Абдурахман Авторханов - Технология власти
Тем временем начали съезжаться к нам гости: студенты Коммунистического университета им. Я. М. Свердлова, аспиранты и научные сотрудники Коммунистической академии и РАНИИОН (Российская ассоциация научно-исследовательских институтов общественных наук). Они тоже должны были присутствовать на предстоящей лекции. Мы не были заранее извещены, что все четыре высшие школы будут слушать эту лекцию вместе. Тем более возрастал интерес к самой лекции. Свердловцы и комакадемики были так же мало осведомлены о теме, как и мы. Многие из них спрашивали нас, кто и что должен читать.
Актовый зал уже был переполнен. Многие должны были стоять в проходе и по сторонам, опоздавших не пускали вообще. Мы с моим другом Сорокиным предусмотрительно заняли места в первом ряду, но пришел Михаил Николаевич, который вежливо объявил, что первый ряд предназначен для гостей.
— Дискриминация прав человека и гражданина, — съязвил Сорокин и, зло посмотрев на гостей — свердловцев и комакадемиков, — встал с места.
Но когда гости толпой двинулись на первый ряд, Михаил Николаевич объяснил, что свердловцы и комакадемики — не гости, а свои, гости же скоро приедут. Тем временем мы уже успели захватить места в третьем ряду, которые были освобождены свердловцами, ринувшимися было на первые места.
— Идут, — сказал вдруг Сорокин.
Я обернулся к двери. Раздались громкие аплодисменты. К первым рядам двигалась торжественная процессия гостей. В зале кричали:
— Да здравствует ленинский ЦК! Ура соратникам и ученикам Ленина! Да здравствует Политбюро!
Крики "ура" и аплодисменты нарастали все больше и больше. Когда один из гостей крикнул:
— Да здравствует Институт красной профессуры — теоретический штаб ЦК ВКП(б)! неподдельный энтузиазм перешел в экстаз. Гости аплодировали нам, а мы аплодировали гостям.
— Да здравствует коллективный вождь, учитель и организатор ВКП(б) — ленинский ЦК! Ура, товарищи! — крикнул с трибуны Орлов.
— Ура, ура, ура-а-а-а! — прокричали мы в ответ. Тряся седой бородой, вышел на трибуну Покровский и занял председательское место. Раздался звонок. Гости сели, сели и мы. Водворилась могильная тишина.
Председатель тихо, но членораздельно объявил:
— Слово для доклада имеет товарищ Сталин.
Это было 28 мая 1928 года. Доклад назывался "На хлебном фронте"[1]. Я впервые видел человека, о котором раньше слышал только то, что он по должности — генеральный секретарь ЦК, а по национальности — грузин. Правда, я внимательно изучал в свое время его лекции "Об основах ленинизма" 1924 года в Свердловском университете. Хотя Сталин выступал в них как простой комментатор Ленина, но мне казалось тогда, что у этого комментатора железная логика в интерпретации ленинизма и сухой реализм в собственных выводах.
Тогда никто не думал и даже не предполагал, что "Сталин — Ленин сегодня", как это подобострастно установил потом Анри Барбюс. Если бы Сталин умер тогда, то о нем теперь уже давно забыли бы даже в его собственной партии. Сталин еще не был не только Лениным, но и самим собою. С исторической точки зрения, за ним числилась только Одна явная заслуга или, если угодно, одно явное преступление: участие в октябрьском заговоре, причем — в роли намного ниже Троцкого и несколько выше какого-нибудь Шкирятова. В 1928 году Сталин был тем, кем был Муссолини накануне римского похода, а Гитлер — перед 30 января 1933 года. Правда, в кругах более посвященных его не называли иначе как "шашлычником", намекая не столько на кавказскую кухню, сколько на профессию "мясника". Но для большинства Сталина тогда не было, был все еще Джугашвили.
Мы были разочарованы тем, что беседа предполагалась на не совсем академическую тему — "На хлебном фронте". Мы ожидали чего-то вроде "китайской революции" (эта тема была тогда в большой моде), или "тактика и стратегия Коминтерна", а тут нам предлагают разжевывать "хлеб насущный", да еще и выслушивать статистические подсчеты! Увы, года через два эта лекция дошла до сознания последнего крестьянина в стране. Оказывается, мы присутствовали при историческом событии. Сталин изложил нам впервые свой план будущей "колхозной революции" и положил этим начало конца нэпа.
Сталин, видимо, учитывал наше настроение и, прежде чем приступить к самому докладу, сделал ряд оговорок. — Вы, вероятно, ждете от меня, — сказал он, — теоретического доклада на высокие темы. Но я вас должен разочаровать… Во-первых, я не теоретик, а практик. Во-вторых, я держусь марксистского правила: "один действительно революционный шаг выше дюжины теоретических программ"… И вот тема, которая мною избрана по поручению ЦК для доклада здесь, и является практической, но революционной темой: хлеб. От того, как мы разрешим проблему хлеба, зависит не только судьба советской власти, но и мировой революции. Ведь мировая революция может питаться только советским хлебом.
Эти последние слова мне запомнились накрепко.
Сталин говорил тихо, монотонно и с большими паузами, как бы стараясь не столько подбирать слова и формулировки, сколько не сказать ничего лишнего. Он, казалось, читал вслух неписанную часть текста своего доклада. Конечно, у Сталина был грузинский акцент, что было особенно заметно в тех случаях, когда он волновался. В спокойном эпическом рассказе он умел смягчить свое произношение.
После вводного слова Сталин уже читал заранее написанный текст доклада. Он избрал свой излюбленный метод собеседования: "вопросы и ответы". Большинство из "вопросов" было тоже сочинено самим Сталиным от нашего имени, а многие из вопросов, которые были ему действительно заданы после окончания доклада, вообще не вошли в текст доклада, опубликованного в прессе.
Основной вопрос доклада был следующий: что нужно делать, чтобы советская власть получила от крестьян больше хлеба и по возможности даром? Иначе говоря: существуют ли возможности и пути превратить крестьянина, свободного труженика на частном наделе, в крестьянина-производителя на государственной земле?
В ответ на этот вопрос Сталин и огласил впервые свою программу "колхозов и совхозов". Как обычно в подобных случаях, Сталин ссылался на Ленина и доказывал, что единственный выход для советской власти с целью увеличения производства товарного хлеба в сельском хозяйстве — это переход к коллективным формам хозяйства, это — коллективизация крестьянства. О "ликвидации кулачества" Сталин еще не говорил, ограничиваясь ленинской формулой: "опора на бедноту, союз с середняком и борьба с кулачеством". Короче: нэп кончается. "В городе — социалистическая индустриализация, в деревне — "колхозная революция", — таков был смысл доклада.
Едва ли он сам представлял себе тогда, во что все это выльется конкретно и какие будут издержки этого сложного процесса. Но еще меньше представляли себе мы, "теоретики".
Сталин говорил уже около двух часов подряд, часто пил воду. И когда он очередной раз потянулся к графину, воды уже не оказалось. В зале раздался смех. Кто-то из президиума подал Сталину новый графин — Сталин жадно выпил почти полный стакан и, обращаясь к аудитории, лукаво посмеялся и сам:- Вот видите, хорошо смеется тот, кто смеется последним. Впрочем, могу обрадовать вас, я кончил. Раздались аплодисменты.
Председатель объявил десятиминутный перерыв. Вопросы он просил задавать в письменной форме. Мы вышли из зала.
— Мы казнили лишь портрет Сталина, — так обобщил свое впечатление от доклада Сорокин, — а Сталин похоронил дух ленинизма.
Это замечание меня взбесило. Я знал Сорокина как закоренелого нигилиста, для которого все земные авторитеты — ничто, если речь идет об обосновании его собственной теории. Даже Маркса он любил поправлять и ловить на противоречиях. Про Ленина он имел обыкновение кстати и некстати повторять стандартную фразу: "Ленин тоже ошибался". Ну, куда теперь Сталину состязаться с Сорокиным!
— Гениальнейший товарищ Сорокин! Скажите, в чем вы видите похороны духа ленинизма товарищем Сталиным? — спросил я иронически-официальным тоном.
— А ты и не заметил?
— Нет.
— Да, брат, слона-то ты и не приметил. А вот скажи, в чем сущность "кооперативного плана" Ленина?
— Его изложил Сталин, — ответил я.
— Не изложил, а исказил. То есть попросту сфальсифицировал.
Ты не мудрствуй, а скажи членораздельно, в чем ты видишь сталинскую фальсификацию! — продолжал я добиваться.
— "Кооперативный план" для Ленина — не колхозы, не совхозы и не коммуны, а рабочие кооперативы в городе и крестьянская торговая кооперация в деревне при сохранении командных высот в руках пролетарского государства. "Кооперативный план" Ленина лежит в сфере обращения, а Сталин хочет перевести его в сферу производства, для чего ему и пришлось выдумать три формы кооперации: снабженческую, сбытовую и производственно-колхозную. Вот эту последнюю, третью форму докладчик считает ленинской высшей формой кооперации, к которой мы должны перейти теперь. Ведь это прямое глумление, над памятью Ленина и жонглерство понятиями. Ведь Ленин даже не знал слова "колхоз", а Сталин приписывает ему теперь целый план. Ну и орел же этот твой земляк, — заключил Сорокин свою речь.
