Виктор Таки - Царь и султан: Османская империя глазами россиян
В то же время любой, кто хоть сколько-нибудь знаком с ролью Европы в российской интеллектуальной традиции, затруднится объяснить, почему количество русскоязычных публикаций об Османской империи превосходит количество публикаций, посвященных Франции или Германии. Это обстоятельство нельзя объяснить исключительно частотой русско-турецких войн. Не менее важной была и та роль, которую Османская империя сыграла в отношениях России с ее западными соседями. Историю вестернизации России первоначально отсчитывали с 1703 года, когда Петр I, по крылатому выражению Пушкина, заимствованному у Франческо Альгаротти, «окно в Европу прорубил», основав Санкт-Петербург. Будучи исходным моментом модерной истории России, этот акт царя-реформатора рассматривается как способствовавший установлению прямых связей между Россией и передовыми государствами Северной и Западной Европы. Позднее историки обратили внимание на другие регионы, служившие каналами западных влияний на Россию, такие как Гетманщина, Балтийские провинции или «земли, возвращенные от Польши». Однако пространство контакта России с европейской культурой не исчерпывается новой столицей России и ее западными окраинами. Пребывание в Османской империи также мотивировало российских дипломатов, офицеров, ученых и частных путешественников воспринимать европейскую идентичность и одновременно критически ее переосмысливать. Наблюдения османского дипломатического ритуала, способов ведения войны и обращения с пленными подталкивали образованных россиян делать вывод о превосходстве европейских практик и принципов и одновременно высказывать критические замечания относительно определенных форм европеизации.
Противостояние России и Османской империи оставило столь много письменных памятников именно потому, что это противостояние послужило одной из форм взаимодействия России и Европы. Хотя раннемодерные европейцы воспринимали Османов как культурно чуждых завоевателей, победы России над последними в какой-то момент стали угрожать балансу сил в Европе, частью которого Османская империя являлась с тех пор, как «Его наихристианнейшее Величество» король Франции Франциск I счел возможным заключить союз с Сулейманом Великолепным для предотвращения гегемонии Габсбургов. Вот почему победы российского оружия над османским в конце концов заставили прочие великие державы преодолеть свои противоречия и сформировать антироссийскую коалицию, которая впервые на короткий момент превратила «Европу» из географического и культурного явления в геополитическое. Крымская война была кульминацией противоречий между Россией и европейскими державами, однако появление трехстороннего противостояния между Россией, Османской империей и «Европой» можно наблюдать уже в момент возникновения «восточного вопроса» в конце XVIII столетия. Переплетение российско-османских и российско-европейских культурных контактов в этом геополитическом контексте позволило царским дипломатам, военным, ученым и путешественникам артикулировать собственную идентичность, отличную от обоих конституирующих «других» – османского и европейского.
На протяжении более чем столетия изучение российско-османских отношений было уделом историков дипломатии и войн. Дореволюционные историки естественным образом стали первопроходцами благодаря доступности архивных материалов и сохраняющейся актуальности «восточного вопроса»[8]. Интерес к истории российско-османских отношений в период советского доминирования в Юго-Восточной Европе и попыток СССР проецировать влияние в Средиземноморском регионе поощрял западных историков продолжать традицию дореволюционной российской историографии[9]. В период холодной войны необходимость легитимировать советское господство в Восточной Европе подвигла ряд советских ученых изучать российско-греческие, российско-сербские, российско-болгарские и российско-румынские отношения, акцентируя внимание на вкладе России в формирование национальных государств на Балканах[10]. Порой советским авторам приходилось проявлять недюжинные диалектические способности, дабы увязать свою апологию советского империализма с работами Маркса и Энгельса, проявивших в высшей степени критическое отношение к царской России и ее внешней политике[11]. Несмотря на их идеологизированность, работы советских специалистов способствовали вводу в научный оборот новых архивных документов, которые не были изучены дореволюционными историками и оставались недоступны их западным коллегам. В результате деятельности этих разных групп ученых сложилась достаточно полная картина войн и дипломатических отношений России с Османской империей. В то же время в своем стремлении описать фактологические аспекты российско-османских отношений дореволюционные российские, советские и западные исследователи зачастую обходили вниманием культурный контекст этих войн и переговоров. Реконструкция этого контекста представляет собой главную цель данной книги, которая основывается на последних теоретических наработках в истории культуры.
Настоящее исследование было проведено в диалоге с работами сразу нескольких направлений историографии. Прежде всего данная книга представляет собой вклад в историографию ориентализма в целом и российского ориентализма в частности. Вплоть до 1970-х годов термин «ориентализм» применялся для обозначения совокупности академических дисциплин, основанных на изучении восточных языков. Этот термин также обозначает тенденцию в европейской живописи, скульптуре, музыке и литературе, ориентированных на «восточную» тематику. В нашумевшем исследовании 1978 года литературовед Эдвард Саид рассмотрел эти две стороны западного ориентализма в радикально новом свете. Согласно Саиду, западные ученые-ориенталисты стали «корпоративным институтом, направленным на общение с Востоком – общение при помощи высказываемых о нем суждений, определенных санкционируемых взглядов, его описания, освоения и управления им»[12]. Будучи характерным примером дискурса в фуколдианском смысле этого слова, ориентализм в определении Саида – это «западный стиль доминирования, реструктурирования и осуществления власти над Востоком»[13]. Обвинения академических ориенталистов, высказанные Саидом, и последовавшая за этим желчная полемика мало релевантны для данного исследования. Как демонстрируется в четвертой главе, до второй половины XIX столетия академические ориенталисты играли менее значимую роль в российско-османских отношениях, чем военные или дипломаты. Вот почему в данном исследовании ориентализм понимается в другом, более общем и философском смысле этого слова – как «стиль мышления, основанный на онтологическом и эпистемологическом различии Востока и (почти всегда) Запада». Согласно Саиду, данное различие послужило более широкому кругу поэтов, романистов, философов, политических мыслителей, экономистов и имперских администраторов в их описаниях «Востока, его народов, обычаев, „ума”, судьбы и т. д.»[14]. Оппозиция Запад – Восток, лежащая в основе ориентализма, представляет собой пример абсолютизации различий между привычным «мы» и чуждым «они», которая является скорее ментальным конструктом, нежели объективной реальностью. Саид настаивал на том, что «так же, как и Запад, Восток – это идея, имеющая историю и традицию мышления, образный ряд и свой собственный словарь», так что «эти две географические сущности поддерживают и до определенной степени отражают друг друга»[15].
Несмотря на видимую симметрию, отношения между Западом и Востоком – это отношения «силы, господства, различных степеней комплексной гегемонии»[16]. На практике это означало, что модерные европейцы присваивали себе право говорить за людей, которых они называли «восточными». В результате складывалось представление о том, что «восточный человек иррационален, развращен, ребячлив, он „другой”, тогда как европеец рационален, добродетелен, зрел, „нормален”»[17]. Утверждая непреодолимое различие между западным превосходством и восточной «неполноценностью», ориентализм как совокупность «мечтаний, образов и идиом» помогал европейцам сделать восточные общества привычно инаковыми. Ориентализм заменил живое (а потому неудобное) многообразие народов, политических образований, укладов и мировоззрений карманным образом «восточного человека, который живет на Востоке… ведет праздную восточную жизнь, в государстве восточной деспотии и похоти, отягченный чувством восточного деспотизма»[18]. Эту операцию подмены живой реальности восточных обществ западным образом Востока, или ориентализацию, можно найти не только во французских или английских описаниях путешествий на Восток, но также и в произведениях российских авторов, посвященных Османской империи, которые рассматриваются в этой книге.
