Ариадна Эфрон - История жизни, история души. Том 1
Брат Г С. Эфрон погиб на фронте в 1943 г.
Отец, Сергей Яковлевич Эфрон, был расстрелян в августе 1941 г по приговору Военного трибунала. Реабилитирован посмертно за отсутствием состава преступления.
А. Эфрон 7/11-63
В. И. Лебедеву 1
27 января 1937 33 rue J.B.Potin. Vanves Sein France1
Дорогой Владимир Иванович, спасибо Вам за Ваше хорошее, хорошее письмо, которое меня очень обрадовало. Мне очень жаль, что мы с Вами так давно не виделись — и вероятно увидимся не скоро — иначе м<ожет> б<ыть> Ваше письмо было бы чуть иным, не по ласковой и любовной «атмосфере» его — а по несколько иной линии. Оно обращено к той Але, которую Вы знали очень хорошо — к очень неопределённому и не определившемуся существу, - существу с большими данными, но именно «существу», а не человеку.
А именно в этот последний год происходил, и происходит - и произойдет окончательно там — процесс моего «очеловечивания» —
трудный, болезненный, медленный — и хороший. Ни по какой иной - кроме художественной — линии - я не пойду, даже если бы этого хотела чужая и сильная воля. У меня, на базе вечного моего упрямства, определилось качество, которого мне сильно не хватало — упорство. И упорство в лучшем смысле этого слова.
Вы знаете, жизнь моя теперь могла бы очень хорошо устроиться здесь — по линии журнализма. Даже моя «France URSS»2 вполне серьёзно предложила мне остаться здесь - хоть на некоторое время, серьёзно работать с ними и даже приблизительно
серьёзно зарабатывать. «bus pourriez faire une tres grande journaliste en France, si vous vouliez vous en donner un peu la peine»3 - это из письма редактора — и именно такие отзывы о моей работе здесь заставляют меня ускорить свой отъезд. Я не сомневаюсь, что теперь я могла бы здесь отлично работать — у меня много новых, левых, французских знакомств — но всё это для меня — не то. И собственно теперь я бегу от «хорошей жизни» — и по-моему это ценнее, чем бежать от безделья и чувства собственной ненужности. Никакая работа - никакие человеческие отношения, никакая возможность будущего здесь — пускай даже блестящего, не остановили бы меня в моём решенье.
Je ne me fais point d’illusions4 о моей жизни, о моей работе там, обо всех больших трудностях, обо всех больших ошибках - но всё это - моё - и жизнь, и работа, и трудности, и промахи. И здешняя «лёгкость» мне тяжелее всех тысячетонных тяжестей там. Здесь была бы «работа» - soit!5, но там будет работа заработанная, если можно так сказать — и так хорошо, что есть страна, которая с величайшими трудностями строится, растёт и создаёт, и что эта страна - моя.
Очень, очень жаль, что обо всём этом мы не можем поговорить — несколько вечеров подряд. Письмами этой темы не исчерпаешь, равно как и другой темы — темы моей большой любви и благодарности к вам — и к Вам.
Я в большой степени Ваш ребёнок, Ваша creatur**** — и мне кажется, что наступают времена, когда Вы сможете меня любить не просто как приблуду-дочку, а как ответственного человека. Ведь это очень много? Путь мой был здесь очень нелёгким, мне многому пришлось научиться и о многом передумать. Нужно было выскочить из самой себя, самоё себя перерасти, отделаться от лёгкого и легкомысленного подхода к многим и многому.
И если бы не было вокруг меня всей вашей хорошей и умной любви — все эти годы моего роста и развития — мне м. б. понадобилось ещё много-много времени, чтобы дойти до правильных выводов и решений.
Спасибо Вам за всё, мой хороший, мой родной, спасибо вам всем2 за всё.
Вы меня не забудете, конечно, да и мне не придётся вас вспоминать, ибо буду помнить.
Напишите мне сюда, я ещё получу. Пишите мне и туда, теперь с перепиской легче и свободней, знаю это по письмам оттуда.
Крепко Вас целую.
Аля
1 Владимир Иванович Лебедев (1883(4?)—1956) - близкий друг семьи Цветаевой, яркая и крупная личность, чья жизнь была похожа на авантюрный роман: пошел добровольцем на русско-японскую войну, участвовал в вооруженном восстании в Севастополе, стал эсером. В 1908 г., спасаясь от ареста, эмигрировал. В начале Первой мировой войны организовал во Франции «республиканский отряд русских эмигрантов во французской армии», вместе с ним вступил в Иностранный легион. Посылал с фронта корреспонденции во французские и русские газеты. После Февральской революции вернулся на Родину. Занял пост морского министра в правительстве Керенского и стал одним из соредакторов организованной эсерами газеты «Воля народа». Во время Гражданской войны прославился при захвате Казани у большевиков, во время которого был отбит у них государственный запас России. Снова оказался эмигрантом. Летом 1929 г. в одиночку перешел границу и побывал в Москве и Ленинграде, чтобы воочию увидеть, что происходит на Родине. Вернувшись, опубликовал очерки об этом путешествии в газете «Воля России». В конце 20-х гг. был одним из видных деятелей русской эсеровской эмиграции и Социалистического Интернационала. Стал участником политической жизни Болгарии, Чехословакии и Югославии. Предвидя неизбежную войну между Германией и СССР, будучи в предвоенное время членом югославского правительства, он пытался препятствовать пакту Югославии с Гитлером. В.И. Лебедев оказал значительное влияние на формирование личности Али.
2 О дружбе с семьей Лебедевых, о жене В.И. Лебедева - Маргарите Николаевне (1885-1958) и о подруге детства Али Ирине Лебедевой (в замуж. Колль; р. 1916) см. «Страницы былого» и мемуарный очерк «Самофракийская победа» (Т. Ill наст. изд.).
НА РОДИНЕ*
Париж - Москва. 3 ночи и 2 '/2 дня в вагоне. Франция-Бельгия-Германия-Польша—СССР. Не отхожу от окна. Бельгийская - германская - польская границы - проверка паспортов и валюты. Спутники сменяются почти так же часто, как и остановки. Из путевых впечатлений и встреч наиболее запоминаются мне - антисемитские афиши и стенгазеты на немецких вокзалах, выражение лица одного из моих соседей по купэ, гитлеровского ударника со свастикой на рукаве, узнавшего, что я еду в Москву; и - где-то на бесконечной ночной остановке, уже в Польше - другое выражение лица - голодные глаза оборванного человека с почтовой сумкой, глядевшие на мои дорожные припасы. Я ему дала горсть печенья и конфет - он подставил и руки, и сумку, и - озираясь (по коридору ходил взад и вперёд некто в мундире) — прошептал: «У меня есть дети».
Ночь и день - Польша. В вагоне говорят по-польски и неохотно понимают по-русски. Выхожу в коридор, покурить. Какой-то человек из соседнего купэ начинает разговор: «Куда едет пани?» -«В Москву». - «В Москву? В Москву? Какая же пани счастливая!». И сбиваясь и путая русские, наполовину забытые слова - он рассказывает мне — тоже шёпотом - о небывалом, невероятном успехе советских пианистов на международном конкурсе в Варшаве. «Это не только успех музыкальный, но для нас всех здесь - главным образом человеческий. Первый приз советскому музыканту, да ещё и еврею... Здесь в Польше — это замечательно!»...
Подъезжаем к Столбцам. В вагоне остаюсь одна я; начинается нейтральная зона. По двум концам коридора — солдаты с винтовками. За окном - вечер, ёлки, снег. Через час, через полчаса, через 10 минут — Негорелое. Остановка: польские солдаты сменяются
3 Очерк опубликован в парижском журнале «Наша Родина» (1937, № 1).
нашими пограничниками. Последняя проверка паспортов. Едем дальше. Всё это похоже на сон — действительность для меня начинается с первым шагом по русской земле.
Негорелое.
У меня и сейчас нет слов, чтобы передать моё чувство.
Таможня. Большое, светлое здание. Осмотр багажа. А у меня глаза разбегаются, кажется, я на всю жизнь запомнила лица - пограничников, молодой телеграфистки в окошечке, уборщиц, носильщиков. Наши, все наши, всё Наше, моё. И, когда обращаясь ко мне, меня называют «гражданкой», для меня это слово звучит ласковее всех ласковых слов мира.
Ночь провожу в вагоне. Мне приносят постельное бельё, тёплое одеяло, подушку. Сплю так крепко, что просыпаю всё на свете - и восход солнца, и главные остановки, и чуть ли не Москву.
Когда я приехала (в конце марта), кое-где в переулках ешё лежал снег, люди ходили в меховых шапках и шубах, была ещё почти что зима и уже почти что весна. В течение первых дней я кажется только и делала, что бегала по улицам и смотрела, смотрела, смотрела, никак не могла наглядеться, да и не нагляделась и по сей день. Каталась в метро, в троллейбусах и автобусах, в трамваях и такси, глядела из окон, глядела в окна, покупала сегодняшнюю «Правду» и сегодняшние «Известия», забегала в магазины, прислушивалась к русской речи, приглядывалась к русским лицам.
