах в человеческом обличье, почти никто из коих не смог дорасти до степени элемента, индивидуализированного Средневековьем и оставленного им последующим векам. Я говорю о карликах и великанах. В средневековом имагинарном они встречаются повсюду, но память об этих созданиях необычного роста не приобрела индивидуальной формы. Среди карликов лишь один, отличавшийся необычайной красотой карлик-персонаж жесты «Гюон из Бордо», Оберон, своим волшебным рогом оставил след в истории музыки благодаря романтической опере Вебера. Среди великанов лишь один-единственный, если не считать злобного Морхольта из истории о Тристане и Изольде, преуспел в том, чтоб дорасти до положительного героя и даже стать святым, – это святой Христофор, на своих плечах внесший младенца Христа в имагинарное наших дней.
Зато среди героев и чудес можно будет найти и двух представителей чудесного мира животных. Животные не только изобильно населяли и домашний быт, и дикие просторы вокруг мужчин и женщин Средневековья – они еще и осаждали или озаряли их имагинарный универсум. Здесь они представлены животным легендарным – единорогом и животным реальным, которого легендарным сделала литература, – лисом. Оба они, будучи на равных с мужчинами и женщинами Средних веков, здесь служат иллюстрацией отсутствия границы между миром чисто имагинарным и миром, пережившим трансформацию посредством фантазии, – это характерно для средневекового универсума, не осознающего никаких разграничений между природным и сверхъестественным, миром здешним и миром потусторонним, реальностью и фантазией. Однако в этой книге не нашлось места для особого ряда имагинарных животных – для чудовищ. Чудовища в большинстве своем существа исключительно зловредные, а герои и чудеса нашего исследования – персонажи либо положительные, либо по меньшей мере двойственные. На этих страницах охарактеризованы самые достойные представители средневекового имагинарного. Кроме героев, есть в книге и другой раздел – чудеса. Категория чудесного – это наследие времен Античности, а если точнее, то наследие римской учености в христианские Средние века. Само слово, которое появилось в форме mirabilia – во множественном числе, означает реальные географические и в широком смысле природные достойные удивления диковины. Понятие это входит в средневековую литературу и обиход через простонародные диалекты; чудо встречается еще в XII веке в старофранцузском языке в «Житии святого Алексея» и «Песни о Роланде»; другие слова, также выросшие из латыни по схожей схеме, есть в итальянском языке, испанском и португальском языках; в тот же исторический период в немецком встречается Wunder, а в английском – Wonder, а славянские языки, например польский, используют корень «куд» («чуд»). Чудесное стоит в одном ряду с чудотворным и магическим.
Чудотворное остается за Богом и выражается в божественном деянии, бросающем вызов законам природы. Магическое, даже если оно выражается в дозволенной законом форме белой магии, все равно почти всегда подлежит осуждению как вид колдовства, корень которого – связь либо с врагом рода человеческого, дьяволом, либо с его пособниками, демонами и колдунами. А вот чудесное, удивительное и непонятное тем не менее не выходит за пределы природного мироустройства. В своем труде Otia imperialia («Отдых для императора»), энциклопедии, написанной для императора Отона IV около 1260 года, англичанин Гервасий Тильбюрийский так определяет чудесное: «То, что недоступно нашему пониманию, хотя и совершенно естественно». Категория чудесного неуклонно расширяется все Средние века, ибо она вводит на территорию мира земного и человеческого те красоты, которые в известном смысле вырваны у Бога людским промыслом.
Область чудесного – это область удивления мужчин и женщин Средневековья. Чудесное вызывает восхищение. Оно вырастает из самого развитого и разработанного из всех чувств, какими обладал человек Средневековья, – зрения. Чудесное умеет как поддразнивать дух средневековых мужчин и женщин, так и заставить их вытаращить глаза от удивления. В этом труде чудесное выступает в виде трех архитектурных строений, каждое из которых представляет одну из трех основных ветвей власти, доминирующих над средневековым обществом и им управляющих. Первая – власть Бога и его служителей, и тут чудом является кафедральный собор. Вторая – феодальный сеньор, и тут чудо – это укрепленный замок. Третье – власть религиозная, и ее чудо – это обитель. В каждом из этих строений заключено пространство чудесного. Несомненна их связь с тайным садом и с раем, с чудесными территориями мироздания.
Очевидно, что наше средневековое имагинарное связано и с пространством, и со временем. С точки зрения пространства оно фундаментально европейское. Даже в том случае, когда герой или чудо прежде всего связаны с определенной частью христианского мира, они не ограничиваются только им: так, Артур и Робин Гуд безусловно британцы, Сид – испанец, Мелюзина навевала грезы во Франции и на Кипре, где была коронована феодальная семья Люзиньян, а Валькирия – в странах германских и скандинавских.
Если говорить о хронологии, то здесь я хотел представить только имагинарное, сотворенное и выработанное самими Средними веками. Посему я пренебрег тем, что пришло, с одной стороны, из греко-римской Античности, а с другой – с Востока. В статье «Рыцарь, рыцарство», там, где говорится о воинах-богатырях, мы еще увидим, как люди XPV века превратили в богатырей наравне со знаменитыми персонажами Средневековья трех античных персонажей: Гектора, Александра и Цезаря, и трех библейских: Иисуса Навина, Давида и Иуду Маккавея. На этих страницах читатель не найдет этих богатырей, чьи образы Средние века попросту заимствовали. Поколебавшись, я исключил и Александра, который хотя и обрел в средневековом имагинарном немалую популярность, все-таки не был созданием Средневековья. Равным образом не стал я задерживать внимание и на библейских героях, которых Средние века не только не придумывали, но еще и стараниями клириков превратили в нечто принципиально иное, чем герои и богатыри вообще, за исключением трех библейских воителей из свода девяти великих воинов. Если Давид и продолжал жить в эпоху Средневековья, то лишь как поэт и музыкант. Если Соломон в Средние века и пережил бурные перемены, пройдя путь от злого колдуна до благостного мудреца, – он не вписывается в проблематику героев и чудес. Где-то на обочинах изображаемого мира, как мне представляется, живет лишь один персонаж Ветхого Завета, Иона, чудесным образом проглоченный и исторгнутый китом, и еще тот свод несомненных чудес, который христианство включило в Новый Завет, однако даже при этом они выглядят там чужеродными: это герои и монструозные чудеса Апокалипсиса. Восток, а в особенности Индия, был одним из основных источников средневекового имагинарного. Но единственный индийский герой, притом христианин, индивидуальность которого отметили Средние века, – это пресвитер Иоанн, царь-священник, якобы приславший в XII веке послание людям Запада, в котором описал чудеса Индии. Однако этот текст циркулировал только в ученой среде, и пресвитеру Иоанну не удалось обрести такую известность, чтобы занять место среди героев и чудес средневекового Запада. Это специфическое распространение мифов, тесно связанное с историей цивилизаций. Пространство же этой книги – средневековая христианская культура и то, чему она наследовала: Библия, греко-римская Античность и в особенности кельтские, германские, славянские языческие традиции. Широкое распространение этой культуры в обществе сделало ее территорией, размежеванной на так называемую ученую культуру и на то, что зовется «народной культурой». Итак, нам предстоит погружаться в самые глубины европейского и мирового фольклора и воскрешать в памяти наследие древности и точки соприкосновения культуры, особенно в системе, получившей название индоевропейской (например, в случае с Артуром и Мелюзиной). При этом, отнюдь не отрицая таких родственных связей и даже заимствований, мы полны решимости настаивать как на творческой мощи средневекового Запада в сфере имагинарного в ансамбле различных цивилизаций, так и на оригинальности большинства его созданий. Датируемая обработка утопии о стране Кокань – хороший тому пример. А чтобы привести пример коллективного героя, представленного в этом имагинарном, – вспомним о рыцарях: верно ли было бы считать средневековых рыцарей вторичными героями индоевропейской системы, такими, как римские équités (воины) или японские самураи, или сам рыцарский дух есть творение и наследие исключительно европейского Средневековья?
