Владимир Бешанов - "Кроваво-Красная" Армия. По чьей вине?
(Карл Фридрихович Маркс–унд–Энгельс, обличая капиталистическую эксплуатацию, писал:
«Массы рабочих, скученные на фабрике, организованные по солдатски, как рядовые промышленной армии, они становятся под надзор целой иерархии унтер–офицеров и офицеров. Они — рабы не только класса буржуазии, ежедневно и ежечасно их порабощает машина, надсмотрщик и прежде всего сам отдельный буржуа–фабрикант».
Последнее, по мнению классиков, особенно обидно. Но стоит отдельного фабриканта поменять на отдельного пролетарского диктатора да назвать его народным комиссаром, и рабочие ― уже не рабы, а самые свободные люди, и даже владельцы этой фабрики и этих машин.)
Куда же под столь чутким руководством должна была прийти «истомленная масса»? Какова конечная цель?
Вот и ответ:
«Если бы мы смогли через малое число времени осуществить государственный капитализм (?!), это было бы победой. Только государственный капитализм, только тщательная постановка дела учета и контроля, только строжайшая организация и трудовая дисциплина приведут нас к социализму. А без этого социализма нет…
Государственно–монополистический капитализм есть полнейшая материальная подготовка социализма, есть преддверие его, есть та ступенька исторической лестницы, между которой (ступенькой) и ступенькой, называемой социализмом, никаких промежуточных ступеней нет».
Иными словами то же самое сформулировал писатель Владимир Солоухин (1924―1997):
«Осуществить полный учет и контроль над каждым граммом и над каждой штукой чего бы то ни было произведенного в стране. Все, что бы ни производилось в стране, держать в своих руках, а потом распределять по своему усмотрению. Благодаря такому контролю и распределению, держать в подчинении и трудовой повинности всех без исключения живущих в стране людей, все поголовное население. Чтобы оно подчинялось единой воле как один человек. Вот это и есть социализм. То есть самая высшая и самая массовая форма рабства».
А по Ленину ― первая фаза коммунистического общества. Орднунг. Да он и думал–то на немецком языке.
Ах да, еще «плюс электрификация всей страны».
Конечно, всякие «прихвостни и прихлебатели буржуазии», пугая народ, рисовали социализм как однообразную, монотонную, серую казарму. Но на то они и «лакеи денежного мешка» и «холопы эксплуататоров».
На деле же бояться народу нечего.
Во–первых, никаких тебе эксплуататоров, а только род ные красные диктаторы, днем и ночью о народе болеющие.
Во–вторых, при социализме произойдет
«великая смена труда подневольного трудом на себя, планомерно организованном в гигантском общегосударственном (в известной мере и в интернациональном, мировом) масштабе».
В–третьих, пролетарии, рационально и строго по–отечески управляемые диктаторами, смогут соревноваться в работе,
«проявлять себя, развернуть свои способности, обнаружить таланты».
В–четвертых, в нерабочее время все дружно будут ходить на субботники и митинги, где разрешается призывать братьев по классу трудиться еще лучше и млеть от слова «гегемон».
В–пятых, население «поголовно» будет управлять государством:
«Целью нашей является бесплатное выполнение государственных обязанностей по отбытии 8–часового урока производительной работы».
Например, отстоял токарь смену у станка, выдал план и ― в министерство, управлять.
Наконец, где–то в далеком далеке коммунизм вступит в свою высшую фазу. Для этого нужно только освободить трудящихся всего мира и принудительно их организовать по марксистской схеме. После чего государство само собой отомрет, наступит полная свобода, всеобщее благоденствие и изобилие. Непонятно только, куда денется расплодившееся в планетарном масштабе племя красных диктаторов.
― Эх, Петька, знаешь, какая жизнь наступит? Помирать не надо!
Как ни странно, но очень и очень многих почему–то не вдохновили идеи строительства гигантской электрифицированной «зоны». Даже союзники в захвате власти ― анархисты и бомбисты–эсеры ― отшатнулись от большевиков и тут же были зачислены в «контру».
Не страшно. Ради мировой революции и счастья пролетариата Владимир Ильич готов был истребить 90% населения России. Не зря им так восхищался Троцкий:
«У Ленина твердая рука. И вокруг него — крепкое ядро таких же, как он, решительных и непримиримых людей».
Правда, по признанию самих вождей, среди этих реши тельных людей было немало ― 90 человек из каждых 100 ― мерзавцев, жуликов,
«бездарных и бессовестных комисса ров»
и прочей
«коммунистической сволочи»,
достойной быть повешенной
«сугубо на вонючей веревке».
Но именно такие и требовались:
«Партия не пансион благородных де виц, иной мерзавец потому–то и ценен, что он мерзавец».
Вроде харьковского чекиста Ивановича, в полной мере подчинившего нравственность интересам классовой борьбы:
«Бывало раньше совесть во мне заговорит, да теперь прошло — научил товарищ стакан крови человеческой выпить: выпил — сердце каменным стало».
На досуге, напившись крови, «веселые чудовища» большевизма изливали душу в поэзии:
Нет большей радости, нет лучших музык,Как хруст ломаемых жизней и костей.Вот отчего, когда томятся наши взорыИ начинает страсть в груди вскипать,Черкнуть мне хочется на вашем приговореОдно бестрепетное: «К стенке! Расстрелять!»
Вот почему история о городке под названием Чевенгур, поведанная писателем Андреем Платоновым (1899―1951),― вовсе не роман и не гипербола, а подлинная летопись установления «высшей формы государственности» в какой–нибудь Астрахани, Архангельске или Сызрани.
«Надо поскорее начинать социализм. ― Горит энтузиаз мом местный председатель ревкома. ― В первую очередь необходимо ликвидировать плоть нетрудовых элементов…
У Чепурного после краткой жизни в Чевенгуре начало болеть сердце от присутствия в городе густой мелкой буржуазии. И тут он начал мучиться всем телом ― для коммунизма почва в Чевенгуре оказалась слишком узка и засорена имуществом и имущими людьми; а надо было немедленно определить коммунизм на живую базу… Пробыв председателем ревкома месяца два, Чепурный замучился ― буржуазия живет, коммунизма нет…
А потом Чепурный захотел отмучиться и вызвал предсе дателя чрезвычайки Пиюсю. «Очистить мне город от гнетущего элемента!» ― приказал Чепурный.
«Можно», ― послушался Пиюся. Он собрался перебить в Чевенгуре всех жителей, с чем облегченно согласился Чепурный.
― Ты понимаешь ― это будет добрей! ― уговаривал он Пиюсю. ― Иначе, брат, весь народ помрет на переходных ступенях. И потом, буржуи и теперь все равно не люди: я читал, что человек, как родился от обезьяны, так ее и убил. Вот ты и вспомни, раз есть пролетариат, то к чему ж буржуазия? Это прямо некрасиво!
(Запись из дневника Короленко от 29 марта 1918 года:
«Разговор с заместителем начальника ЧК Украины о массовых безрассудных расстрелах: — Товарищ Короленко, но ведь это же на благо народа! — и пытливо смотрит на меня».)
Пиюся был знаком с буржуазией лично: он помнил че венгурские улицы и ясно представлял себе наружность каждого домовладельца. Кроме того, Пиюся знал их способ жизни и пропитания и согласен был убить любого из них вручную, даже без применения оружия. Со дня своего назначения председателем чрезвычайки он не имел душевного покоя и все время раздражался: ведь ежедневно мелкая буржуазия ела советский хлеб, жила в его домах и находилась поперек революции тихой стервой.
(Достаточно почитать указания Ленина представителям Советской власти на местах и легко представить, как точно так же Предсовнаркома маялся всем телом в Кремле от присутствия в стране буржуазии, как не давали ему покоя «неправедные тысчонки» в чужих кубышках, как убеждал он председателя чрезвычайки Дзержинского «немедленно определить коммунизм на живую базу»: расстреливать, расстреливать и расстреливать,
«не допуская идиотской волокиты».
Чего стоит один только циркуляр о расказачивании:
«Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно; провести беспощадный массовый террор по отношению ко всем вообще казакам…»
Или инструкции Е.Б. Бош ― «активной участницы борьбы за советскую власть»:
«Повесить, непременно повесить, дабы народ видел, не менее 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц. Сделать так, чтобы на сотни верст кругом народ видел, трепетал, знал…»)
Однако, после поголовного уничтожения «натуральной» буржуазии в городе еще осталось много всякого народу, почти все ― не члены большевистской партячейки. И коммунизм в Чевенгуре все не наступал.
