Константин Станюкович - Вокруг света на Коршуне

- Вы, конечно, уже знаете, мамаша, о моем назначении?.. Я просто изумлен! - взволнованно проговорил Володя.

- Сейчас Яков Иванович мне сказал. И так это неожиданно... И так скоро уходит корвет! - грустно проговорила мать, и слезы брызнули из глаз.

Володя направился поздороваться с дядей, который дарил всегда особенным ласковым вниманием своего любимца и крестника.

Маленький адмирал круто остановился, стиснул руку племянника и, притянув его к себе, поцеловал.

- Это вы, дядя, устроили мне такой сюрприз?

- А то кто же? Конечно, я! - весело отвечал старик, видимо любуясь своим племянником, очень походившим на покойного любимого брата адмирала. Третьего дня встретился с управляющим морским министерством, узнал, что "Коршун" идет в дальний вояж[6], и попросил... Хоть и не люблю я за родных просить, а за тебя попросил... Да... Спасибо министру, уважил просьбу. И ты, конечно, рад, Володя?

- Признаться, совсем даже не рад, дядя.

- Что?! Как? Да ты в своем ли уме?! - почти крикнул адмирал, отступая от Володи и взглядывая на него своими внезапно загоревшимися глазками, как на человека, действительно лишившегося рассудка. - Тебе выпало редкое счастье поплавать смолоду в океанах, сделаться дельным и бравым офицером и повидать свет, а ты не рад... Дядя за него хлопотал, а он... Не ожидал я этого, Володя... Не ожидал... Что же ты хочешь сухопутным моряком быть, что ли?.. У маменьки под юбкой все сидеть? - презрительно кидал он.

- Да вы не сердитесь, дядя... Позвольте сказать...

- Что еще говорить больше?.. Уж ты довольно разодолжил. Срам! Покорно благодарю!..

С этими словами адмирал низко поклонился и даже шаркнул своей маленькой ножкой и тотчас продолжал:

- А я-то, старый дурак, думал, что у моего племянника в голове кое-что есть, что он, как следует, молодчина, на своего отца будет похож, а он... скажите, пожалуйста!.. "Совсем даже не рад!"... Чему ж вы были бы рады-с? Что же вы молчите-с?.. Извольте объяснить-с, почему вы не рады-с? горячился и кричал старик, переходя на "вы" и уснащая свою речь частицами "с", что было признаком его неудовольствия.

- Да вы не даете мне слова сказать, дядя.

- Я слушаю... извольте говорить-с.

- Я, видите ли, дядя... Я, собственно говоря...

И Володя, несколько смущенный при мысли, что то, что он скажет, совсем огорошит дядю и, пожалуй, огорчит еще более, невольно замялся.

- Ну, что же... Я пока ничего не вижу... Не мямли! - нетерпеливо сказал маленький адмирал.

- Я имел намерение после выхода из корпуса поступить в университет и...

- Потом сделаться чиновником... строчить бумаги?.. Чернильной душой быть, а? - перебил дядя-адмирал, казалось, вовсе не огорошенный словами племянника и даже не вспыливший еще сильнее при этом известии, а только принявший иронический тон. - То-то сейчас Мария Петровна говорила... Володя не любит моря, Володя хочет в университет, а потом строкулистом... Ай да карьера! Или, может быть, министром собираешься быть?.. Каким ведомством полагаете управлять, ваше превосходительство? - насмешливо обратился старик к Володе.

И, снова меняя тон, адмирал продолжал:

- Вздор... Глупости... Блажь! Я не хочу и слышать, чтобы ты был чиновником... и не слыхал, ничего не слыхал... Ты будешь моряком. И твой покойный отец этого хотел, и я этого желаю... слышишь? Ты полюбишь море и полюбишь морскую службу... она благородная, хорошая служба, а моряки прямой честный народ... Этих разных там береговых "финтифантов" да дипломатических тонкостей не знают... С морем нельзя, брат, криводушничать... К нему не подольстишься... Это все на берегу учатся этим пакостям, а в океане надо иметь смелую душу и чистую совесть... Тогда и смерть не страшна... Какой ты строкулист? Ты и теперь настоящий моряк, а вернешься таким лихим мичманом, что чудо... И чего только не увидишь?.. Ну, довольно об этом... Через две недели мы тебя все проводим... не так ли?

- Как же иначе, дядя? - отвечал Володя, задетый за живое словами дяди и уже соблазненный кругосветным плаванием.

- И ты не будешь трусить?.. Бабой не станешь? Не осрамишь дядю?

- Надеюсь, ни себя, ни вас, - отвечал, весь вспыхивая, юноша.

- Ишь загорелся!.. Ишь стали отцовские глаза! Эх ты, славный и смелый мальчик! - дрогнувшим голосом проговорил адмирал и, сразу смягчившийся и повеселевший, быстрым движением руки привлек к себе Володю, горячо обнял его и так же быстро оттолкнул, словно бы стыдясь при всех обнаруживать ласку.

Вслед за тем старик подошел к Марии Петровне и проговорил с глубокой нежностью:

- А вы, родная, не предавайтесь горю... И ты, дикая козочка, что носик опустила? - кинул он Марусе. - Три года пролетят незаметно, и наш молодец вернется... А в это время он нам длинные письма посылать будет... Не правда ли, Володя?

- Еще бы!

- А мы сперва прочтем каждый в одиночку, а потом вечером за чаем вместе... Вы думаете, и мне, старику, не жаль расставаться с ним? - прибавил он, понижая голос, - еще как жаль-то! Но я утешаю себя тем, что моряку плавать надо, и ему, нашему востроглазому, это на пользу.

- Я... что ж... Я постараюсь не горевать... Только ему было бы, голубчику, хорошо... Очень уж скоро расставаться... Надеюсь, эти-то две недели он с нами пробудет? - спрашивала мать.

Адмирал успокоил ее. Наверное, командир отпустит Володю до ухода. Что ему делать на корвете? мешать разве?.. Там теперь спешат... порют горячку...

- То-то... Надо успеть кое-что приготовить ему... Произведут его ведь там, далеко где-нибудь... а казенные вещи...

- Уж это позвольте мне взять на себя, Мария Петровна, - деликатно остановил ее адмирал. - Это наше мужское дело... Не беспокойтесь... Все выпускное приданое сделаем... ничего не забудем... и теплое пальто сошьем... казенные пальтишки легонькие, а ночи-то в море на севере холодные, а вахты длинные. И штатское платье закажем... Ну, и деньжонками снабдим молодца... До производства жалованья ему не полагается, одни порционные, так не мешает иметь свои, чтоб повидать города, да в Лондон или Париж съездить. Это полезно для молодого человека...

- Экий вы, Яков Иванович... заботливый! - благодарно промолвила мать.

- О ком же и заботиться, как не о своих! Не о себе же! - усмехнулся он. - А ты, Володя, завтра-то пораньше ко мне забеги... Вместе просмотрим реестрик, какой я составил... Может, что и пропустил, так ты скажешь... Кстати, и часы золотые возьмешь... я их приготовил к производству, а приходится раньше отдавать...

- Благодарю вас, дядя.

- Ну, ну! - сердито замахал старик рукой. - Не благодари. Ты знаешь, я этого не люблю!

Через три дня Володя, совсем уже примирившийся с назначением и даже довольный предстоящим плаванием, с первым утренним пароходом отправился в Кронштадт, чтоб явиться на корвет и узнать, когда надо окончательно перебраться и начать службу. Вместе с тем ему, признаться, хотелось поскорее познакомиться с командиром и старшим офицером - этими двумя главными своими начальниками - и увидеть корвет, на котором предстояло прожить три года, и свое будущее помещение на нем.

Еще не совсем готовый к выходу в море, "Коршун" стоял не на рейде, а в военной гавани, ошвартовленный[7], у стенки, у "Купеческих ворот", соединяющих гавань с малым кронштадтским рейдом.

Володя, еще на пароходе узнавший, где стоит "Коршун", поехал к гавани и по стенке дошел скоро к корвету.

Это было небольшое, стройное и изящное судно 240 футов длины и 35 футов ширины в своей середине, с машиной в 450 сил, с красивыми линиями круглой, подбористой кормы и острого водореза и с тремя высокими, чуть-чуть наклоненными назад мачтами, из которых две передние - фок- и грот-мачты были с реями[8] и могли носить громадную парусность, а задняя - бизань-мачта была, как выражаются моряки, "голая", то есть без рей, и на ней могли ставить только косые паруса. Десять орудий, по пяти на каждом борту, большое бомбическое орудие на носу и две медные пушки на корме представляли боевую силу корвета.  

На нем уходила в кругосветное плавание горсточка моряков, составлявших его экипаж: капитан, его помощник - старший офицер, двенадцать офицеров, восемь гардемаринов и штурманских кондукторов, врач, священник, кадет Володя и 130 нижних чинов - всего 155 человек.

На корвете заканчивали последние работы и приемку разных принадлежностей снабжения, и палуба его далеко не была в том блестящем порядке и в той идеальной чистоте, которыми обыкновенно щеголяют военные суда на рейдах и в плавании.

Совсем напротив!

Загроможденная, с валявшимися щепой и стружками, с не прибранными как следует снастями, с брошенными где попало инструментами и бушлатами портовых мастеровых - плотников, слесарей, конопатчиков и маляров, она имела вид хаотического беспорядка, обычного при спешном снаряжении судна.

Везде - и наверху и внизу - кипела работа. Повсюду раздавался стук топоров и молотков, визг пил и рубанков, лязг и грохот. По временам, при подъеме тяжестей, затягивалась "дубинушка". Рабочие из порта в своих грязных парусиновых голландках доделывали и исправляли, переделывали, строгали, рубили и пилили. Тут конопатили палубу, заливая пазы горячей смолой, и исправляли плохо пригнанный люк, там, внизу, ломали каютную переборку, красили борты, притачивали что-нибудь к машине.