Наталья Пронина - Иван Грозный: «мучитель» или мученик?
Таким в основном негативным был взгляд на Ивана IV российской историографии дореволюционной поры. Во-первых, это объясняется скудным количеством источников, сохранившихся от эпохи Грозного. Источников, среди которых преобладают документы и свидетельства, к тому же не русского, а иностранного происхождения, часто подающие события нашей истории донельзя искаженно. Другая причина данного факта заключалась в том, что немало дореволюционных отечественных исследователей (равно как и определенная часть российского образованного общества) проникнуты были идеями западного либерализма, вследствие чего история России изучалась не с позиций ее национальных интересов, но с позиций западнических, крайне критично настроенных ко всему русскому. Как указывал еще И. Л. Солоневич, события и явления нашего прошлого эти авторы нередко стремились лишь подвести под западные схемы.[5] Схемы, согласно коим, писал публицист, «переходы от „старого режима“ к „великой революции“ либо к „великой демократии“ считались „железным законом истории“. Что касается собственно русской истории, то образованная публика не видела в ней ничего, кроме:
Хитрость да обманы,Злоба да насилие,Грозные Иваны,Темные Василии».[6]
Немало было говорено тогда этой же либеральной интеллигенцией (особенно на волне революционного подъема конца XIX — начала XX века) и о рабской психологии русского народа, безропотно терпевшего власть столь деспотичного правителя, каким был (по ее мнению) Иван IV. Так что уже в 1890-х годах Е.А Соловьев в популярном биографическом очерке «Иоанн Грозный», рассчитанном на самые широкие слои читателей Российской империи, позволил себе вынести следующий, явно не подлежащий обжалованию приговор царю. «Как Государь, — писал историк-литератор, — Грозный совершил величайшее преступление: он развратил народ, уничтожил в нем все героическое, выдающееся, славное».[7] (Вот как усиленно готовилось общественное мнение к грядущим революционным ломкам и потрясениям!..)
Словно под занавес, как один из последних гневных упреков ненавистному режиму, в 1893 г. был поставлен вопрос и о психическом здоровье Ивана Грозного. Некий П. И. Ковалевский, врач-психиатр по профессии, опубликовал специальную работу, в которой, анализируя деятельность государя, пришел к выводам о том, что Иван IV — душевнобольной, параноик с манией преследования…[8]
Собственно, не менее чуждая проблемам русской национальной истории советская марксистско-ленинская историография с ее вездесущими «классовыми принципами» не так уж далеко ушла от своей предшественницы в оценке личности, достижений и неудач эпохи правления первого русского царя. Напротив, именно здесь у них обнаружилось наиболее полное, поразительное совпадение взглядов. Даже несмотря на то что в 20–30-е годы XX века было опубликовано много вновь найденных архивных документов, переведены на русский язык и впервые изданы «Записки о Московии» немца-опричника Генриха Штадена, работы историков тех лет, касающиеся времени Грозного, не отличались особенной оригинальностью, во многом лишь подтверждая прежние выводы. В сущности, все, на что они сподобились, — это добавить к навешанному на Ивана IV еще дореволюционными авторами ярлыку «трусливого тирана» клеймо «крепостника».
Пожалуй, единственным независимым историком, посмевшим в то сложное время возвысить свой голос в защиту царя и выступить с предельно лаконичной, но чрезвычайно насыщенной по содержанию книгой «Иван Грозный», был известный исследователь Средневековья Р. Ю. Виппер. Практически впервые он четко и недвусмысленно, без каких-либо смягчающих оговорок высказал мысль о Грозном как о гениальном организаторе и создателе величайшей империи своего времени, благодаря которому Россия и смогла стать именно Россией.
Особую значимость точка зрения профессора Виппера, поддержанная и некоторыми другими исследователями,[9] приобрела в 40-х годах. Но произошло это отнюдь не только потому, что личность Грозного самодержца уважал красный диктатор Сталин. Причины были значительно глубже. Они заключались в том, что именно тогда, в годы Великой Отечественной войны, сражающейся не на жизнь, а на смерть стране, отшвырнув все марксистско-космополитические догмы, позволено было, как встарь, мобилизовать всю свою историю, всех своих государей-воителей, полководцев, святых мучеников на поддержку общенародного патриотизма, на укрепление воюющего Русского Духа, который один и мог по-настоящему защитить родную землю.
Впрочем, это исключительно вынужденное «идеологическое отступление» допустили крайне ненадолго. Ведь те, в чьих руках находилось тогда (как находится и теперь) манипулирование нашим сознанием, хорошо понимали, сколь опасно было для их власти дать возможность духовно ослепленному народу действительно вспомнить его великое тысячелетнее прошлое. Вследствие этого после окончания войны, а еще точнее, после смерти Сталина, который считал себя в деле защиты русской государственности прямым продолжателем Грозного, советские историки вновь послушно вернулись к ортодоксальным марксистским оценкам, едва оставлявшим место для объективного анализа. Так что в вышедших на протяжении 60–70 гг. довольно многочисленных работах об эпохе Ивана IV А.А Зимина, а чуть позднее — Р. Г. Скрынникова, несмотря на собранный богатый фактический материал, доминировали все та же привычная «классовая сущность самодержавия», все тот же «противоречивый», «болезненно-вспыльчивый нрав царя-тирана», «половинчатость и незавершенность его реформ»… Так что даже налетевший в середине 80-х шквал обвальных перемен не смог разорвать этот, по сути, замкнутый круг, в котором бьется наше историческое сознание.
Ведь подобно тому, как в начале XX века либеральная критика отечественной истории плавно перешла в критику советскую, точно так же уже на наших глазах советская историческая наука, в одночасье позабыв весь свой марксизм-ленинизм, с не меньшей легкостью трансформировалась в самую непримиримую демократическую критику. К известному еще со времен революционеров-демократов жупелу «Россия — тюрьма народов» лишь добавили новый: «СССР- тюрьма народов». В остальном же все мнения снова теснейшим образом совпали.
Скажем, плодовитый и благополучный советский (в прошлом) историк Р.Г Скрынников опубликовал в 1993–1994 гг. сразу две книги: «Иван Грозный» и «Царство террора», где опять и опять, на основе искусно подобранных фактов, показывает борьбу Грозного… против особо неугодных лично ему княжат и бояр, против централизации, именно на подрыв (а не на укрепление) которой сработало, по мнению Скрынникова, введение опричнины. Таким образом наиболее бескомпромиссного борца за величие, мощь, целостность и безопасность страны исследователь вновь представляет читателю отъявленным негодяем, а саму Россию — царством слепо повинующихся власти холопов…
Естественно, столь одиозное мнение о Грозном, господствующее в официальной исторической науке уже не одно столетие, наложило свою тяжелую печать и на российскую беллетристику, по сей день идущую за ней едва ли не след в след, о чем ярко свидетельствует маленькая (карманного размера) книжица известного писателя Эдварда Радзинского «Мучитель и тень», вышедшая в 1999 году. А потому факту этому не стоило бы, пожалуй, даже удивляться, если бы… Если бы не личность автора.
Историк по образованию, драматург, публицист, телеведущий. Своего рода писатель и артист в одном лице, владеющий не только даром художественного слова, но и умением произнести это слово. Способный заворожить, приковать к своим историческим миниатюрам внимание поистине многомиллионной аудитории телезрителей. Казалось, от такого «мастера» можно было бы ожидать все-таки нечто большее, чем заурядное повторение известного, не раз уже сказанного другими Но… к сожалению, при первом же знакомстве с текстом стало ясно, что автор ни на йоту не отступил от вышеизложенной и по тем или иным причинам общепринятой точки зрения, лишь щедро сдобрив свое повествование откровенным смакованием «ужасов эпохи Грозного». В целом же там рисуется привычная картина «страны поголовного рабства» и не менее привычный образ ее кровожадного царя-«мучителя». Грозному автор противопоставляет его так называемую «тень», его антипод — Дмитрия Самозванца, через 19 лет после смерти царя захватившего московский престол и намеревавшегося (по мнению автора) дать народу-рабу волю, но этим же народом убитого, ибо, как считает г-н Радзинский, закоснело-холопские «взгляды общества даже Смута не переменила». Концепция, явно не отличающаяся ни свежестью, ни глубиной психологического проникновения.
Поспешной поверхностностью грешит не только общий замысел книги, но и сам ее текст, являющийся, по всей вероятности, всего лишь дословным воспроизведением текста одноименной телепередачи Э. Радзинского. Текста, несомненно, занимательного, театрально-эффектного, но который автор даже не потрудился хорошенько выверить (о чем говорят имеющиеся в тексте досадные опечатки и смысловые оговорки), снабдить хотя бы минимальным научно-справочным аппаратом, так и отправил в набор с легким сердцем (и легкой улыбкой?)… Впрочем, памятуя популярный (а следовательно, как бы ни к чему не обязывающий) характер изложения, вполне можно было бы понять и отчасти простить автору сию небрежность: мол, и впрямь, зачем обыкновенному рядовому читателю какие-то научные сноски? Но… за небрежностью этой г-на литератора к собственному тексту явственно проступает и его небрежность к тому, о чем он пишет, а это, как говорится, уже гораздо более серьезно.
