Пирс Брендон - Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997
Лидер сопротивления на севере Абубакар Тафава Балева предупреждал: «Нигерийская независимость будет означать передачу одних регионов другим»[3006]. Задача Макферсона состояла в придумывании конституции, которая предотвратит подобное строительство империи местными жителями. От него требовалось обеспечить уравновешивание севером юга. Традиционным правителям и их народу требовалось останавливать вестернизированную элиту. Макферсон очень хотел избежать ошибки своего предшественника. Он провел несколько лет, консультируясь со всеми партиями, а также регулярно приглашая Зика выпить или поужинать. Но дискуссионный процесс побудил все три основные группы напрячь мускулы и заострить оружие.
Самые большие экстремисты из сторонников Зика, от которых он отступился, считая «нежизнеспособными и неуживчивых последователями», занимались подстрекательством к мятежу. Эти «зикисты» призывали людей не платить налоги: «Они говорили британцам, чтобы те шли ко всем чертям со своим Днем Империи, во время которого они праздную наше порабощение»[3007]. Из-за них начались беспорядки в каменноугольных шахтах в Энугу. Полиция немедленно отреагировала и в панике застрелила двадцать одного шахтера. Расстрел вызвал беспорядки в других местах и «большое политическое пробуждение»[3008]. В 1950 г. один воинственно настроенный зикист попытался убить старшего секретаря сэра Хью Фута, после чего начались репрессии зикистов.
Тем временем юрист-радикал Обафеми Аволово создавал Группу действия, как выражение политических устремлений йоруба. Главной целью было сбросить британское ярмо, которое Аволово считал «невероятно вредоносным»[3009]. Группа действия тоже требовала объединения через федерацию — возможно с тридцатью или сорока провинциальными домами собраний. Аволово надеялся таким образом не дать Зику стать диктатором во главе титульной нации. Чтобы защитить свой регион от фашистских, а что еще хуже, от христианских вторжений, Абубакар реформировал Партию северного народа. Южане называли ее представителей «бездумными рупорами старших белых чиновников»[3010].
Конституция Макферсона, нескладный и обременительный компромисс между британской властью и нигерийским регрессом, не могла спаять вместе отличные друг от друга элементы. В 1953 г. общинные и политические противостояния достигли пика в Кано. Тысячи ибо и йоруба жили в квартале чужестранцев (Сабон Гари) перед окруженным стенами городом. Сам он представлял собой грязный лабиринт глинобитных хижин цвета ржавчины, кожевенных мастерских, которые воняли козлиной кожей, древних рынков, на которых продавалось практически все: сафьян, крашеная ткань, слоновая кость, зубы гиппопотамов, копья, ножи, патроны, красный перец, арахис, выложенный зелеными пирамидками, сурьма для глаз. Южане часто использовали свои бюрократические посты, чтобы покровительственно эксплуатировать неграмотных хауса и фелани. Когда Группа действия и Национальный совет Нигерии и Камеруна пригрозили крестовым походом за свободу на севере, Кано взорвался. Во время беспорядков тысячи людей лишились жизни, некоторых кастрировали или изувечили каким-то другим образом. Конституция Макферсона тоже пострадала, причем уже не подлежала восстановлению. Одному вождю казалось, что Нигерия добьется независимости «не в мире, а кусками»[3011].
Децентрализация была единственным способом избежать распада. Поэтому в 1954 г. Нигерия получила третью конституцию за семь лет. Эту назвали в честь министра по делам колоний Оливера Литтлтона. Она давала регионам большую степень автономии, оставляя федеральный парламент в Лагосе. Он отвечал только за такие вопросы, как таможня, валюта, иммиграция, полиция, оборона и международные отношения. Разделение власти обеспечило базу для статуса самостоятельного государства, и Зик радовался, что Литтлтон предложил Нигерии «самоуправление на золотой тарелке». Но только через шесть лет его подали стране.
Еще больше раскола происходило в регионах и партиях, которые боролись за консолидацию своей позиции. Национальный совет Нигерии и Камеруна разрывался между местными и общенациональными интересами и был особенно склонен к восстанию. Зик жаловался, что ему «не повезло возглавлять недисциплинированную армию»[3012]. Но его собственное командование подверглось атаке, когда лидера обвинили в отправке общественных денег в сундуки партии через банк, который он основал. Преемник Литтлтона, Алан Леннокс-Бойд, осудил то, что назвал коррупцией, а нигерийцы — «платотриотизмом» (от слова «платить»). Однако новый министр мало что мог сделать, кроме как сурово поговорить с Зиком, опасаясь, что любая форма санкции может превратить Нигерию в еще одну Малайю или Кению.
Зик негодовал из-за «оскорбительной властности» Леннокс-Бойда, чем опроверг расистскую точку зрения Министерства по делам колоний о том, что «чернокожий любит сильное слово». Он нанес ответный удар, превратив эпизод в обвинение дьявольской колониальной системы, которая поддерживала европейскую банковскую монополию, а также подчиняла африканцев губернаторам колоний, которые вели себя «хуже Нерона»[3013].
Зик обвинил министра по делам колоний за то, что тот «хотел назначить испанскую инквизицию для меня, когда я все еще находился в животе у матери»[3014]. Более того, как он сообщил, сам Леннокс-Бойд имел деловые интересы в Нигерии. Его семейная фирма, «Гиннес», должна была вскоре строить пивоваренный завод в Лагосе. Стаут (крепкий портер) в Западной Африке считался афродизиаком. Казалось, что это дело олицетворяло проблему Министерства по делам колоний. «Нужно смотреть фактам в лицо, — писал один высокопоставленный чиновник. — Западноафриканский негр не способен на честное демократическое самоуправление в этом поколении. Вероятно, не будет он на такое способен и в следующем. Если предоставить независимость, то это будет означать обман и хаос, оправдание системы апартеида Южной Африки, дискредитацию британской колониальной политики. Все, что мы можем сделать теперь — это пытаться выиграть столько времени, сколько удастся получить»[3015].
Леннокс-Бойд согласился. Диспут с Зиком подтвердил его недоверие к радикальным южным политикам и предпочтение феодальных северных аристократов — например сардауна из Сокото. Этот титул означал «капитан телохранителей» (фактически премьер-министр), а его обладатель напоминал Гарольду Мак-миллану (как он сказал королеве) герцога Омниума у Троллопа. Ради таких приятных личностей Леннокс-Бойд пытался отложить окончание имперского правления.
При превознесении империи и для облегчения ее перехода в Содружество козырной картой в британской колоде стала молодая королева Елизавета II. Ничто не могло быть лучше рассчитано для вдохновения верности нигерийцев короне, чем королевский визит. Поэтому в 1956 г. начались сложные приготовления для представления Елизаветы II ее нигерийским подданным. Дома правительства обставляли новой дорогой мебелью, только одни новые ковры обошлись стране в 1 500 фунтов стерлингов. Северная арена для проведения праздника была превращена из пыльной чаши в зеленое поле. Лагос преображали, словно это маскировочная операция гигантских масштабов[3016]. Полуразрушенный рынок спрятали за металлическими заборами, а муниципальную свалку резины засыпали черным шлаком, имитируя насыпи угля.
Королеву и герцога Эдинбургского, который, как говорили, выглядел мужественно в новенькой военно-морской форме, принимали восторженно и с энтузиазмом. На пути из аэропорта в Лагос, который составлял дюжину миль, как написал один британский журналист, «черные лица Нигерии слились в одну белозубую улыбку»[3017]. Люди в толпе стояли так плотно друг к другу, что полицейским приходилось передвигаться по их плечам. Зрители выражали свои затаенные чувства к ее величеству «растянутым звуком а-а-а-ах»[3018]. Энтузиазм в Кадуне был так велик, что возвышение для королевы, прикрытое переносным навесом, который спроектировал Норман Хартнелл, чуть не рухнуло во время показательного выступления кавалерии.
Это была высшая точка пышного и дорогостоящего зрелища, на котором, если процитировать еще одного присутствовавшего журналиста, «эмиры и великие вожди племен, копьеносцы и лучники, клоуны и акробаты, а также полуголые язычники собрались, наряженные в свои лучшие варварские одежды, чтобы отдать честь своей правительнице»[3019]. Некоторые сомневались, сможет ли королева предстать достаточно царственной фигурой, чтобы удовлетворить нигерийцев, которые привыкли видеть своих «мелких царьков и вождей, передвигающихся в средневековых пышных одеждах и обвешанных золотом так, что он разбухли от него»[3020]. Однако на протяжении изматывающего ряда церемоний, смотров, собраний, банкетов и вечеринок в саду, королева милостиво удовлетворяла официальные просьбы надеть самые яркие и лучшие одежды. Она унаследовала огромное количество имперских драгоценностей, затмить ее было нельзя. В Палате представителей в Лагосе Елизавета II появилась в «сатиновом платье цвета слоновой кости, расшитом золотом и жемчугами. На ней также была ослепительная тиара, которая когда-то принадлежала королеве Марии»[3021]. В Лугард-холле в Кадуне, как писал сардауна из Сокото, «бриллианты и прочие драгоценные камни королевы мерцали в свете ламп, словно молнии над озером, а ее красивое платье ниспадало, будто великолепный водопад»[3022].
