Владимир Наджафов - Пакт, изменивший ход истории
Мой интерес к теме советско-германского пакта сохранялся и в дальнейшем, будучи отчасти реализован в монографии о внешней политике США в 1935–1941 годах{6}. Но лишь отчасти. Оставалось желание углубиться в тему, особенно в проблему, которая все еще вызывает споры в историографии — проблему мотивов сталинского руководства при заключении пакта, целевых установок сталинского Советского Союза во Второй мировой войне. И, таким образом, попытаться полнее раскрыть историческое значение советско-германского пакта.
Со временем пришло и понимание наличия взаимосвязи между советской вовлеченностью в мировые дела, в первую очередь в связи со Второй мировой войной — едва ли не решающим звеном попытки реализации антикапиталистической стратегии СССР, и далеко неоднозначными последствиями такой вовлеченности. Пришло понимание значения исторических процессов, инициированных мировой войной, для судеб социализма — как для его советской модели, так и для дела социализма в XX веке вообще.
Плодотворный этап в изучении советско-германского пакта о ненападении в отечественной историографии, начавшийся в период Перестройки, получил развитие в постсоветской России. Различные документальные издания и открывшиеся (к сожалению, далеко не полностью) архивные возможности заметно расширили круг источников для такого изучения, позволяя прийти к определенным, значимым научно-историческим результатам. Опираясь на новые материалы, в том числе на архивные, российские авторы существенно расширили диапазон исследований по пакту и его последствиям.
Переосмыслению исторического значения советско-германского пакта способствовали и новые методологические подходы, и новые документальные материалы, которые выгодно отличают труды многих наших историков. В то же время некоторые отечественные историки сохраняют верность официальной сталинской версии причин заключения пакта и его сущности.
Между тем, наметилось определенное согласие наших историков в исходном моменте — в том, что предвоенная советская внешняя политика была наступательной по отношению к «враждебному капиталистическому окружению». Но дальше каждый реконструирует ход событий по-своему, в зависимости от мировоззренческих позиций.
Отсюда продолжающиеся споры по принципиальным вопросам истории Второй мировой войны: о мере ответственности сталинского руководства за ее начало; как и почему стала возможной сделка Сталина с Гитлером и какова была роль советско-германского пакта о ненападении в трагическом круговороте предвоенных событий; как следует оценивать пакт с точки зрения подлинных национально-государственных интересов Советского Союза и защиты всеобщего мира и дела демократии.
Зарубежные историки, не связанные, как правило, жесткими идеологическими путами, своим критическим подходом к предвоенной внешней политике СССР сделали немало с точки зрения раскрытия роли советско-германского пакта в развязывании войны. Нельзя, однако, сбрасывать со счетов и того, что зарубежная историография, пусть и в меньшей степени, чем советская, также пострадала в условиях Холодной войны с ее неизбежной идеологизацией исторических исследований. Впрочем — что следует оговорить — историки, превыше всего ставящие поиски истины, были во все времена.
Ровно полвека понадобилось для отечественной историографии, чтобы «закон расстояния», оправдывающий принудительность исторического комментария, сработал в отношении пакта о ненападении между Германией и Советским Союзом от 23 августа 1939 г. И случилось это только тогда, когда стала известна, теперь уже не только для людей, живущих за рубежом, а и для нас с вами, пожалуй, самая большая из тайн предвоенной сталинской дипломатии. Тайна, состоявшая в том, что подписание пакта о ненападении между гитлеровской Германией и сталинским Советским Союзом сопровождалось принятием сторонами секретного дополнительного протокола о «разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе»{7}, наглядно выражавшего экспансионистскую сущность закулисного сговора нацистского и коммунистического диктаторов.
Это стало известно в конце 1989 г. благодаря работе комиссии Съезда народных депутатов СССР под председательством А.Н. Яковлева. Бесспорно, правда о секретном протоколе многое проясняет относительно исторического значения советско-германского пакта. Но и сегодня последнюю точку в этом смысле ставить, скорее всего, рано.
Ибо, как ни странно, в современной России, провозглашающей себя страной демократии, сохраняется многолетняя советская традиция сокрытия документов, связанных с политической стороной дела, с подоплекой советско-германского пакта. Таких документов, которые бы окончательно раскрыли, когда и как, какими путями правители двух еще недавно смертельно враждовавших государств, СССР и Германии, пришли к взаимному согласию. К согласию, которое вскоре, через месяц, трансформировалось в еще более близкие отношения с подписанием — по советской инициативе — Договора о границе и дружбе от 28 сентября 1939 г.
О том, насколько сталинское руководство было чувствительно к сохранению тайны, окружавшей заключение пакта, можно судить по перечню вопросов, которые СССР счел «недопустимыми для обсуждения» на Нюрнбергском процессе над главными немецкими военными преступниками (ноябрь 1945 — октябрь 1946 г.). Составленный по указаниям правительственной комиссии в Москве во главе с В.М. Молотовым и А.Л. Вышинским и представленный главным обвинителем от СССР Р.А. Руденко Международному военному трибуналу, этот перечень включал пункты, которые — внимание! — «должны быть устранены от обсуждения:
1. Вопросы, связанные с общественно-политическим строем [СССР];
2. Внешняя политика Советского Союза:
а) советско-германский пакт о ненападении 1939 года и вопросы, имеющие к нему отношение (торговый договор, установление границ, переговоры и т.д.);
б) посещение Риббентропом Москвы и переговоры в ноябре 1940 г. в Берлине;
в) Балканский вопрос;
г) советско-польские отношения.
3. Советские прибалтийские республики»{8}.
А это как раз те вопросы, которые с неизбежностью встают перед всеми, кто занимается пактом — его предпосылками, сущностью, последствиями.
С заключением советско-германского пакта завеса тайны вокруг него все более сгущалась. Десятилетиями кремлевские руководители скрывали не только факт подписания вместе с пактом секретного протокола, обнажавшего подлинные намерения его участников. Не менее последовательно и упорно скрывали они и то, какими путями стороны шли к взаимному согласию. В очевидной попытке избежать постановки таких вопросов, как заинтересованность в пакте сталинского Советского Союза, преследуемые им при этом классово-имперские цели.
Мне уже приходилось писать про внезапное прекращение в 1977 г. на 21-м томе издания известной серии «Документы внешней политики СССР», позднее (уже в постсоветское время) признанное как «необоснованно» приостановленное решением «тогдашнего советского руководства»{9}. Обращаю внимание читателя на два обстоятельства. Во-первых, на то, что документальная серия была приостановлена на 1938 годе — последнем, предшествовавшем началу Второй мировой войны. Во-вторых, на то, что решение об этом принималось на уровне «тогдашнего советского руководства». С существенным добавлением: «Продолжение публикации стало возможным только в настоящее время»{10}. Стало возможным только в новой России.
Других публичных разъяснений, к сожалению, не последовало.
Но предположить, почему издание серии было прекращено именно на 1938 годе и именно решением высшего советского руководства, думается, можно. Предположение это связано с тем, что следующий, 22-й том серии должен был включать текст пакта о ненападении между нацистской Германией и сталинским Советским Союзом, заключенного 23 августа 1939 года. Не публиковать текст пакта нельзя было хотя бы потому, что еще в самом начале серии было провозглашено за правило публиковать, наряду с архивными материалами, «важнейшие документы» советской внешней политики, пусть даже ранее известные[3].
Об изначальной установке инициаторов серии на ее политико-пропагандистское назначение я могу судить по опыту своего участия в подготовке нескольких томов «Документов внешней политики СССР» (с третьего по одиннадцатый). Будучи прикомандированным, в числе других сотрудников Академии наук СССР, в помощь Редакционному аппарату Комиссии по изданию дипломатических документов при МИД СССР, я в основном занимался составлением «примечаний — комментариев» к публикуемым документам.
Эта работа состояла в поисках дополнительных материалов (не только архивных), на основе которых и готовились примечания. В конфронтационных условиях Холодной войны приходилось комментировать многие факты и явления международных отношений в политико-идеологическом плане, оспаривая иные, чем наши советские, трактовки и оценки, нашедшие отражение в документах. Своеобразный симбиоз научных примечаний с откровенно идеологическими, конъюнктурными комментариями.
