Михаил Ишков - В рабстве у бога
Я ждал чего-нибудь подобного, поэтому успел помахать ему рукой и, следуя указанию, бодро шагнул в сторону металлической, напоминающей букву «о» плите. Установили её, по-видимому, сразу после отливки и остывания, обработкой себя не утруждали. Как только я встал перед ней, плита сразу отъехала в сторону. Толстенная, чуть меньше пяди, уважительно отметил я про себя, потом заглянул в открывшийся проем и ахнул. Да дверью открылся темный, дохнувший суровым застоявшимся холодом лаз. Низким сводом смыкались обросшие инеем стены, пол тоже был присыпан снеговой пылью. Был он выстлан металлическими, покрытыми пупырышками листами. Коридор близко упирался в непроглядную, жуткую тьму. С освещением у них тоже напряженка, уныло решил я. Не иначе как Дед Мороз на пару со Снежной королевой соорудили это логово и теперь во мраке поджидают свои жертвы. Может, вечная мерзлота в конце концов взяла свое? Неожиданно под потолком, под наплывами льда и сгустками инея засветилась размытая голубовато-стальная полоска. Я переступил через порог, световой указатель медленно стронулся с места, поплыл вглубь коридора. Я двинулся вслед за ним.
Шагал пришлось долго — скоро от короткого, но жаркого северного лета, тепла костра, вкусной, наваристой ухи остались только воспоминания. Удивительно, поворотов под прямыми углами, боковых ответвлений, символов на стенах, не говоря уже о шныряющих под ногами роботов, загадочных звуков и световых надписей, здесь и в помине не было. У меня сложилось впечатление, что плавно вихляющий коридор, то сужающийся, то расширяющийся, скорее напоминает лаз, прогрызенный каким-то чудовищным червем, решившим полакомиться скальной мякотью, чем инженерным, заранее спроектированным сооружением. Меня словно водили по спирали — или точнее, по кругу. Ей-богу, вот эту, похожую на мозоль наледь я уже проходил. Здесь можно было следовать только в одном-единственном направлении. Или возвращаться… И тем не менее этот ход напоминал лабиринт — я не мог отделаться от подобного ощущения. По нему можно было бродить вечно. Может, я незаметно для самого себя спускался в ад, однако внутреннее чувство подсказывало, что здесь не было посланцев Миров возмездия. Не могу сказать, что в этом подземелье все полнилось аурой Миров просветления, однако смрада Гашарвы я здесь не ощутил. Скоро я вконец озяб, пальцы одеревенели, мне надоело перекладывать сумку из руки в руку. Только вера в разум, пусть даже за эти шесть с половиной миллионов лет превратившийся в глыбу льда, отчаявшийся, погибающий в одиночестве, — вела меня. Я верил в этот ожесточившийся, выморозивший всякую жалость и сострадание рассудок; верил в его тайну, казавшуюся необыкновенно важной, судьбоносной и никем не востребованной все прошедшие эоны (сноска; эон — огромный промежуток времени.).
Может, фламатер тоже испытывал жуткий страх — до пупырышков на металлическом полу — да-да, эта мысль тоже пришла мне в голову. Что можно ждать от этого поросшего волчьей шерстью пигмея? Неужели он в силах помочь? Наблюдая за мной, бредущему по подземному лазу, он бился в припадке необоримого, способного быть испытанным только богом, истеричного, панического ужаса — вот она, двуногая молекула! Она уже проникла в его организм, уже движется по жилам. Что это — частичка лекарственного препарата или капля яда, способная вконец отравить ему существование на этой проклятой планете. Меня шатало, швыряло от одной стене к другой; сознание лопалось от обилия жутких, противоречивых видений.
Фламатер обессилел до предела. Он устал ждать, верить, надеяться, хранить себя в целости и сохранности, исправлять мелкие неполадки, бороться с мерзлотой, с вечностью, отпугивать аборигенов, всевозможных абасов и прочую нечисть; устал наблюдать за кровожадной, объявившей себя «разумной» расой двуногих, все истреблявщих на своем пути, при этом никогда не забывающих покаяться, воспеть хвалу небесной силе, якобы создавшей их. Бесконечно плодящееся скопище безумцев, пожирающих самих себя — они его единственная надежда? В них его спасение?! Сквозь двоящиеся, троящиеся контуры видений я уловил, как страдал звездолет, не в состоянии разрешить это противоречие. Игра со мной — гнусная затея, но фламатер был вынужден пойти на это.
Это пров(дение взбодрило меня. Стало веселее, я ощутил прилив тепла, зашагал шибче, начал подгонять светящуюся полоску — та в свою очередь тоже ускорила ход, пока неожиданно не разлилась вширь на глубину с десяток метров, не затрепетала, обнимая тупик. Я приблизился к металлической плите, дальше хода не было. Это был конец моего путешествия. За этой дверью мир иной…
Плита отодвинулась в сторону, и я вступил в свою привычную двухкомнатную квартиру, в которой обитал уже третий десяток лет. Там, в Снове… Постоял в тесной прихожей — на вешалках было пусто, никаких следов обуви. Словно хозяева к ремонту готовились… Над головой проводка, та же щербинка на потолке. Я усмехнулся, прошел в комнату, огляделся. Значит, вот какие декорации приготовило мне это чудовище? Вот, значит, чем решили позолотить клетку? Неужели этот монстр до такой степени боится меня, что готов ежеминутно, всей мощью, давить на мою психику? Не выпускать из ежовых рукавиц, вечно удивлять и готовить сюрпризы? Тогда какого результата он хочет добиться? Или, может, здесь сказалось обыкновенное неведение, наивный, не имеющий злого умысла расчет? В любом случае, игра пошла по-крупному, в этом сомневаться не приходилось. Всякие попытки принудить меня, терзая слезами детей, мучительством любимой женщины не будут иметь успеха. На этом я буду стоять твердо. Ведает ли фламатер, что творит? Он желает выбить из меня даже намек на непослушание, изгнать дух противоречия? Ему нужен раб? Бездушный робот?.. Он давным-давно мог бы изготовить его. Или использовать того же Рогулина. Выходит, ему нужен партнер, а это исключает использование пошлых, душераздирающих (но, по его мнению, полезных) мелодрам. Ему нужен надежный испытанный товарищ, потому что, как можно догадаться, работа предстоит трудоемкая, требующая сметку, не каждому она по силам. Значит, нет смысла впадать в отчаяние и уподобляться фламатеру. Я нахожусь на Земле, под ногами у меня родная почва, родной камень, пусть даже промерзший на полтора километра вглубь. Я свободный человек и признаю только равноправные отношения. Ты меня слышишь, ржавый монстр? Господь, свихнувшийся от нескончаемого страха?.. Повторим тот первый миг, когда я переступил порог родного и в то же время до омерзения чуждого, поддельного жилого помещения.
Я вернулся в прихожую, отдал мысленное распоряжение. Металлическая плита стронулась с места, я вышел в оледенелый коридор. Отдал ясное распоряжение — убрать все немедленно! Обстановка спартанская — мне много не надо, стены светлые, стулья жесткие, можно мягкое кресло — два кресла кровать пошире и подлиннее, чтобы ноги в спинку не упирались, температура не ниже восемнадцати градусов. Горячая вода, ванны не надо, обойдусь душем. Теперь насчет книг… Буду заказывать, а то свихнешься здесь с вами. Никакого телевизора! Ну, это слишком, как же без новостей, без футбола. И непременно окно — одно в спальне, другое в гостиной. В спальне можно во всю стену. С меняющимися пейзажами. Как в фантастических романах — сегодня за прозрачной стеной бушующее море, над ним буревестник, черной молнии подобный. Завтра — горный пейзаж. Что-нибудь, напоминающее вид на Большой Кавказский хребет, открывающийся в ясный день с вершины Эльбруса. Или озеро Иссык-Куль. Сосны вокруг, много сосен. На лужок можно выгнать косяк пугливых оленей. Неплохо будет смотреться. Вот ещё сюжет — ранее майское утро, по цветущим аллеям Булонского леса на великолепном гнедом коне скачет прекрасная амазонка.
У меня от умиления слезы выступили. Еще что-нибудь в подобном стиле. Например, лесное озеро, на нем стая лебедей. Или обнаженная русалка, безмятежно похрапывающая на берегу.
Противоположную стену можно украсить живописной работой. Желательно что-нибудь жутко таинственное.
Проснувшись, я первым делом глянул в окно, занимавшее почти всю стену в обшитой пластиком, тесной спальне. Вид был сверху и открывался на вертлявую таежную речушку. За ней высились округлые, поросшие хилым лесом сопки. Вдали по горизонту, цепь белоснежных гор — по-видимому, хребет Черского.
На противоположной стене была вывешена картина в деревянной раме. Жанровая сценка в стиле старых голландцев — на переднем плане грубый дощатый стол, на нем горящая свеча. Ее света едва хватает, чтобы вырвать из полутьмы лица трех женщин, играющих в карты. Две изображены в профиль, одна анфас. Смотрит прямо на зрителя… Корсет расшнурован, и груди, ослепительно белые, обнажились и лежат на столе. На лице покой и умиротворение. Жестом она показывает на разбросанные карты.
Через полтора часа после завтрака — вчерашней ухи с сухарями; клянусь, они были взяты из мешка, который стоял в картонной коробке, якобы принадлежащей сторожу Мише; выходит, круг замкнулся! — ко мне постучали.
