Арсений Ворожейкин - Солдаты неба
— Комиссаром быть проще, чем настоящим истребителем. Изучил историю, современную политику, общих знаний побольше, отрепетировал язык, чтобы хорошо говорить, — и комиссар готов. Из меня политработник не получится: нет терпения изучать науки. А без них нет комиссара. Ты же специально учился на курсах комиссарских.
— А летчик без науки разве может быть? — спросил я.
— Технические науки проще. А у нас, в авиации, их все можно увидеть и даже руками пощупать. Техника есть техника.
Слушая Василия Васильевича, я вспомнил, как он показал свою виртуозность в пилотировании. Тогда он только что прибыл к нам. У многих летчиков было мнение, что истребитель И-16 очень строг в управлении и может на любой высоте и скорости непроизвольно свалиться в штопор. Гугашин с этим не согласился. Этот самолет, в отличие от предшествующих, послушен воле человека. Только И-16 любит, чтобы его хорошо понимали. Тогда он готов делать все безотказно. Летчик не может жить в дружбе с самолетом, если он не постиг как следует его нрав.
И вот каким образом он подтвердил свои слова. Набрал над центром аэродрома такую высоту, какая нужна была для выполнения тринадцати витков штопора. Весь аэродром замер, когда его самолет с быстротой вращения, едва позволявшей вести отсчет, без единой попытки к выходу, стал выписывать вертикально к земле виток за витком. Семь, десять, двенадцать… Казалось, катастрофа неизбежна. Но умелая рука вовремя прекратила головокружительное вращение самолета на тринадцатом витке и на высоте метров пяти вывела машину в горизонтальное положение. Самолет при выходе из штопора оказался в том же направлении и над той же точкой, как был перед вводом.
Не было для Гугашина большей отрады, чем слышать: «Василий Васильевич летает как бог!», «Отмечен свыше!». И сейчас, в вагоне, я сказал ему:
— Конечно, ты научился летать прекрасно. Но ведь ты достиг этого трудом, долголетней практикой, упорной тренировкой!
— Я при обучении штанов не протирал.
— Но тебя учили немало. Ты полюбил свою профессию. Летал с увлечением. Вспомни историю. Разве наша партия не разбила «теорию» наследственной одаренности, вырастив из крестьянского «быдла», из «черной рабочей кости» советскую интеллигенцию? А наши командиры времен гражданской войны? Разве они не превзошли кастовых генералов? Разве наши летчики в Испании дрались хуже, чем представители «высшей немецкой расы»? Из каждого человека можно сделать и ученого, и государственного деятеля, — многое зависит от условий. И летчика, причем отличного, такого, например, как Анатолий Серов.
— А почему в пример не поставил Чкалова?
— Мы ведь не испытатели. Серов — боевой летчик-истребитель и нам ближе. Нет, Василий Васильевич, когда говорят: у такого-то врожденный талант, такой-то особо одарен к полетам, — я думаю, это пережиток прошлого. Василий Васильевич перебил меня:
— Что из тебя получится, не знаю, а талант как деньги — он или есть, или его нет.
— Да ведь и деньги у нас трудом наживаются. Василий Васильевич в ответ на это замурлыкал:
Взвейтесь, соколы, орлами,Бросьте горе горевать!То ли дело под шатрамиВ поле лагерем стоять!
— Это что, твоя молитва на сон грядущий? — спросил я, не сдержав улыбки.
— Успокаиваю себя. Не люблю безделья и неопределенности.
Что правда, то правда. Неясность обстановки и отсутствие разумного, полезного занятия всегда действуют угнетающе. Прискорбно, что первой жертвой этого стал сам командир. Такому настроению нельзя поддаваться. Надо об этом поговорить с народом.
На седьмые сутки остановились в Забайкалье. Станция Разъезд. Сопки. Между сопками аэродром с восемнадцатью новенькими истребителями, еще пахнущими заводской краской.
— На облет машин вам дается три дня, — сказал начальник гарнизона. — А потом… потом видно будет. Может, полетите воевать.
Воевать?! Все мы были воспитаны на примерах героев гражданской войны. Смелость в нас била ключом. И конечно, мы рвались туда, где требовалось с оружием в .руках защищать интересы Родины.
Любимые наши герои — Чапаев, Павка Корчагин. И смелость в наших глазах скакала на лихом коне, с блестящей шашкой и криком «ура». Мы считали, что все дела на войне — только героические. Никто из нас не представлял, как тяжелы и изнурительны фронтовые будни. Ни один даже и не подумал: а готов ли он умело воевать?
Аэродром. С юга веяло горячим дыханием степей и пустынь, потеснивших сибирские леса на север. До нас здесь базировался 22-й истребительный полк. Он недавно по тревоге улетел в Монголию. О его судьбе пока никаких известий.
Лето стояло жаркое и сухое. Ясная погода держалась устойчиво. Летчики, истосковавшиеся во время пути по полетам, с горделивой радостью уходили в небо. На новых самолетах И-16, с мощным мотором и вооружением. Два пулемета и две двадцатимиллиметровые пушки — сила, какой мы еще не видали. А толстая бронированная плита сзади летчика свидетельствовала о том, что истребитель предназначен не для мирных учебных полетов. Она защитит от пуль сзади, а спереди — широкий лоб самолета.
С утра и до вечера мы летали. Кажется, никогда еще так глубоко не осознавалась цена минуты, проведенной в воздухе. Никогда прежде так не обострялась тревога за страну, за спокойную жизнь своего народа, как здесь, на стыке трех границ. Это повышало нашу организованность. Чем разумнее мы используем каждый тренировочный полет, тем крепче будут профессиональные мускулы и зорче глаз.
В такой напряженной работе проходит день, проходит другой, третий… Наконец получили приказ — перелететь в Монгольскую Народную Республику: Япония напала на дружественную нам страну. Мы должны защитить ее рубежи, как свои.
Граница. Расставание с Родиной.
Человек не может равнодушно покидать свою страну, хотя бы и на время. Новые чувства, ранее не испытанные, охватили нас. Как знать, может, кому-то уже больше никогда не придется увидеть родную землю, любимых, друзей, оставшихся в России…
Глаза, которым полагалось следить за приборами, не могут оторваться от земли. Голые, пустынные сопки советского Забайкалья по-новому близки и дороги. Вот ушла под крыло станция Оловянная, промелькнул извилистой лентой Онон, блеснула речка Борзя. Наконец, окруженный со всех сторон желтеющими солончаками, проплыл пограничный пункт Соловьевск — последняя точка советской земли.
Граница! Ее следа нет ни на земле, ни в воздухе. Она нанесена только на карту, но чувствуешь ее всем своим существом. Невольно оборачиваешься, бросая последний взгляд на родную землю, и как бы безмолвно клянешься быть ей верным до конца своей жизни.
Монголия. Полуденное, очень яркое солнце слепит глаза. Загораживаясь от него рукой, поглядываем на равнинные дали. Нигде ни домика, ни юрты, ни деревца — все голо, пустынно. Только на горизонте колеблется золотистое марево да изредка попадаются верблюжьи тропы. Кажется, солончаки, сговорившись с палящим солнцем, погубили все живое.
Впереди на желто-сером фоне — темная нить. Что такое? Карта дает ответ: вал Чингисхана, поросший травой. Это история, словно наглядное свидетельство того, что ни одно государство, как бы оно сильно и могущественно ни было, не может долго существовать, если основано на порабощении других народов.
За валом Чингисхана начинается зеленая степь. Изредка попадаются отары овец, дикие козы и стаи дроф.
Вскоре показываются строения и юрты городка Баин-Тумен. Здесь мы заправились горючим и полетели дальше.
Вот и пункт назначения — полевой аэродром. Необозримая равнина, покрытая цветущим разнотравьем. Десятка три истребителей И-16, замаскированных сетями и травой. Несколько автомашин. Белеют юрта и две палатки. Посадочное «Т» завершает картину степного аэродрома. От него в тридцати километрах на запад — озеро Буир-Нур, в сорока на восток — река Халхин-Гол. За ней — граница с Маньчжурией.
После посадки летчиков собрал командир 22-го истребительного полка майор Николай Георгиевич Глазыкин. Он только что проводил группу самолетов в сторону Халхин-Гола и, махнув в том направлении рукой, пояснил:
— Улетели на фронт. Там появились японские истребители.
Все насторожились. Некоторые с опаской взглянули в ту сторону, откуда мог нагрянуть враг. А наши самолеты еще не заправлены бензином.
Майор, видимо, понял наше состояние и, улыбнувшись, каким-то домашне-спокойным голосом предложил:
— Садитесь, побеседуем.
Трава высокая, в разгаре цветения. Остро чувствуется запах полыни и дикого чеснока. Предзакатное солнце позолотило край неба. Все кругом, устав от дневного зноя, затихло.
— Не волнуйтесь, — продолжал Глазыкин, как бы ощупывая каждого из нас светлыми спокойными глазами. — Сегодня самураи «в гости» к нам не явятся, поздно. А за ночь все ваши машины будут подготовлены к бою. С рассветом перелетите на другую точку. Полк с завтрашнего дня будет базироваться поэскадрильно.
